Андрей Зотов - Разлюбовь, или Злое золото неба
– Пронесло, думаешь? – спросил потом в пивбаре Рашид.
– По-моему, пронесло.
А Костя сказал:
– Ада, сука, когда от него вышла, говорит: приплыл ваш Мартов.
– Да он вроде нормальный мужик, – сказал я и подумал, что если на этот раз пронесет, буду всегда и везде говорить, что Федор Аркадьевич – отличный мужик и замечательный критик.
Однако не пришлось мне кривить душой: Ада оказалась права. В четверг вывесили приказ о моем отчислении, но неприятности не терпят одиночества и обычно идут косяком. На той же неделе позвонила директор школы № 216, где я проводил тренировки, и сказала, что вынуждена поднять плату за аренду вдвое. Извини, мол, Андрей, но приходил тренер по кунг-фу и предложил в два раза больше за те же самые пару вечеров в неделю. А мне выбирать не приходится, сам понимаешь, время сейчас такое… Это были вилы. Я отзвонил Гуле Умаровне и попросил ее оповестить бойцов, что тренировок пока не будет. Накрылся медным тазом один из источников доходов, а еще через пару дней, в числе прочих, снесли точку на Митинском ранке, где мы с Рашидом и Костей торговали по очереди. Худо-бедно, но больше года точка приносила нам прибыль, и теперь нужно было придумывать что-то другое. Пацаны без меня свезли товар в общежитие и теперь чесали репу, куда его девать? Сдать оптом бывшим коллегам и заняться чем-то другим? Или открываться заново? Но буквально через день знакомый мужичок сдал нам до мая палатку на том же Митинском, рядом с центральным входом. Мы наняли «Газель» и повезли все обратно, согреваясь под тентом бутылочкой «метаксы». Пилить по Волоколамке и пить коньяк из горла – чем плохо? Пацаны вдобавок забили косячок и пыхтели, сидя на корточках, как два орла, а я жевал яблоко и следил в целлулоидное окошко за дорогой.
Вообще, что касается Рашида и Кости, я чувствовал последнее время, что все большеудаляюсь от них – это было печально, но, видимо, неизбежно, – что они уже не так многословны и откровенны со мной, что между ними появились какие-то полутайны-полусимволы, уже неизвестные мне. Они говорили, например: «Ишь оброс как! И не узнать!»– и смеялись, а мне непонятен был этот их прикол, и возникало неловкое чувство отчужденности, и было ясно, что если дело и дальше пойдет подобным образом, то очень скоро никого у меня не останется в этом городе, кроме тебя. Нет, друзья, конечно, понимали наши с тобой отношения, но понимали как-то слишком снисходительно, с какой-то циничной иронией, а ведь это были самые близкие мне люди на сегодня. Вернее, на вчера.
Глава 8
В пятницу, часов в двенадцать, ты позвонила мне на мобильный и сказала, что нужно поговорить. Я был на кухне, читал Керуака, краем глаза следя за иллюминатором машины, в которой крутилось белье.
Ты приехала ровно в три.
– Сегодня тепло! – сказала ты, вешая сумочку на крючок и начиная расстегивать сапоги, по обыкновению начиная с правого. Ты была в кожаном плащике, слегка подкрашенная, умеренная, одно слово – студентка Анна Евгеньевна Теплова, будущий картограф, Россия.
– Подай, пожалуйста, тапочки, – попросила ты, даже интонационно выстраивая свою речь в полном соответствии с правилами русского языка. И вся ты сегодня была такая правильная, чистенькая, чинная, полная скрытого целомудрия, что у меня аж скулы сводило. Словно это и не ты была вовсе, а кто-то чужой.
– Хорошо выглядишь! – только и сказал я, думая, что речь, скорее всего, пойдет о каких-то твоих институтских проблемах. А может, какое-то более выгодное жилье подвернулось, и сейчас будем держать совет.
Мы пили чай, а к чаю была халва и длинный батон. Держа спину идеально прямой и слегка оттопырив мизинчик, ты кушала халву чайной ложечкой и делала крохотные глотки чая. Что это с тобой? Я терялся в догадках, но виду не подавал.
На стиральной машине у меня лежала рукопись рассказа «Неразменный стольник» Сашки Райкова, который выбрал нас с Рашидом оппонентами. В ближайший вторник будет обсуждение рассказа, и нам с Рашидом отведена роль основных ругателей и хвалителей, этаких Сциллы и Харибды, между которыми рассказу надо будет пройти и по возможности не потерять такелаж. В рассказе один мужик нашел под камнем сторублевую купюру, и как только он ее пропивал, она заново появлялась под тем же камнем. Тема была не нова, ну а что может быть нового в литературе? Свежий взгляд на предмет разговора? Только вот где его взять, свежий-то взгляд, если мы читаем одни и те же книги, ходим по одним и тем же дорогам, спим на одном и том же боку. К тому же, так сказать, проблемы с судьбой. Нет за плечами того, что называют Судьбой, а есть серенькое бытие, которое и определяет сознание. Лучшие книги уже написаны; мы отдыхаем.
– Валерий Ильич в больнице, – тихо сказала ты. – Попал в аварию.
Я чуть не подавился батоном.
– В аварию?
– Ну да. Ехал на машине, а в него грузовик врезался. Руку сломал, ногу, несколько ребер… Просил тебя зайти и как можно скорее. Вот адрес. Просил лично передать, не по телефону. Не знаю, правда, почему.
– А сразу почему не сказала? – Я начал стремительно одеваться. – Ля-ля какие-то развела… Тьфу!
Уже минут через сорок я подходил к больнице на Кавказском бульваре. Прием посетителей был с 16 до 19, народу внизу толпилось много, и пока мне выписывали пропуск, пока ждали лифт и провожатую медсестричку, часы пробили 18.00.
Я боялся, что не узнаю Хольского, но он сам окликнул меня, стоило мне только переступить порог палаты.
Выглядел он не самым лучшим образом: забинтован с ног до головы, левая рука покоится в гипсе и как бы отдельно от тулова, а левая нога висит на специальной растяжке. Но глядел на меня Хольский весело и даже с вызовом – мол, я слегка покалечен, но бодр. А ты?
– Привет, Андрей! – Ко мне протянулась его здоровая рука. В голосе Хольского, преисполненном оптимизма, и следа не было ни аварии, ни переломов, ни возникших в связи с этим проблем.
– Здрасьте, Валерий Ильич. – Я покачал пакетом с апельсинами и поставил его около тумбочки. – Что случилось?
– То и случилось… Шел – споткнулся – очнулся – гипс, – засмеялся он через силу, кося глазом на соседа справа, который читал газету и не обращал на нас никакого внимания. – В аварию я попал, тормоза провалились.
Он поманил меня к себе и, когда я склонился, тихо и быстро стал говорить:
– Запоминай: с Киевского вокзала платформа Дупло, улица Участковая, дом 57. Это моя дача. В спинке деревянной кровати тайник. В нем контейнер с бумагами. Их надо забрать и принести сюда. И желательно в предельно приватной манере.
– В смысле? – глупо спросил я.
Хольский посмотрел на меня как на ненормального.
– За дачей могут следить, – пояснил он еле слышно, – так что ты поосторожнее.
– П-понял. А ключи?
– Чего ключи?
– Ключи от дачи…
Он хмыкнул через силу.
– Нету ключей. Вчера шел по Ярославке – и в меня впоролся «КамАЗ». Видишь вот. – Он показал глазами на ногу. – Машину они оттащили на стоянку, шмотки где-то здесь, а ни ключей, ни бумажника нету, не нашли. Спер кто-то. Только это… – Он замялся, имея в виду соседа, по-прежнему читающего газету, и сказал еле слышно: – Бумаги там ценные, понимаешь? – Я кивнул, хотя мало чего понимал. – Это из-за них квартиру обыскивали, – уточнил он одними губами, но я все хорошо расслышал. – И тормоза провалились тоже из-за них. Так что ты поосторожнее. – И Хольский посмотрел на меня как-то особенно серьезно.
– Когда ехать? – спросил я, проникаясь важностью задачи.
– Как говорится, еще вчера. Там еще это… – Он опять покосился на соседа. – На подловке пистолет спрятан. Справа, за балкой. Его бы тоже сюда.
Мы еще четверть часа поговорили, и, бормоча про себя «Участковая, 57», я вышел из палаты. Часы в фойе показывали 18.38. Я постоял под козырьком больницы, прикидывая расклад так и этак, – и по всему выходило, что ехать надо прямо сейчас.
Итак – Киевский вокзал, а оттуда сто с небольшим минут до платформы Дупло (ну и название!), и эти полтора часа я провел в темном вагоне, где не горело ни единого плафона, электричка неслась от станции к станции, в вагоне там и сям тлели огоньки сигарет, где-то у кого-то еле слышно играл плеер, а я жевал лаваш, запивая его кефиром, глядел в окно, и было хорошо ехать вот так в ночь прочь от Москвы. На вокзале я купил фонарик и батареек к нему и теперь время от времени освещал схему железнодорожного запада Подмосковья, по которому шла электричка. Вот прошли Востряково… вот Солнечную, и, когда электричка остановилась в Переделкино, я почему-то подумал: как, наверное, хорошо здесь жить. Сам не знаю, почему я такое подумал именно про Переделкино, из-за писательского поселка, что ли? Люди выходили из вагона, а я завидовал им: вот приехали с работы домой, а дома их кто-то ждет, там тепло, уютно, там дом, а у меня – как-то так получается – нету дома: ну разве что комната в Приволжске, но ведь я оттуда уехал и простился со всеми, будто бы уехал навсегда. Без оглядки рванул к какому-то туманному горизонту со своим дурацким пером наперевес, дурачок! Кому оно нужно, это мое доморощенное перо! Здесь в ходу золотые «паркеры» и «монбланы», которые пишут ровно, правильно и красиво.
