Виталий Гладкий - Золото гетмана
День выдался на удивление погожим, солнечным. Весна пришла ранняя, теплая, и земля уже начала покрываться зеленым ковром. Воздух был напоен потрясающе приятными ароматами, которые забивали даже смрад от выхлопных труб машин, и Глеб дышал полной грудью, хватая свежий весенний воздух открытым ртом, будто пил чистейшую талую воду, стоя под водопадом. А как сейчас здорово в «поле»! – думал он в радостном предвкушении скорого свидания с раскопом, который он законсервировал прошлой осенью.
Пряжка, как обычно, полнилась народом. И что удивительно, в последние два-три года людей на развалах толклось больше, нежели в рядах, где «челночники» торговали одеждой.
На «блошином» отделении Пряжки можно было найти все что угодно – от тупых, никому не нужных иголок к швейной машинке «Зингер», изготовленных на заводах Третьего рейха, и стволов охотничьего ружья «Зауэр» без механизма, будто бы принадлежавшего самому Герингу, до изрядно помятого тульского самовара начала XX века с клеймом наследников В.С. Баташова, а также разнообразной полуантикварной мелюзги советской эпохи, больше интересующей любителей-дилетантов, нежели серьезных профессиональных коллекционеров.
Цены на эти «раритеты» варьировались от нескольких тысяч до червонца. Один ухарь даже согласен был в срочном порядке продать оптом свой «скарб» – чтобы только хватило денег на бутылку и закуску. Его «торговая точка» располагалась возле самой Канавки и представляла собой гору кожаных обрезков, пробок, разнообразных крышек для банок, бывших в употреблении, безнадежно испорченных часовых механизмов – большей частью от часов-ходиков, ржавых гаек и болтов, негодных электродов для сварки, шарикоподшипников непонятно от каких машин и механизмов и прочей дребедени.
Впрочем, Глеб знал из опыта – покупатель находился на все, что продавалось на развале «блошиного» рынка.
Присмотревшись к продавцу-«оптовику», он немедленно изменил курс, свернув на другую «линию». Но не тут-то было. Заметив Тихомирова-младшего, продавец с диковатым похмельным блеском в глазах, изрядно выцветших от постоянных возлияний, бросился за ним и схватил за куртку.
– Глебушка, постой! Ты ли это, друг мой! Сколько лет, сколько зим…
– Ну я… – Глеб резким движением освободился из цепких клешней Шишкана; так кликали его старого знакомого, хотя фамилия его была Шишкарев.
В свое время они жили в одном дворе – когда у Тихомировых была квартира в пятиэтажке сталинской постройки, и даже находились в приятельских отношениях. Может, потому, что Шишкан считал себя «козырем» и верховодил во дворе.
Потом их пути разошлись: Глеб с семьей переехал в новый дом, а Шишкана за что-то посадили. Правда, не надолго. По выходе из зоны Шишкан ударился во все тяжкие, однако не воровал (хотя «не пойман – не вор»), и в лихие девяностые не пристал ни к одной банде. Наверное, ему разонравилось торчать за колючей решеткой. И уж тем более не хотелось попасть на «аллею бандитской славы» на городском кладбище.
– Слышь, Глебушка, – без всяких предисловий доверительным голосом зашептал Шишкан, словно боялся, что его подслушают, – займи… м-м… сотенную. Позарез надо! Я верну… как только получу бабки, так сразу и…
– Держи… – Глеб без лишних разговоров сунул в потную пятерню Шишкана сто рублей.
– Отдам, гад буду, отдам! – еще раз заверил Шишкан и, даже не попрощавшись, помчался в направлении рюмочной.
Облегченно вздохнув – уф! легко отделался, – Тихомиров-младший продолжил экскурсию по «блошиному» рынку. Его интересовал «отдел» старины, где продавались вещицы конца XIX – начала XX века. Он не всегда функционировал – с приходом в бывший СССР нового капитализма старинных раритетов значительно поубавилось: зажиточные люди, словно взбесившись, гребли все подряд, в основном для своих загородных дач.
И все же иногда попадались с виду невзрачные, но стоящие вещи, которые могли оценить лишь такие профессионалы, как Тихомиров-старший и Глеб. Обычно они скупали эти раритеты, чтобы потом (чаще всего после реставрации) продать их в несколько раз дороже. В общем, голый бизнес, приносящий Тихомировым только деньги, но не радость первооткрывателя. Настоящие ценности отец и сын привозили из раскопок, и они хранились в подвале их дома, похожем на бронированный сейф банка, – с толстенной металлической дверью, швейцарскими замками и сигнализацией.
Вдруг Глеб остановился, словно наткнулся на прозрачную стенку. В области груди появилось какое-то томление, постепенно переходящее в жар. Еще не осознавая, что с ним творится, Тихомиров-младший посмотрел по сторонам и наконец увидел нечто очень необычное и интересное для пряжкинской «блохи».
Возле Канавки, разложив свой нехитрый скарб на картонках, сидела на пустом ящике весьма колоритная личность. Это был вылитый – можно даже сказать хрестоматийный – казак-запорожец, только очень старый. Он был сильно загорелый, его изрезанное морщинами темное обветренное лицо аскета с хищным орлиным носом было угрюмым и сосредоточенным, голова чисто выбрита, и только изрядно поредевший длинный клок седых волос – «оселедец» – нарушал ее куполообразную гармонию. Наконец общий физиономический облик дополняли вислые усы и потухшая люлька, которую «запорожец» не выпускал изо рта.
Что касается одежды, то она была самая обычная, современная: широкие темные штаны в полоску, коричневые сандалии на босу ногу, видавший виды пиджак размера на два больше, чем нужно, а под ним – белая сорочка, вышитая черными и красными нитками. Она была расстегнута, и Глеб увидел, что на груди этого колоритного старца висит на кожаном гайтане большой резной крест из священного сандалового дерева. Судя по типу и тщательности исполнения резьбы, крест был очень старым. Эта деталь особенно заинтересовала Глеба, который имел просто собачий нюх на старинные раритеты.
Но даже не крест привлек пристальное внимание молодого Тихомирова, а вещицы, разложенные для продажи. На картонках лежали оригинальные рыцарские шпоры, скорее всего польские (требующие солидной реставрации), несколько пенковых трубок, явно дореволюционных, деревянное католическое распятие, несколько низок старинных бус, россыпь изрядно потемневших от времени медных монет (в основном царские пятаки, как определил Глеб на первый взгляд), два подсвечника, явный антиквариат, и еще много разной дребедени, по которой Тихомиров-младший лишь скользнул безразличным взглядом.
Однако при виде медальона, который лежал рядом со шпорами, Глеб почувствовал огромное волнение. Жжение в районе груди усиливалось, и он наконец понял его источник. У него под рубахой висел почти такой же медальон. Это был языческий оберег – квадратная пластина из темного металла, на которой неведомый мастер очень тонко прочеканил человеческую голову о трех ликах – видимо, изображение какого-то божества. Края пластины украшал орнамент, напоминающий языки пламени.
Несколько лет назад Глеб и «черный» археолог Гоша Бандурин, по прозвищу Бандарлог, нашли нечто, о чем по взаимной договоренности решили не рассказывать никому. Нашли, но не взяли. Потому что ОНО было выше их понимания. К тому же и взять тот артефакт (хрустальный череп со странными свойствами) было очень сложно, если не сказать – вообще невозможно. Из подземелья, в котором была спрятана удивительная реликвия неведомого народа, они захватили лишь этот оберег. Он достался Бандурину.
Вскоре Гоша куда-то исчез, а спустя полгода Глеб получил бандероль из небольшого городка в уральской глубинке. В ней лежал оберег с изображением трехликого божества, но к нему не прилагалось ни единого словечка – хотя бы виде записки, нацарапанной на клочке бумаги. А обратный адрес, указанный на бандероли, Бандарлог, скорее всего, взял от фонаря, потому что на запрос Тихомирова-младшего в адресное бюро пришел ответ, что на указанной им улице дома с таким номером не существует.
С той поры Глеб иногда брал оберег в экспедиции. Временами ему казалось, что, если оберег на шее, у него прибавляется энергии, а все чувства обостряются. Возможно, этому способствовали воспоминания о смертельно опасных приключениях, которые ему довелось испытать вместе с Гошей Бандуриным. А может, медальон-оберег и впрямь обладал СИЛОЙ.
В своих приключениях на ниве поисков сокровищ Тихомиров-младший несколько раз сталкивался с совершенно необъяснимыми вещами с точки зрения науки и здравого смысла. Он не считал себя ни шибко верующим, ни атеистом – то есть, был как основная масса человечества (не верил в разную чертовщину), но бывали случаи, которые не вкладывались ни в религиозную обойму догм, ни в атеистическое мировоззрение.
В такие моменты Глеб благоразумно отходил в сторону и старался забыть увиденное. Этому его научил отец, сам не раз побывавший в подобных переделках.
«Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…» – любил говаривать Николай Данилович. Он был большим поклонником Шекспира и, довольно часто наезжая в Лондон по приглашению аукционного дома «Сотбис», в котором подрабатывал по договору в качестве эксперта-консультанта, обязательно ходил на спектакли гениального драматурга в исполнении лучших английских актеров.
