Дмитрий Вересов - Знак Ворона
В Теплом Стане они внимательно изучали лиозновский фильм по Юлиану Семенову “Семнадцать мгновений весны”. Хихикали над чисто бабскими режиссерскими сопливыми выдумками типа безмолвной встречи Штирлица с женой в кафе “Элефант”… Но в целом… В целом на примере фильма можно было многому научиться.
Вот почему у Биттнера ничего не получилось с перевербовкой радистки Кэт? Ведь у него в руках было самое любимое и дорогое для женщины — ее грудное дитя! А не получилось с перевербовкой и все тут!
Они долго обсуждали с психологами этот сюжет и все же пришли не к тому выводу, что советского разведчика перевербовать нельзя… Среди своих коллег такую пропагандистскую муру они не жаловали. Они пришли к выводу, что Биттнер не смог перевербовать Кэт оттого, что психологически она опиралась на веру в то, что резидент Штирлиц придет и выручит ее. Не будь надежды на Штирлица — от несокрушимой верности Кэт не осталось бы и следа, как только Биттнер раздел ребенка перед раскрытой форточкой…
Вот и в случае с Анной. Он ее потому завербовал, что ей надеяться не на кого… Она теперь сделает ему компромат на сынка.
А уж Асуров — не подкачает, высосет у папаши денег за то, чтоб тот не сидел в Женевской тюряге, а продолжал бы куролесить…
* * *Анюте нравилось ехать по шоссе. Ей вообще всегда нравилась любая дорога.
Все хорошее впереди. Все плохое позади.
И ехать надо так быстро, чтобы и к ожидающему тебя хорошему скорее добраться, и вместе с тем так быстро, чтобы старое, оставленное позади плохое — не догнало б.
Анюта глядела, как серый аккуратно разлинованный на шесть полос асфальт международного фривея набегает, набегает со скоростью сто пятьдесят километров в час под капот их уютного немецкого экипажа. Она курила и представляла себя колобком.
Я от бабушки ушла, я от дедушки ушла, я от лиса Асурова ушла… Куда вот только теперь приду? Где тот хитрый ротик, что проглотит меня? Нельзя же вечно кататься по Европам, убегая ото всех?
Впрочем, пока все в ее жизни складывалось довольно-таки ловко. Анюта еще не переломилась в том состоянии взросления, когда ребенок безусловно верит в свою неуязвимость.
Как в электронных игрушках, где смерть бывает только понарошку. Убили — ерунда! Перезагрузился и играй снова!
Только если у детей это было ощущение вечной жизни, и эта вера в свою неуязвимость выражалась у них в неистребимой убежденности, что придет мама и спасет…
То у нее…
Да, она думала о матери. Она думала о матери, не могла не думать, но тут же и гнала эти мысли от себя.
Ее вера в собственную вечность основывалась на другом. Она полагала, что вывернется из любой ситуации. Она — Анютка — умнее всех на этой земле, и не родился еще тот серый волк — зубами щелк, что поймает ее и съест.
Так что катится еще колобок — катится по бельгийскому фривею, катится через три страны в четвертую, а впереди уж и Антверпен!
Рядом по левую руку сидел Жиль. Он был хороший. Он умел молчать.
И уже только за это Анюта симпатизировала ему.
С Жилем они познакомились в те три бешеных для нее дня, когда, заметая следы, она, словно зайчик, петляла по альпийским дорогам, сбивая со следа поднятых Асуровым швейцарских ищеек.
А кроме полицейских ищеек за нею гнался и сам старый гэбэшный волчара — Константин Сергеевич… Наверняка гнался, да так, что только слюна капала с высунутого языка.
Как же! Она ж его, словно мальчика, кинула-провела!
В Женеву он ее чуть ли не в браслетах привез, а теперь… Ну как же он думал ее — такую умную-разумную, такую красивую и счастливую — удержать?
Ему такое изначально было не дано!
Асуров даже и не лиса. Он глупый медведь, которого колобок обманул… Как в детской считал очке говорилось: “обманули дурака на четыре кулака!”
Дурак он — этот Асуров.
Но тем не менее лучше ему больше не попадаться.
И вот каждая минута набегающего теперь под серый капот серого асфальта наматывала как минимум два с половиной километра расстояния, и с каждой минутой Асуров и швейцарская полиция оставались все дальше и дальше позади.
А что впереди?
Они ведь ехали к родителям Жиля.
Ах, как это серьезно! Молодой человек еще и неделю не знаком с девушкой, а уже хочет познакомить ее со своими па и ма.
Три дня тому, когда Жиль предложил ей поехать с ним в Бельгию к его родителям, Анюта автоматически, подчиняясь какой-то внутренней идеомоторике, переспросила, де, а удобно ли это?
И тут же все поняла. Что вполне удобно, и более того — что так вообще надо!
Они остановились возле маленькой “оберж”, выполненной в стиле освоения американцами Дикого Запада, где бармен, он же хозяин заведения, носил широкополый стетсон и где из джукбокса слабо слышались скрипочка и банджо…
Яичница “ранчо”, бифштекс, кофе и абрикосовое желе… Все вкусно и обильно.
И Жиль, ловко орудуя приборами, аппетитно лопает свой бифштекс.
— А у моих тебя обязательно накормят уткой, — сказал Жиль, — можешь уже внутренне к этому готовиться, утка у моих — коронный номер.
Нюта ничего не ответила. Она только слабо улыбнулась, десертной ложечкой ковыряя абрикосовое желе.
— А у твоих родаков, у них какое коронное? — спросил Жиль.
Нюта спокойно отправила в ротик очередную порцию абрикосового желе…
— У моих родаков коронное — селедка и водка, — сказала Нюта.
— Они что, в Исландии живут? — спросил Жиль.
— Не знаю, — склонив головку набок, отвечала Анюта, — а что? Твои родители не будут шокированы, узнав, что их сынок — блестящий студент женевского университета — встречается с круглой сиротой?
Жиль посмотрел на девушку с изумлением.
— А ты говорила, что твои родители живут в Америке и что…
— Ладно, все, что говорила, все правда! — Анюта прервала своего визави, положив ладонь на его руку.
— А еще будет домашний бал, — Жиль вернулся к первоначальной теме, — у меня в нашем городке тьма родственников, и родаки непременно должны расхвастаться, что сынок получил свой БАК (диплом бакалавра, после которого для получения диплома магистра надо учиться еще два года).
— Тогда на балу тоже будет утка? Или целая стая уток? — лукаво спросила Анюта.
— Обычно, по хорошей погоде, у нас в деревне устраивают барбекю с жареным теленком…
— Целым теленком? — Нюта изумленно подняла брови.
— Ты не представляешь, сколько будет гостей, одного теленка еще может и не хватить…
И снова серый разлинованный на ровные полосы асфальт набегает под капот.
Нюта курила и думала…
Хорошо, что Жиль такой молчун. Это как встарь в той средневековой Европе муж и жена где-нибудь на хуторе, они целыми днями, а может, и неделями не говорили друг-другу ни слова.
А о чем говорить?
Слова… Что слова? Сотрясенный ветер!
И Нюточка, благодарная Жилю за его молчание, вспоминала теперь боевые события прошлой недели. Упорядочивала их в своей очаровательной головке.
И что Асуров? Да ничего…
Серый асфальт набегал под капот. Жиль вежливо молчал. Они уже сказали друг другу все слова на десять лет вперед… Европейская парочка.
Из-за зеленого склона аккуратненького холма, на котором среди овечек должен был сидеть Маккартниев “fool on the hill”, показались красные черепичные крыши очередного аккуратненького, как и все здесь, городка.
Франкеншамп… Франкийские поля или поля франков. Когда-то так и было…
А теперь здесь живут валлонцы… От франков одно название осталось.
Мелькнули указатели: автодром Спа — пятнадцать километров, музей Дегреля — десять километров.
— А кто такой Дегрель? — спросила Нюта.
— Валлонский рексист, отец идеи последнего крестового похода европейцев на Восток, — не раздумывая, ответил отличник Жиль, — Гитлер сказал про него, что, кабы у него был сын, он желал бы, чтобы сын был непременно похож на Дегреля.
— И вы тут такому человеку музей открыли? — хмыкнула Нюта.
— История не делит людей прошлого на хороших и плохих, история преподносит факты, вот Наполеон, он был хороший? Он три четверти генофонда Франции в походах загубил и в результате все проиграл, а французы теперь поклоняются его могиле в Доме инвалидов… — сказал Жиль, не отрывая взгляда от дороги.
— Поэтому твоя история и не годится в науки, как Шпенглер в “Закате Европы” записал, сам историк, между прочим, кабы была история наукой, дала бы людям обобщенные выводы из миллионов накопленных фактов, а так… Одна хронология, да и только! — усмехнулась Нюта, глядя прямо перед собой. — А французы оттого в Инвалид с цветами приходят, что был для них миг славы, когда была Франция супер державой, чем-то вроде современной Америки, один миг, а приятно вспомнить…
— По-твоему, значит, и немцам надо было бы иметь свою могилу в их Доме инвалидов, чтобы приходили посокрушаться о тех днях, когда под ними почти вся Европа лежала, — буркнул Жиль
