Кевин Гилфойл - Театр теней
10
Детектив звонил Дэвису каждое утро и был с ним очень любезен, а Дэвис подавлял прилив злости каждый раз, когда после нескольких дежурных фраз детектив признавался, что у него по-прежнему нет никаких зацепок.
Нет, не то чтобы совсем никаких; уже есть описание нападавшего. Он белый, не смуглый. По расположению синяков и силе, с которой убийца сдавил руку жертвы, так что она оказалась сломанной, можно сделать некоторые выводы о его конституции, правда, выводы эти позволяют исключить только людей необычайно маленького и необычайно большого роста. Скорее всего, судя по реконструированной картине изнасилования, он не отличается избыточным весом. Был ли он знакомым Анны Кэт или нет, неясно: возможно, что нет, поскольку если бы она собиралась встречаться с кем-то в тот вечер, то могла упоминать об этом в разговоре с коллегами или друзьями; но, с другой стороны, как знать? По словам медицинского эксперта, характер повреждений позволяет предполагать, что она была изнасилована, но предъявит ли прокурор штата в случае поимки подозреваемого обвинение в изнасиловании помимо обвинения в убийстве, сказать трудно.
Услышав это, Дэвис вспылил, и детектив принялся его успокаивать: когда находят избитую, задушенную девушку с переломанными конечностями со следами свежей спермы, полицейские и сами знают, что это было изнасилование, и неважно, что там говорит эксперт. Потом детектив стал извиняться, что так выразился, так, черт возьми, бестактно, и теперь уже Дэвис убеждал его, что это ничего. Это нестрашно. Ему, Дэвису, не нужно, чтобы они заботились о тактичности. Ему нужно, чтобы они испытывали ту же жгучую ярость, что и он сам. «Мы понимаем, доктор Мур, вы хотите, чтобы расследование было доведено до конца, и как можно скорее. Поверьте, мы хотим того же, — говорил детектив. — Однако дела такого рода требуют времени».
Полицейские рассказывали Мурам: бывает, во время опросов друзья жертвы начинают как бы думать вслух и вдруг выдают что-то вроде: «Может, конечно, это сущая ерунда, но знаете, крутился тут вокруг нее последнее время один странный тип…» Только вот на сей раз друзья Анны Кэт не могли выдвинуть ни одной, даже самой дикой гипотезы. Отпечатков пальцев было слишком много, чтобы рассчитывать на их идентификацию («Да на этом прилавке каждый житель города свои отпечатки оставил», — говорил детектив); кроме того, полиция была уверена, что злоумышленник действовал в перчатках, судя по тому, какие синяки остались на кистях рук и шее. Дэниэла Кинни, бой-френда Анны Кэт, с которым она то расставалась, то снова начинала встречаться, допрашивали трижды. Он был убит горем, как и положено другу жертвы, старался помочь следствию, сдал кровь на анализ, приводил родителей, но к помощи адвоката даже не подумал обратиться. Опросы остальных учащихся продолжались.
На месте преступления были найдены светлые волосы, и полиции, путем сопоставления с ДНК спермы, удалось установить, что они принадлежали именно убийце. Правда, ни у одного из подозреваемых подобных маркеров обнаружено не было, так что эта улика повисла в воздухе, как ответ на вопрос, который не задан. Как доказательство без гипотезы. До или во время изнасилования девушку избили. Во время или, может, после изнасилования ее задушили. У нее оказались сломанными обе ноги и одна рука. Пропали семьсот сорок девять долларов, и, возможно, с полок украли кое-какую одежду. (Смущенная менеджер не могла ничего сказать наверняка: нелады у них там были с пересчетом товара, но вроде бы не хватает нескольких футболок свободного покроя. Большого размера. Полиция пометила этот факт в своих записях о преступнике.)
Несколько недель в Нортвуде царила паника. Булочная, хозяйственный, кофейня, фруктовая палатка, два кафе, шесть ресторанов, три парикмахерских и пара дюжин других магазинов, в том числе, конечно, и «Гэп», стали закрываться задолго до темноты. Исключение составили разве что продуктовые магазины сети «Уайт Хен», всегда работающие допоздна. Многие горожане начали встречать своих жен, работающих за пределами города, на вокзале — их машины каждый вечер выстраивались в длиннющую очередь вдоль путей. В Нортвуде усилили наряды полиции, даже пригласили офицеров из близлежащих городов. Для подростков младше восемнадцати был введен комендантский час. Тележурналисты из Чикаго и Милуоки какое-то время стояли лагерем на Мейн-стрит (продюсеры новостей посчитали, что Оук-стрит, на которой располагался тот самый «Гэп», а еще магазин ковров, парковка и помещение для гражданских панихид, была недостаточно интересна «с точки зрения картинки», поэтому съемки репортажей проводились за углом, где было больше пешеходов и «чувствовалось старомодное изящество города»), но, как оказалось, если каждый вечер сообщать о том, что сообщить пока нечего, то очень скоро интерес к подобным репортажам падает, так что в один прекрасный день телебригады исчезли и всем скопом ринулись освещать внезапную смерть баскетболиста одной местной команды от аневризмы прямо во время тренировки.
Со временем жизнь вернулась в обычную колею. К весне об Анне Кэт не то чтобы забыли — школьная команда по софтболу сделала на форме нашивку «АК», на место секретаря студенческого совета пришлось назначить новую девочку, Дебби Фуллер, школьный ежегодник вышел с цветным посвящением на три страницы, так что имя Анны Кэт продолжало оставаться на слуху у школьной общественности, — но с улиц Нортвуда исчез страх. Некий жуткий чужак совершил здесь убийство; спокойствие Нортвуда было нарушено, и люди старались теперь его восстановить. Какое-то время город скорбел, но вот уже жителям, как тому чужаку, пришла пора двигаться дальше.
11
Дэвис выписал жене слишком много лекарств. Иногда, когда он чувствовал, что ему самому не мешало бы что-нибудь принять — а это случалось довольно часто, — он брал пару таблеток из коричневого пузырька на полочке в ванной жены, проводил рукой по шраму на животе и глотал, запивая капсулы виски. На крышке пузырька красовалось издевательски хвастливое обещание: благодаря какому-то там особому механизму ваш ребенок будет в безопасности. Иногда он присаживался на закрытый унитаз и, крутя стакан с кубиками льда между ладоней, думал, а не развилась ли у них с Джеки зависимость от всех этих препаратов, но в один из таких дней решил, что если и развилась — нестрашно.
Джеки почти совсем перестала смеяться. Дэвис всегда был немногословен — теперь эта черта заметно усилилась. «Мы совсем перестали заниматься любовью», — сказала Джеки как-то за ужином, состоявшим из холодного цыпленка и купленного в супермаркете вина (запасы по-настоящему хорошего вина, что хранились у них в подвале, давно иссякли и больше не пополнялись). Дэвис согласно кивнул, но промолчал.
Выработанные годами привычки, от которых ни он, ни она никогда не отступали, позволяли день за днем обходиться без всяких разговоров: Дэвис запирал двери перед сном и первым вставал по утрам; Джеки оплачивала коммунальные счета; Дэвис каждый понедельник перед работой выносил на обочину мешки с пищевыми отходами и мусором; Джеки закупала продукты по средам; Дэвис следил за тем, чтобы баки в машинах, и его, и жены, были заполнены не менее чем на четверть; Джеки два раза в неделю забирала вещи из прачечной и химчистки и меняла простыни каждый четверг.
Бывали моменты, когда они все-таки разговаривали, зачастую в состоянии опьянения или одурманенные лекарствами, и тогда слова складывались в ожесточенные, полные безнадежности фразы:
— Боже, Джеки, неужели я так уж много прошу? Разве я вообще когда-нибудь просил тебя о чем-то? Черт возьми, мне так немного надо, но ты не готова дать мне даже этого!
— Ты ни о чем не просишь, Дэвис. Ты ни о чем меня не просишь и ничего мне не даешь. Честное слово, так нельзя! Это же не по-человечески — жить так!
Президент старших классов нортвудской школы, худенький парнишка по имени Марк Кампанья, занес им ежегодник Анны Кэт — она же заказывала ежегодник; на альбоме золотыми буквами было вытиснено ее имя. Марк рассказал, что он обошел всех ребят из ее класса, и они что-нибудь написали в альбоме, все до единого. Уж он постарался никого не упустить, даже целую неделю выносил складной столик и садился напротив входа в буфет на перемене перед пятым уроком, чтобы поймать тех, кто не попался ему в коридоре. Дэвис и Джеки поблагодарили его от всей души, но Дэвис чувствовал, что пока не готов прочесть эти записи — сентиментально-тоскливые и мелодраматичные излияния подростков, — поэтому альбом они поставили на полку рядом с остальными ежегодниками и пообещали друг другу, что прочтут его в следующем году в день ее рождения. Джеки прочла его от корки до корки на следующий же день.
Потом, в самом конце зимы, поведение Джеки перестало быть адекватным. Несомненно, дело здесь было не только в смерти Анны Кэт, но и в наследственности, и в затяжной холодной зиме. По крайней мере последние два фактора были ей явно не на пользу. Однажды вечером Дэвис вернулся с работы, поставил машину в гараж и направился к дому с мыслями о том, что вот уже и день становится длиннее, и тут он увидел на заднем дворе Джеки с лопатой в руках. Минуту он постоял, наблюдая. Она вскопала уже почти весь двор. Получилось два больших темных прямоугольника и между ними узенькая тропинка травы. Очевидно, она занималась этим уже не первый день.
