Фридрих Незнанский - На исходе последнего часа
Засаду устроили в соседнем особняке, слегка напугав хозяев, пожилую супружескую пару, своими документами. Вернее, испугался только хозяин – невысокий мужчина с живым нервным лицом и седой шевелюрой. Его жена, энергичная дама в шортах, неодобрительно покачала головой и ушла готовить обед.
Дремлющий Грязнов вел наблюдение через занавеску кухонного окна.
В течение трех часов из краснокирпичной дачи никто не выходил. Трофимов с самого начала был изрядно раздражен и считал все это глупостью.
– Александр Борисович, может быть, вы все же объясните эту нашу безумную затею?
– Охотно. Вы видите, возле дачи стоит «БМВ»? Его номер я видел еще на похоронах Малахова. Этого достаточно? – усмехнулся Турецкий.
Трофимов поперхнулся.
– Черт возьми! Я всегда говорил, что тут, в нашем болоте, нужен свежий глаз. Сам черт ногу сломит. Будем ждать, конечно, какой разговор! Но я же могу вызвать людей.
– Я думаю, не стоит. Ведь не исключено, что я действительно ткнул пальцем в небо.
Хозяин их убежища на вопрос, что он знает о своих молодых соседях, ответить не смог. Он сказал, что редко бывает не только на своей даче, но и вообще в самом городе, в основном разъезжая по гастролям.
Трофимов, что-то припоминая, пригляделся к нему повнимательней:
– Кажется, вы дирижировали в филармонии?
Хозяин демонстративно помахал руками, в которых были нож и вилка.
– А она – вторая скрипка оркестра, – он кивнул в сторону хлопотавшей жены. И, понизив голос, добавил: – Изумительная женщина с одним-единственным недостатком: даже во сне видит эти чертовы сериалы.
– Круз в таких случаях действует совсем не так, – неуважительно глядя на сыщиков, покачала головой вторая скрипка. – Вот когда они с Перлом последний раз устроили ловушку для Елены…
– Дорогая, это же серьезные люди, – взмолился дирижер. – Они не смотрят «Санта-Барбару» и тебя просто не поймут! А вы знаете, я ведь могу устроить вам наблюдательный пункт на воздухе. У нас тут имеется такая славненькая пристроечка… Пойдемте, прошу вас. – И он увел Грязнова.
Выход туда был из соседней комнаты, но маленькое кухонное окошко позволяло оставшимся видеть Грязнова, расположившегося в кресле-качалке. Пристроечка представляла собой сплошь заросшую плющом и виноградом и почти открытую сверху деревянную беседку, одним боком прилепленную к дому.
– Слава, что там сейчас видно? – нетерпеливо спросил Турецкий, подходя к двери в соседнюю комнату и наблюдая оттуда за Грязновым.
– Они готовят шашлык в саду, – после паузы отозвался Грязнов. – Стоп! Появился новый персонаж. Этого раньше вроде бы не было. Похоже, мы таки не все помещения осмотрели.
Турецкий осторожно выглянул. Огромный, под два метра, парень переворачивал шампуры, раздувал угли, брызгал на мясо вином. Запах шашлыка стал настолько силен, что захотелось есть.
– А что это, Саня, вы про какое-то НЛО еще в машине языки чесали? – вспомнил Грязнов, широко зевая.
– НЛО! – засмеялся Трофимов. – Ну дает!
– НЛП, – объяснил Турецкий, – нейролингвистическое программирование… Ты продолжаешь там приглядывать? Это такой метод лечения. Он занимается не причиной болезни, а моделью поведения больного. Это такая своеобразная терапия, причем нефрейдистскими методами. Фрейд и Фромм сейчас на Западе, между прочим, вовсе не так уж популярны, как мы привыкли считать. Американец Ричард Бэндлер так лихо лечил своих больных пациентов, что этим заинтересовалось ФБР. Нетрудно догадаться почему, ведь получается, что этим методом в идеально смоделированной ситуации можно выудить из человека практически все. В свое время мне подфартило: помнишь, три года назад я летал в Америку? Был в Лос-Анджелесе, а там попал в его школу. Свое НЛП Бэндлер проводил в три этапа: через «синхронизацию» к «ведению»…
– Введению?!
– Не к «введению», балда, а «ведению» и «якорению».
– Ну-ка, ну-ка…
– Что такое «синхронизация»? Синхронизация врача с больным, разве не понятно? Ну, скажем, ты чихаешь, и я тут же чихаю. По крайней мере, на словах это вполне просто. А вот реально – довольно сложный процесс, когда доктор полностью подстраивается под все внешние аспекты ощущений больного. Должен сказать, что это требует виртуозной техники, потому что Бэндлер лечил конечно же не насморк. Однажды, абсолютно имитируя поведение больного, он в течение пяти часов молчал вместе со своим пациентом.
– Эка невидаль!…
– Да, для нас это было именно так. Представь себе, что когда на исходе последнего часа Бэндлер, не говоря ни слова, вдруг резко изменил свое дыхание, больной изменил его тоже! Внешне это произошло совершенно спонтанно, но на самом деле – тщательно подготовленный, возник чувственный контакт. Более точно это называется «рапорт»…
– Довольно остроумно.
– Рапорт – это вроде бы армейское понятие, правильно? Оно говорит о присутствии некоторой субординации, подчинения, то есть ситуации, когда кто-то кому-то что-то докладывает. Заметь, докладывает исключительно по своей воле, но в то же время и потому, что так положено. И тогда развивается второй этап – «ведение»… Как там у тебя, все чисто?
– Чисто, чисто… То есть, значит, больной с врачом или там пойманный шпион со следователем по-товарищески делятся своими проблемами? – ехидно осведомился Грязнов.
– Не обязательно. Здесь дело не только в каких-то конкретных словах. А именно в чувственном контакте. И наконец наступает третий этап – «якорение». Собственно, может быть, это даже не отдельный этап, потому что точное его начало проследить невозможно. «Якорение» – это часть «ведения». Когда врач, «войдя в доверие», становится мнимым больным, он пытается вывести настоящего больного в здоровое состояние с помощью очень сильного чувственного, словесного или визуального образа…
– Все это какая-то галиматья, я уже натурально ничего не понимаю, – Грязнов в очередной раз сильно зевнул, показывая ровные белые зубы.
– А это одновременно самый сложный и самый простой момент. «Якорение» в том и заключается, что этот яркий образ вводится в сознание больного, то есть как бы якорится там, закрепляется через фиксированные промежутки времени.
– Ага, что-то вроде рефрена. И как должен выглядеть такой якорь?
– С рефреном тут сходство, пожалуй, только в повторении, – возразил Турецкий. – А у «якоря» слишком сильное физиологическое влияние. Как он может выглядеть? Это зависит от конкретного контекста задачи. Идет ли лечение, раскрутка ли шпиона, как ты говоришь, или что другое. Возможности для творчества здесь не ограничены. И, пожалуй, от качества и оригинальности «якоря» зависит общий успех. Владение «якорной» техникой – это владение волей клиента.
– Так что, получается психотропное оружие? – пробормотал Грязнов, откидывая голову на спинку качалки.
Трофимов скептически улыбался.
– Решай сам, что это такое, – сказал Турецкий. – Одно скажу, Слава, это не пистолет, у которого любой ребенок сможет нажать курок, и при этом всегда известно, что пуля неминуемо вылетит. Даже зная все правила игры, при НЛП требуется серьезная подготовка и большая практика. И все равно нет никакой гарантии успеха.
– Я, пожалуй, пойду его подменю, – нехотя предложил Трофимов.
Прогремела гроза.
В этот момент со стороны краснокирпичного дома раздался громкий собачий лай. Турецкий с Трофимовым, не сговариваясь, бросились к выходу.
ДЕНЬ ЛЕСОРУБА
– Ну что, Осколков, а вот лично у вас есть какие-нибудь версии по поводу происшедшего?
Капитан милиции Журавлев пытался напустить на себя строгий вид – допрос свидетеля все-таки. Но это получалось плохо – Петю Осколкова он знал с малых лет, так как тридцать лет назад приехал в строящийся поселок Февральский по комсомольской путевке вместе с отцом Пети.
– Ну что вы, дядь Саша, какие могут быть предположения…
– Я тебе сколько раз говорил: при исполнении называть меня «товарищ капитан».
– Да уж товарищей-то давно нет. Господин капитан!
– Не важно. Все должно быть по форме, по уставу.
Журавлев нервничал: прибывшая из Москвы для расследования причин пропажи вертолета следственная бригада рьяно принялась за работу, и он боялся, что столичные сыщики начнут совать свои носы и в другие дела – нераскрытые, например, или прекращенные без соблюдения надлежащих процессуальных норм. А таких у него было предостаточно.
– Ну рассказывай, как дело было.
– А чего рассказывать? – Петя нервно теребил массивный замок «молнии» на своей летной куртке. – Не мог я в этот день полететь, ну и попросил Серого меня заменить…
– «Попросил»?! – грозно сверкнул глазами Журавлев. – Не вздумай об этом московским следователям болтать. Мигом упекут за нарушение правил полетов. А почему полететь-то не мог?
Петя застенчиво улыбнулся:
– Ну знамо дело почему. Раздавили с ребятами вечером по полбанки, какие уж с утра полеты.
