Джек Ритчи - От убийства на волосок
Обзор книги Джек Ритчи - От убийства на волосок
От убийства на волосок
Детективные и приключенческие рассказы писателей США и Латинской Америки
Джек Ритчи
Воспитание вежливости
— Сколько вам лет? — спросил я.
Его глаза уставились на револьвер, который я держал в руке.
— Послушайте, мистер. В кассе денег немного, но возьмите все. Я не причиню вам беспокойства.
— Мне не нужны ваши грязные деньги. Сколько вам лет?
Он смутился.
— Сорок два.
— Какая жалость! — я прищелкнул языком. — Вам не повезло. Вы бы могли прожить еще двадцать или тридцать лет, если бы вы хоть слегка попытались быть вежливым.
— Я вас не понимаю.
— Я сейчас убью вас, — сказал я. — Из-за почтовой марки стоимостью четыре цента и леденца из вишневого сиропа.
Он не знал, что я имел в виду, упомянув леденец. Но о почтовой марке ему было известно.
Страх исказил его лицо.
— Вы, должно быть, сошли с ума. Вы не можете убить меня только за это.
— Могу.
И тут я выстрелил.
Когда доктор Бриллер объявил, что мне осталось жить только четыре месяца, я, разумеется, заволновался.
— Вы уверены, что не перепутали рентгеновские снимки? Такое, я слышал, случается.
— Боюсь, что нет, мистер Тернер.
Я задал ему еще один вопрос.
— Лабораторные анализы. Может быть, мое имя случайно приписали к другим …
Он медленно покачал головой.
— Я все тщательно перепроверил. Я всегда так поступаю в подобных случаях. Любая ошибка может повлиять на мою профессиональную репутацию, вы же понимаете.
День клонился к вечеру, и солнце выглядело усталым.
Я подумал: если придет мое время умирать, уж лучше, чтобы это было утром. Определенно, утром умирать веселее.
— В случаях, подобно вашему, — продолжил Бриллер, — перед врачом встает дилемма. Сказать пациенту правду или нет? Я всегда ее говорю моим больным. Это предоставляет им возможность устроить свои дела, повеселиться, так сказать.
— Он подвинул к себе блокнот. — Кроме того, я пишу книгу. Как вы намерены распорядиться оставшимся у вас временем?
— По правде сказать, не знаю. Я только начал об этом думать минуту назад.
— Конечно, конечно. Не стоит слишком торопиться. Но, когда вы придете к определенному выводу, дайте мне знать. Хорошо? Я пишу о том, что делают люди, когда они знают, что обречены.
Он отодвинул блокнот в сторону.
— Приходите на осмотр раз в две или три недели. Таким образом мы проследим за процессом вашего умирания.
Бриллер проводил меня до двери.
— Я уже описал двадцать две истории летальных исходов, — сказал он, очевидно, с оптимизмом смотря в будущее. — Книга может иметь большой успех, не так ли?
Я всегда жил непритязательно. Без особого ума, но непритязательно.
Я ничем не улучшил этот мир, — и в этом у меня было много общего почти с каждым обыкновенным человеком. С другой стороны, я не взял от мира ничего лишнего. Короче говоря, я всегда хотел, чтобы меня оставили в покое. Жизнь сложна и без назойливости других людей.
Что может сделать непритязательно живущий с оставшимися ему четырьмя месяцами?
Не знаю, как долго я шел, думая об этом. В конце концов я обнаружил, что иду по длинному дугообразному мосту, от которого начиналось ведущее к озеру шоссе. Звуки джазовой музыки привлекли мое внимание, и я посмотрел вниз.
Прямо рядом с мостом происходило нечто вроде карнавала, и возвышался балаган гастролирующего цирка.
Это был мир низкопробной магии, где золото — всего лишь позолота, где ведущий программы с высоким цилиндром на голове — такой же джентльмен, как фальшивые медали на его груди, где у скачущих на спинах лошадей розовых женщин каменные лица и прищуренные глаза. Царство крикливых продавцов и мелких жуликов.
Я почему-то был убежден, что закат большого циркового искусства можно рассматривать, как одно из достижений культуры двадцатого столетия. И все же я непроизвольно спустился с моста по каменной лестнице и пошел в сторону рядов для зрителей и импровизированной арены, на которой среди прочего трюкачества выставлялись напоказ и эксплуатировались различные человеческие уродства.
Наконец я подошел к балагану и от нечего делать стал наблюдать за билетером, сидевшим со скучающим видом на возвышении у одного из входов.
Приятной наружности мужчина, держа за руки двух маленьких девочек, приблизился ко входу и предъявил билетеру несколько картонных прямоугольников, которые, по-видимому, являлись пропусками.
Палец билетера пробежал по списку, висевшему рядом. В глазах работника цирка появилось недоброе выражение. Нахмурившись, он некоторое время молча оглядывал мужчину и детей. Затем, подчеркнуто не торопясь, разорвал на мелкие кусочки пропуска и бросил их на землю.
— Эти ни к черту не годятся, — проворчал билетер.
Стоящий внизу мужчина покраснел.
— Я не понимаю …
— Ты не вывесил рекламные объявления, — рявкнул билетер. — Проваливай отсюда, кретин.
Девочки недоуменно посмотрели на отца, ожидая, как он поступит.
Лицо мужчины побелело от гнева. Он хотел было что-то сказать, но, посмотрев на детей, промолчал. Затем, закрыв глаза, словно пытаясь успокоиться, вновь посмотрел на билетера, на своих девочек и сказал:
— Пойдемте отсюда, дети. Домой пойдемте.
Он повел их прочь от балагана. Дети ничего не сказали и лишь несколько раз озадаченно оглянулись на билетера.
Я подошел к нему и спросил:
— Зачем вы так поступили?
Он подозрительно оглядел меня.
— А вам какое дело?
— Важное, вполне возможно.
Он раздраженно пояснил:
— Я порвал пропуска, потому что он не вывесил рекламные объявления.
— Я это уже слышал. Объясните, пожалуйста.
Он вздохнул так тяжело, будто это стоило ему денег.
— Обычно наш рекламный агент приезжает в город за две недели до нашего прибытия. Он оставляет объявление у владельцев магазинов, парикмахерских, мастерских по ремонту обуви, у частных домовладельцев и так далее, чтобы те, в свою очередь, их развесили или расклеили. За это они получают бесплатные пропуска на представление. Но эти люди не знают, что мы их проверяем. И поэтому, если где-либо объявления не висят, как это было договорено, пропуска недействительны.
— Понимаю, — сухо сказал я. — И поэтому вы рвете пропуска прямо перед их лицами, в присутствии их детей. Возможно, тот мужчина поторопился снять объявление с витрины своей лавочки. Возможно также, что эти пропуска ему дал кто-то другой, кто снял врученное ему объявление со своего окна раньше.
— Какая разница? Пропуска все равно недействительны.
— Что касается пропусков, возможно, вы и правы. Но вы хоть понимаете, что вы сделали?
Его глаза сузились. Он явно пытался понять, кто перед ним, и представляю ли я какую-нибудь для него угрозу.
— Вы совершили один из самых жестоких человеческих поступков, — продолжил я серьезным тоном. — Вы унизили отца на глазах его детей. Вы нанесли ему и им незаживаемую душевную рану, которая останется с ними, пока они живы. Он приведет этих детей домой. И что же он им скажет?
— Вы из полиции?
— Нет, я не полицейский. Дети в таком возрасте смотрят на отца как на самого лучшего человека в мире. Самого доброго. Самого храброго. И теперь они запомнят, что нашелся другой человек, который плохо обошелся с их отцом, и тот не смог ничего с этим поделать.
— Я разорвал их пропуска. Ну и что? Мог же он купить билеты? Вы, случайно, не из городского управления?
— Нет, я не оттуда. Разве можно ожидать, что он купит билеты после того, как его так унизили? Вы не оставили ему ни малейшего шанса. После того, что произошло, он не мог купить билеты. Вместе с тем он не мог достойно отреагировать на вашу грубость, потому что он был с детьми. Он ничего не мог. У него не было другого выбора, кроме как отвести детей домой, которые хотели посмотреть ваш жалкий цирк и теперь не могут этого сделать.
Я посмотрел на нижнюю ступеньку небольшой лестницы, ведущей на возвышение, где он сидел. Там валялись клочки картона — осколки разбитых чьих-то надежд, чьей-то мечты, — так называемые доказательства ужасного преступления, заключавшегося в том, что люди не вывесили или слишком рано сняли объявления. Я сказал билетеру:
— Вы могли, по крайней мере, ему что-то объяснить. Вежливо и спокойно.
Он обнажил свои желтые зубы.
— Мне не платят за вежливость. И потом, мистер, мне нравится рвать пропуска. Это доставляет мне удовольствие.
Вот в чем, оказывается, дело. Он был маленьким человеком, которому дана маленькая власть, и он пользовался ею как Цезарь.
Билетер приподнялся со стула.
— Проваливайте, мистер, и поживее. Иначе мне придется спуститься и проучить вас как следует.
Да. Он был воплощением жестокости. Злобным животным без способности к состраданию. Его предназначение состояло в том, чтобы вредить людям. Вредить, пока живет. Мне стало ясно: таким, как он, не место на земле.
