Леонид Влодавец - Шестерки Сатаны
— По-моему, нам мешают наши коктейли… — произнесла она. — Давай выпьем их залпом! По-русски!
«По-русски» для Эухении означало на брудершафт. Сцепившись локтями, мы присосались к стаканам, в которые, на мой непросвещенный взгляд, запросто можно было перелить содержимое посуды объемом 0,33 л, и выпили все, что там оставалось, как говорится, до дна. Потом, ухватив зубами лимонные ломтики, мы потянулись друг к другу и, соприкоснувшись ртами, обменялись ими — Эухения утянула к себе мой, а я — ее. Получился поцелуй, который, несмотря на присутствие лимона, я не стал бы называть «кислым». Напротив, он получился просто обалденно сладким и напрочь отогнал от моей головы всякие нездоровые страхи и опасения.
— Подожди… — Эухения мягко высвободилась из объятий, — я уберу стаканы…
Она забрала у меня стакан, и вместе со своим поставила его на тумбочку, располагавшуюся у края кровати. При этом халат ее очень соблазнительно обрисовал массивное бедро и приятно обтянул крупногабаритную попу. Это произвело на меня должное впечатление. Она еще не успела обернуться, когда я, выскользнув из-под простыни, воровато обнял ее со спины.
— О-о… — мурлыкнула Эухения, чуть повернув голову. — А ты нетерпелив, оказывается… Помнишь, как вы с Еленой взяли нас с Лусией и Сесаром в заложники?
Еще бы не помнить! Правда, начиналось все с того, что Сесар Мендес, выпрыгнув, как черт из коробочки с двумя «таурусами» в руках, чуть было не навертел нам с Хрюшкой лишних дырок. Но потом мы их очень неплохо сделали — особенно клево вышел трюк с опрокидыванием стола на Эухению и хорошей серией ударов в голову Мендеса. Потом вырубленного Сесара и попавшую под горячую руку Лусию мы связали подручными средствами, а на Эухению надели наручники, которые Сесар, возможно, готовил для меня. Затем на шум примчался слишком усердный охранник, которого я вынужден был по-быстрому завалить. Кажется, его звали Густаво. Потом начались не слишком длинные переговоры с Эухенией, которую я использовал в качестве «живого щита», и заблокировавшими нас охранниками. Помнится, решающим аргументом, убедившим Эухению не кобениться, явилась угроза прорваться с заложниками через главный вход в зал ожидания, в котором толпы страждущих со всего света — долларовая клиентура! — морально готовились к аудиенции у «Хайдийской Кассандры». Дураки охранники поверили, что такой шухер может привести к финансовому краху заведения, после чего они навеки останутся без работы, и присмирели. Удачный блеф получился! Хотя вообще-то при надлежащих способностях эту историю можно было использовать и в рекламных целях. Так или иначе, но нам повезло, и Эухения особо не упиралась, когда мы вытащили ее на набережную и увезли на ее собственной яхте, все той же старушке «Дороти».
Конечно, вспоминая о том захвате в заложники, сеньора Дорадо вспоминала не ту вполне нешуточную угрозу, которую представлял собой Деметрио Баринов, приставивший ей к голове пушку, а один приятный акт мелкого хулиганства, осуществленный мной по ходу дела. Когда Эухения полуутвердительно спросила меня насчет того, нужен ли мне «Зомби-7», секрет производства которого был запрятан в голове Сесара Мендеса, я ответил: «Мне много нужно…» И как-то невзначай, осознав некую двусмысленность в своем ответе и воровато покосившись на Ленку, всерьез пытавшуюся прикрыться от возможного обстрела сомлевшей и очень маленькой Лусией, чуть-чуть погладил тугой бюст сеньоры Дорадо, который очень аппетитно прощупывался под ее серым, прямо-таки советско-партийного образца жакетом. А она аж вся затрепетала, будто нецелованная девочка. «Не хулиганьте… — прошептала в тот миг Эухения. — Меня это волнует…» По-моему, это и была завязка всему, что вот-вот должно произойти сегодня.
Тогда, по большому счету, хулиганить не стоило. Потому что меня в тот момент тоже что-то заволновало. Особенно после того, как сеньора Эухения, уже по собственной инициативе, мягко прижалась ко мне пышной и объемистой частью своего тела, которую классики именовали «задним» или «нижним» бюстом. Правда, волнение я быстро унял, подумав, что сеньора Эухения может меня расслабить, а потом как-нибудь невзначай загипнотизировать. О том, что она экстрасенс, а я — товарищ с весьма серьезными аномалиями в сознании, забывать не следовало. Тем более что эта дама имела кое-какое отношение к «Зомби-7» и даже, возможно, знала, как и из чего его делают. А именно «Зомби-7» был одной из главных целей моего второго пришествия на Хайди. Да и Елена была бы не очень довольна, если б увидела, что я лапаю заложницу.
Сейчас Ленки рядом не было. Да и вообще ее, по сути дела, уже не существовало в природе. Вика и Элен имелись, а Хрюшка Чебакова отсутствовала. Поэтому сейчас я себя почувствовал полностью свободным.
Уткнувшись носом в пышные и душистые, слегка влажные волосы Эухении, я прижался к ее обтянутой халатом мягкой спине, просунул руки через подмышки и возложил ладони на ее объемистую грудь, туго распиравшую халат. Эти дыньки-«колхозницы» было приятно ласкать даже через махровую ткань. Я даже позволил себе растянуть удовольствие и некоторое время осторожно водил ладонями по халату, изредка бережно ощупывая упругие колобки, зыбко катавшиеся в этой упаковке…
— Я не ошиблась в тебе, — проворковала Эухения, чуть повернув голову, и потерлась ухом о мою щеку. — Ты прелесть…
Конечно, после этого мои пальцы тихо растянули в стороны верхнюю часть халата, и ладони наконец-то улеглись на гладкую, чуточку липкую кожу ничем не скованных титек. Увесистых, смуглых, теплых и нежных… Перегнувшись через правое плечо супергадалки, я приподнял ее правую грудь — пышную, огромную, но совершенно не выглядевшую отвислой и без единой морщинки — и, приблизив ко рту большущий темно-коричневый сосок, поцеловал его. Не укусил, не ущипнул, а невесомо прикоснулся к оттянутой, будто у кормилицы, пимпочке. При этом щетина, которая успела нарасти за этот день, слегка пощекотала кожу, но Эухения не восприняла это как нечто неприятное. Она сладко вздохнула и с деланным бессилием повернулась на спину, а руки ее в это время успели раздернуть в стороны полы халата. Дескать, бери, все это теперь твое…
В принципе, можно было и брать. То, чем берут, находилось в полной боевой, и Эухения, пока я прижимался к ее спине и занимался ее бюстом, не могла этого не заметить. Но устойчивость прибора была настолько прочной, что я не побоялся еще чуть-чуть потянуть время.
— Давай совсем снимем халатик… — произнес я эдаким страстным шепотком.
— Сейчас тебе будет жа-арко…
Эухения лениво ворохнулась, приподнялась, и я выпростал ее из халата.
Конечно, совсем идеальной Венерой она уже лет тридцать как не была, да и до того, поди, в королевах красоты не ходила. Эти призы всякие там Соледад и Марселы Родригес брали. Но с лица, как говорится, не воду пить, хотя оно у нее, в общем и целом, и сейчас смотрелось неброско, но вполне симпатично. А все остальное, от шеи до пяток, было гладенькое, упругое и довольно пропорциональное, хотя и не без всяких там складочек-ямочек, особенно заметных на боках. Даже пузечко, которое было немного крупновато, смотрелось аппетитно и сверх меры не выпячивалось.
Эухения закинула за голову полноватые руки, показав мне чисто выбритые подмышки, ровненько вытянула ноги и, сверкая глазами, произнесла:
— По-моему, я еще похожа на женщину? А?
— Кокеточка ты моя, — проурчал я, приваливаясь к ней сбоку и припадая к влажным, пухловатым губам, и ощущая, как ее мягкие руки обнимают меня за спину, прижимая к упругому бюсту. А большое и тяжелое бедро Эухении ощутимо дрогнуло, потому что именно к нему прикоснулась крепкая и горячая хреновина, чей выход на авансцену был еще впереди.
Пока основные события разворачивались, так сказать, в верхней полусфере. Длинный и жадный поцелуй взасос, когда зубы поскрежетали о зубы, был прелюдией к озорной игре ртов и языков. Ухватив губами мой язык и втянув его в рот, Эухения нежно прижала его кончик зубками и пощекотала своим языком. Зубки у нее были, хоть и не свои, но вживленные в десну, поэтому я не боялся как-нибудь ненароком выхватить у нее изо рта вставную челюсть. И когда она отпустила наконец мой язык, я не стал его вытаскивать, а сам взялся ворочать им у нее во рту. То просовывал его ей за щеку, то поглаживал им н„бо, то играл с ее языком.
— У тебя сладкая помада, — прошептал я и лизнул ее нос. — И ты вся — сладкая, как торт… Не знаешь, с чего начать кушать — глаза разбегаются.
— А я знаю, с чего начать кушать тебя… — с бесстыднейшсй ухмылкой произнесла Эухения. — Сядь ко мне на грудь…
Это распоряжение я выполнил не сразу. Сначала я прикоснулся губами к ее переносью, потом — к ресничке правого глаза, после — к мочке уха, отягощенной здоровенной цыганской сережкой, затем — к подбородку, шее, обеим ключицам, проехал носом по ложбине, разделявшей груди, одновременно, покручивая сосочки то по часовой стрелке, то против… Лишь после этого я перебросил ногу через бюст Эухении и присел на нее верхом, упершись коленями в ее подмышки.
