Георгий Миронов - Анаконда
Строгино, с улицы Твардовского. Хозяин вряд ли заметил. Время есть. Только ехать надо тихонько, ментам не попадая. А и попадет, с ее то ксивой ментовской да обаянием выкрутится. Правда, ксива тоже фальшивая. Зато улыбка у Люси настоящая. Пронесет.
Екатерина Васильевна встретила Матрену на углу Чайковского и Нового Арбата. Перемигнулись. Знакомы были, но, конечное дело, не дружили. Надобности такой, слава Богу, не возникало. Они друг другу не нравились. Слишком разные у них были судьбы. Екатерина Васильевна добавила бы от себя: и менталитеты. Матрена этого добавлять бы не стала. Хотя слово это и слыхала, вникнуть в его суть не могла.
Обговорили акцию. Да и отправились на место.
Как договорились с итальянцем по телефону, Екатерина Васильевна трижды позвонила в звонок, укрепленный возле массивной металлической двери. «Такую только тротиловыми шашками и взрывать, — усмехнулась Матрена. — Видать, не везде силой, кое-где и умом надо брать». Она дождалась, когда Екатерина Васильевна откликнется на вопрос из-за двери: «Кто там?» словами: «Это я, Нинель, принесла вам табакерку XVIII века работы Гюнтера Хаккершнулера», встала за дверь и заранее расслабила мышцы рук; мышцы же ног, наоборот, напрягла. В момент нейтрализации хозяина у нее должна быть упертая стойка.
Как только дверь стала открываться, Матрена повелительно кивнула Екатерине Васильевне, та метнулась к противоположной на лестничной клетке двери и одним движением залепила смотровой «глазок» заранее доведенной до нужной кондиции жвачкой.
Луиджи открыл дверь шире и сделал шаг навстречу Екатерине Васильевне, державшей серебряную табакерку на вытянутой ладошке, стыдливо, как продающая фамильное серебро по большой нужде русская княгиня.
Луиджи сделал еще шаг. Тем временем Матрена широко развела руки и с двух сторон со страшной силой соединила их на ушах несчастного итальянца. Была она, несмотря на рослость Луиджи, на полголовы его выше, так что упражнение сие не заставило киллершу вставать на пуанты.
Луиджи мгновенно потерял сознание, из ноздрей потянулись струйки крови. Когда Матрена, подхватив обмякшее тело дипломата, втащила его в квартиру и опустила на серый персидский ковер, кровь пошла у собирателя табакерок и из ушей.
Матрена приложила палец к его запястью: пульс не прощупывался. Потрогала за шею. Как ей показалось, в сонной артерии тоже была тишина.
— Готов, — удовлетворенно бросила она сомлевшей Екатерине Васильевне.
В их деле так иногда бывает: уж повезет, так повезет.
И действительно. В подъезд вошли, когда консьерж (или как там его? Раньше-то прапорщик КГБ в подъезде дежурил, а сейчас не поймешь кто) «на минуту буквально» отлучился. Так что не засветились. В квартиру проникли тоже без шухера. Ни соседи не выскочили с мусорным ведром или неписанной собачкой, ни сам хозяин не нашумел. Чисто.
А вошли в кабинет хозяйский — сейф настежь. Вот уж везенье. Матрене возиться с отмычками не придется. А ведь могло бы и так случиться, что пришлось бы брать лишь то, что снаружи. Не всякий сейф Матрене подвластен, она не по этой части. А те, кто по этой, все сидят.
Такие дела. А тут на тебе... На столике журнальном все те табакерки, которые Екатерине Васильевне были «заказаны», в сейфе еще штук тридцать серебряных вещиц, мутотень всякая ножички для разрезания бумаг, чарочки, стаканчики, наборы для трубки, кинжальчики, зеркальца в серебряной оправе, пять фигурок животных из серебра.
Все и взяли. Что серебряное. Поскольку серебро заказывали. А с остальным барахлом и мараться не стали. Денег же в сейфе не оказалось. Жаль. Деньги разрешалось исполнителям брать себе в любом количестве. Деньги ж не пахнут и не светятся.
Но денег не было.
А вещицы заказные Екатерина Васильевна аккуратно упаковала в полиэтиленовые мешочки, потом все сложила в дерматиновую неказистую хозяйственную сумку.
Вышли опять незаметно: то ли все так быстро произошло, что подъездный охранник еще не прописался, то ли опять приспичило. Бывает. А им удача. Вышли из подъезда вместе, а потом — в разные стороны.
Дикая Люся знала, что Екатерине Васильевне идти пешком минут десять по Кутузовскому до места встречи с курьером, которому она по паролю должна передать сумку. Она ее и отпустила — успеется. Почапала за Матреной.
Матрена двинулась размашистым шагом в сторону подземного перехода, спустилась в него, на минуту задержалась у молодой молдаванки, торговавшей красными яблоками, купила с килограмм, но, поскольку сумки у нее не оказалось, взяла все яблоки своими могучими размашистыми пятернями и, откусывая сразу от двух яблок, не спеша двинулась под землей. Завернув за угол, услышала за спиной окрик начальственный:
— А ну-ка, подождите, гражданочка!
Матрене бояться нечего. Она остановилась. К ней шла, строго глядя в глаза, молодая мужиковатая блондинка в милицейском, несмотря на холодрыгу, кительке.
— Вы почему у спекулянток продукты покупаете?
От такой ментовской наглости растерялась даже видавшая хамов Матрена. Она глупо улыбнулась, расставила руки с полными яблок ладонями и промычала в свое оправдание что-то нечленораздельное.
Бабенка в ментовском кителе ухмыльнулась, вытащила из-под висевшего на левой руке плаща пистолет с глушителем, направила его точно в сердце Матрены и трижды нажала на курок. Три хлопка. И нет Матрены.
А ведь хороший была киллер. Только очень заметная. Ее запомнили на прошлом деле, дали приметки в МУР и в прокуратуру. Нужный человечек перезвонил Мадам. И Матрена была приговорена.
А Дикая Люся накинула на плечи плащ, взяла из ладони неуклюже лежавшей на ступенях Матрены яблоко, протерла носовым платком, надкусила, сморщилась и, выплюнув откушенный кусок и отбросив яблоко в сторону, со словами «терпеть не могу сладкое», пошла назад, мимо молдаванки, обратно на ту сторону Кутузовского, по которому сейчас семенила на встречу с курьером Екатерина Васильевна.
Екатерина Васильевна торопилась, кутаясь в капюшон кожаной куртки, одной из первых, привезенных ею в качестве «челнока» из Греции.
В Греции все есть. В Греции сейчас тепло.
Она вдруг почувствовала к себе ужасную жалость. Вот ведь надо же, чтобы так все нескладно: мать умерла, отец женился на другой, у дочери своя семья, никому она не нужна, если честно, даже этому бородатому графику не нужна, ему надо, чтобы она ему борщи готовила, пока он свои церкви на линолеуме режет.
А тут еще холодрыга. Ноги мокрые. И мужика этого итальянского жалко, если помер. А если не помер, то себя жалко, перескажет ее приметы ментам (не заметила, как все чаще стала пользоваться лексиконом урок из бригад Мадам), а те на след. И не так страшно, что арестуют. Хотя, конечно, позор! И даже не то обидно, что дочка может отказаться от матери-уголовницы. Хотя ведь не против была, пока мать куртки и шубы возила, семью кормила. Но, с другой стороны, ведь и не просила мать ни о чем, не просила... А вот страшно. Мадам посчитает, что засветились они с Матреной, да и пошлет за ними кого. Как это у них называется? Чистильщика... И тогда все... полный туман с переходом в закат. И в тюрьме живут люди. А срок ей дадут небольшой. Она никого не убивала. Она всего лишь эксперт. А вот нож под сердце, когда холодное лезвие с острой болью проникает в тело все глубже, все глубже, пока холод не сожмет сердчишко в последний раз... Страшно!
Вот и курьер — седой господин лет шестидесяти пяти, хорошо одетый, благообразный. Стоит возле приоткрытой дверцы машины. И машина хорошая. Не новая, но на ходу, в рабочем состоянии, ухоженная.
— До «Бородинской панорамы» посылочку бабушке не захватите? — спросила Екатерина Васильевна.
— А чего не захватить, если бабушка заметная, а посылка приметная?
Отдала. Старик уехал. Постояла минуту. И умерла. Выстрела она не слышала. Пуля вошла в сердце, и сразу стало холодно.
Последнее, о чем успела подумать: «А в Греции сейчас тепло...»
КОНЕЦ ДИМЫ ЭФЕССКОГО.
2 АПРЕЛЯ 1997 Г. АФИНЫ
— А в Греции сейчас тепло... — мечтательно проговорила Жанна Магомедова, открывая глаза и сладко потягиваясь.
— Так мы и есть в Греции, — недоуменно обернулся к ней Дима, вытирая с мускулистого сухого тела последние капельки, оставшиеся после контрастного душа.
— Я и говорю: в Греции сейчас тепло, и мы в Греции. Красота!
— Чудачка ты у меня, — прошептал Дима, с любовью и нс остывшим с ночи желанием глядя на обнаженное тело красавицы Жанны, небрежно, словно случайно отбросившей в сторону легкое покрывало.
Они познакомились на конкурсе красоты «Мисс-грация- 95». Жанна уже была топ-моделью, ее карьера за границей уже сложилась, так что это было чистой блажью, капризом, что она захотела участвовать в конкурсе. Обычно на подиум таких смотров выходят никому не известные юные дивы из маленьких провинциальных городков, снедаемые честолюбием, подталкиваемые уговорами подружек, лишенных их длинных ног и смазливых мордашек.
