Андрей Таманцев - Их было семеро…
Пастухов повернулся к нему и спокойно сказал:
— Расскажу.
И Волков понял: расскажет. А эти стервятники вынесут сенсацию на первые полосы газет и в прайм-тайм ведущих телеканалов мира.
И это будет для него… Это будет страшнее смерти.
Это включит в себя его смерть как само собой разумеющийся и далеко не главный элемент. Неважно, что это будет: случайное ДТП на темной подмосковной дороге или приступ сердечной недостаточности. Но включит и многое другое.
Слишком многое. Там будет и разорение дома, который он строил. И клеймо проклятья на семье, которую он любил. И позор России, которой он служил.
Как мог.
— Пусть они уйдут, — попросил Волков. — И заберут камеру.
Блейк выжидательно взглянул на Пастухова. Тот кивнул: выйдите.
— Чего вы хотите? — спросил Волков, когда они остались одни.
— Куда ушли эти сто миллионов? На избирательную кампанию президента?
— Не уверен.
— А я уверен. Вы с упорством маньяка уничтожаете всех, кто хоть что-то знал о программе «Помоги другу».
— Я выполнял приказ.
— Такой приказ отдают, когда хотят сохранить страшную и грязную тайну.
— Эта тайна гораздо страшней и грязней.
— Вот как? — не поверил Пастухов. — Бывает и так?
— Да. Лишь часть этих денег могла поступать в избирательный фонд президента. Но я думаю, что не поступало и части. Все деньги оседали на частных счетах в западных банках.
— И вы, русский офицер, служили этой мрази?!
— Я стал догадываться обо всем слишком поздно.
— Последний вопрос. Понятно, почему командарм Гришин. Понятно, почему Жеребцов. Понятно, почему мы. Но почему Голубков? Он знал только название программы. И услышал его от меня по чистой случайности.
— Он следил за виллой в Ларнаке. Мог увидеть Веригина и Куркова. И узнать их. У него феноменальная память.
Пастухов вынул из кармана какой-то листок и положил перед Волковым.
— Я хочу, чтобы вы оплатили этот счет.
— "Свечи церковные…" Что это значит?
— Расшифровать? Лейтенант Тимофей Варпаховский… — Хватит, — сказал Волков.
— Здесь не хватает еще одной свечи. Я узнал об этом только сегодня. Анна Назарова. Врачи считали, что она в бессознательном состоянии. Они ошибались. Она услышала по радио о взрыве виллы в Ларнаке.
— Я сожалею.
— Вот как? — вскинулся Пастухов. — И это все, что вы можете сказать?
— У меня нет оружия.
Пастухов вынул из-за спины тяжелый револьвер и швырнул его на письменный стол Волкова. Волков едва успел поймать его на краю стола.
Он знал эту модель. Кольт-коммандер 44-го калибра. Червленый ствол, серебряная насечка на рукояти. Самый мощный револьвер в мире.
— Один патрон? — спросил он.
— Все восемь. Из этого кольта не стреляли ни разу.
Волков проверил барабан и взвел курок.
Спросил, в непроизвольной усмешке кривя губы:
— Не боитесь, что начну с вас?
— Нет, — сказал Пастухов.
И его «нет» было для Волкова, как пощечина.
Пастухов повернулся и пошел к выходу.
Стукнула дверь.
Волков поправил очки, сунул ствол под подбородок и нажал спуск.
Приемная была отделена от кабинета тамбуром из двух тяжелых дубовых дверей, но звук выстрела, даже приглушенный, прозвучал резко и страшно.
Помедлив, Док заглянул в кабинет, постоял на пороге и вернулся в приемную.
— Он это сделал.
Гринблат снял камеру со штатива и метнулся к дверям.
Пастухов преградил ему дорогу:
— Не нужно туда заходить.
— Но почему?!
— Потому. Дай мне эту кассету, Гарри.
— Какую? — не понял оператор.
— На которую ты снимал.
— Что ты с ней сделаешь?
— Размагничу.
— Серж, ты лишаешь нас куска хлеба! — возмутился Блейк.
— Зато вы больше нам ничего не должны… Спасибо, ребята, вы меня очень выручили. Боцман, проводи джентльменов к их машине.
— А какой был материал! — пробормотал Грин-блат, убирая камеру в футляр.
— Сколько вы хотели на нем заработать? — спросил Губерман.
— Не делай нас бедней, чем мы есть, — попросил Блейк. — По-русски как? Не сыпай нам соль на ранку!
— И все-таки?
— Десять. Двенадцать. Как повезло бы.
Губерман извлек из кармана какую-то книжечку и тонким золотым пером черкнул в ней несколько слов. Потом вырвал листок и протянул Блейку:
— Пятнадцать. «Мост-банк». Чек на предъявителя.
Блейк взглянул на чек, спрятал его в карман и покачал своей рыжей головой:
— Вы, русские, сумасшедшие!
— Я еврей, — поправил Губерман.
— Русские евреи — тоже сумасшедшие! — повторил Блейк и вышел вслед за оператором и Боцманом.
Губерман взял из рук Пастухова дискету и бросил ее в мусорную корзину.
— Она пустая. Хакер не справился.
— Но ты же сказал… — Чтобы ты чувствовал себя уверенно. Код он не смог взломать, но всю информацию по Назарову и «Помоги другу» уничтожил. Так что вы теперь вообще невидимки. Вас нет даже в здешних компьютерах.
Пастухов пожал ему руку:
— Спасибо за помощь, Фима. Без твоих ребят нам было бы очень трудно.
Передай Аркадию Назаровичу наши соболезнования.
— Он счастливый человек, — добавил Док. — У него была Анна. Не каждому так везет.
— Передам, — пообещал Губерман. — Он оценит ваши слова… Все? Пастухов кивнул:
— Все.
Губерман включил передатчик и приказал:
— Всем. Охрану освободить. Их оружие оставить на вахте, потом заберут.
Уходим!..
* * *Так все и кончилось.
Ребята разъехались.
Каждое утро затопинский пастух Никита гнал мимо нашей избы стадо, изумляясь рассвету, а вечером возвращал его хозяйкам, изумляясь закату. Изумляться ему предстояло не меньше пяти лет. В этом меня клятвенно уверил зарайский нарколог, которому я хорошо заплатил за укол какого-то современного антабуса, который он вкатил Никите.
В «Московском комсомольце» появилась заметка о самоубийстве директора "Информационно-аналитического агентства «Контур» г-на Волкова. Вероятная причина: нервный срыв из-за финансовых трудностей, переживаемых агентством. Дело обычное.
В аналитические телепрограммы и в газеты просачивались слухи о перемещениях, новых назначениях и отставках в верхних эшелонах власти. Но кого это интересовало!
Генерал-майор Нифонтов, вернувшийся из Грозного после успешного завершения работы комиссии, которой удалось доказать, что взрыв вертолета командарма Гришина произошел из-за неисправностей в топливной системе, был назначен исполняющим обязанности начальника Управления по планированию специальных мероприятий.
Полковник Голубков стал и, о, начальника оперативного отдела.
Об этом он сам рассказал, приехав как-то порыбачить на своей плоскодонке, валявшейся возле нашей избы.
После рыбалки я проводил его до машины и к дому пошел почему-то не напрямую, а кру’гом — мимо березового околка у родника, вдоль Чесны, вода в которой начала заметно светлеть. Первый знак приближающейся осени. Снизу увидел нашу деревеньку, Ольгу в белой футболке возле избы, мелькающую в огороде красную панамку Настены.
И вдруг какое-то щемящее чувство охватило меня.
Я смотрел на привычные, с детства родные для меня места так, словно мне суждено было очень скоро все потерять.
Как и нужно всегда смотреть на всех, кого ты любишь, и на все, что любишь.
И я понял, что это за чувство.
Это и была тоска по Родине.
* * *
«Господи Боже наш! Как величественно имя Твое по всей земле!..»
