Леонид Влодавец - Таран
Он успел разглядеть, что парковка представляла собой довольно большую площадку, размером с теннисный корт, где стояло с десяток машин, в основном легких грузовиков и пикапов. Рядом с ней находился вагончик, где, должно быть, размещались охранники, развернутый окнами от забора. Ребята сторожили машины, и их главной задачей было постараться, чтоб их не угнали или не подложили в них мину. Поэтому и лампы, освещавшие парковку, оставляли в темноте территорию между забором и рабицей.
Юрка благополучно добрался до кучи досок и сунулся в крапиву. Он действительно обнаружил там яму, но она показалась ему поначалу совсем не глубокой, заваленной рыхлым грунтом и битыми кирпичами.
— Сюда! — услышал он шепот Милки. — Под доски гляди!
Сразу после этого мигнул огонек зажигалки, и Юрка увидел, что край ямы уходит под навал досок, и там, где горит огонек, просматривается некий кирпичный свод, а под ним — черный проем.
— На брюхо ложись и ногами вползай, тут высоко! — прошептала Милка.
Таран подчинился. Лег на живот и вполз под свод ногами вперед. Ботинки почти сразу оказались над пустотой. Милка подхватила его за бока и помогла опуститься на твердый пол.
— Держись за руку! — приказала «королева воинов». Зажигалку она погасила, свет лампочек, горевших над автостоянкой, через дыру под свод почти не проникал. Юрка вынужден был взяться за мягкую, но сильную лапу Милки и доверить ей свою судьбу, хотя у него была мыслишка, что эта милая дама может вот так, за ручку, привести его прямо в кабинет к «дяде Вове» и нажаловаться: «Вот, это нехороший Юрка Таран, он меня обижает и трахать не хочет!» Тем не менее если б Юрка отпустил Милкину руку, то уже через пару секунд полностью потерял бы ориентировку. Потому что путь, по которому его вела лже-Зена, был на редкость извилистый и путаный. То вправо дергала, то влево — ни хрена не запомнишь.
— А что это за катакомбы такие? — спросил он у Милки.
— Фиг его знает! Говорят, что при царе тут какая-то барская усадьба была. Давнишняя! Тут этот барин вроде бы винные погреба держал. Усадьбу, кажется, в 1917 году спалили, вино выпили, а погреба остались. Потом тут не то детдом был, не то лесная школа какая-то, после этого химкомбинат пионерлагерь устроил, а теперь вот — «дядя Вова» прописался…
— И далеко еще топать? Как ты тут ходишь, блин? Не видно же ни зги…
— Три года хожу, приучилась на ощупь. Фонаря-то нет у меня, а начнешь насчет него интересоваться — залетишь. Сразу подумают, что сбежать хочу.
— Интересно, — спросил Юрка, — а чего ты до сих пор не удрала?
— Некуда деваться, ответила Милка. — Паспорта нет — раз, две судимости — два, дома тоже нет, родителей вообще никогда не знала. Да еще и в розыске за мокруху. А тут вообще-то, хоть и похабно, но неплохо. Жратва всегда есть, выпить — чего угодно. Ну а насчет траха — вообще в избытке. Хоть с мужиками, хоть с бабами. Нашим курвам мужики уже сверх головы надоели, так они все ко мне ластятся. А насчет того, что нас на иголку посадили, — куда ж денешься? Сдохнуть я особо не боюсь… Правда, не думала, что они по правде живыми в кислоту кидают. Может, врут, а?
— Я сам не видал, — отозвался Юрка. — Может, «дядя Вова» меня просто пугал, и все. Он мне говорил, что может к вам в «театр» спровадить на роль пидора или вообще кастрировать…
— Есть у нас такие, — нехотя произнесла Милка. ~ Одного он за долги сюда отправил, а другого — за то, что со стрелки удрал. Тот, который за долги, перед тем, как к нам попасть, неделю в яме с дерьмом просидел. Причем, говорят, до этого был вполне нормальным мужиком. А как его вытащили и отмыли, привели сюда — крыша поехала. Стал себя бабой считать, был готов хоть у черта отсасывать…
— Тьфу! — брезгливо сплюнул Юрка. — Слышал я про эту яму… Если про нее правда, значит, и про кислоту Вова не врал…
— Тихо! — перебила спутница. — Дальше надо осторожнее топать. Тут повыше нас подземный гараж находится. Самого Вовы. Иногда даже слышно, как разговаривают… Точнее, пытают.
Пошли молча, Милка только сопела тяжеловато, должно быть, ее наркотическая страсть продолжала разогреваться, но, в отличие от Шурки, она действительно умела ее держать под контролем.
— Ну, вот, — вздохнула с облегчением «Зена», — кажись, пришли… Теперь я полезу, а ты подожди, пока впереди засветится.
Милка повозилась в темноте — вроде бы отодвигала какую-то доску, а потом зашуршала своей кожаной одеждой — куда-то заползала. Через пару минут там, куда она уползла, чуть выше уровня каменного пола, загорелся электрический свет, обрисовавший прямоугольную дыру в кирпичной кладке, за которой виднелись какие-то гладкие, хотя и потертые, фанерованные доски. Они образовывали нечто вроде короткого короба прямоугольного сечения, а дальше, всего в полутора метрах от бывшего винного погреба, похоже, была жилая комната, из которой даже сюда, в подземелье, задувало чем-то парфюмерным.
На фоне светлого прямоугольника появился силуэт Милки.
— Заползай! — пригласила она.
Романтика на грани фантастики
Когда Юрка прополз через то, что казалось ему «коробом», а на самом деле было нижним, обувным отсеком стенного шкафа, и очутился в комнате, Милка полезла обратно в дыру, должно быть, задвигать доску, маскировавшую лаз. Это дало Юрке несколько минут на то, чтоб осмотреться.
Обстановка, что и говорить, была очень необычная. Таран такого даже по видакам не видел, тем более что своего не было и смотрел только чужие и нечасто.
Комната представляла собой какой-то странный гибрид будуара, сексшопа и камеры пыток. Если б сюда при помощи машины времени случайно залетел Таранов ровесник из годов эдак 70-х или даже 80-х, то либо взорвался бы от негодования и ненависти к буржуазному разложению, либо тут же достиг оргазма от того, что его глаза видели. Пожалуй, не только восемнадцатилетний солдатик, но и солидный комсомольский работник, прошедший через веселые горнила интернациональных ССО (кто забыл — студенческие строительные отряды), фестивалей молодежи и студентов, поездок в капиталистические и не очень социалистические страны (типа Югославии) для обмена опытом, при виде всего этого маленько офигел бы, если не сказать крепче.
Но Таран-то в 1980 году только родился. Мамаша ему — она тогда еще не пила, как известно, — заместо колыбельной пела: «До свиданья, наш ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес!» Он не только в комсомол не успел, но и пионером-то побыл около года, не больше. Вся его сознательная жизнь, можно сказать, прошла в 90-е годы, то есть в переходную эпоху неизвестно от чего неизвестно к чему. Поэтому на него вся эта романтика на грани фантастики произвела менее мощное, хотя и сильное впечатление.
Стенной шкаф и кровать были, так сказать, из будуара. Покрытые белым лаком, с какими-то узорами с позолотой, сделанной бронзовой краской, они занимали один угол. А в другом углу стояло некое сооружение, которое здорово напоминало гильотину, только без косого ножа на вертикальных направляющих. А вот наклонная скамья с колодками для закрепления рук и ног, выкрашенная в алый цвет, была как родная. Тут же по стене были развешаны на гвоздях разнообразные хлысты и плетки, рядом с ними на плечиках висело палаческое одеяние. На другой стене красовались какие-то жуткие маски с рогами, лапы с когтями и пупырышками, три или четыре пары кандалов. На полочках была разложена целая коллекция искусственных мужских приборов всех калибров и самой невероятной расцветки — от густо-синего до золотистого. Стояла видеодвойка с кучей кассет — Юрка, даже не читая названий, мог догадаться, что на них записано.
Милка выползла из шкафа, задвинула на место ящик с обувью и спросила, сдувая с мордочки растрепавшиеся волосы:
— Глаза не лопнули, а? Вот так и живем… Любуешься?
— Да нет, — сказал Юрка мрачно, — тут, пожалуй, страшновато станет.
— Это ты на плетки, что ли, насмотрелся? Думаешь, я, в натуре, садистка? Ни фига подобного. Просто есть козлы, которым нравится, чтоб их пороли или заковывали те, кого они потом трахают. Вот их и обслуживаю… А ты-то ведь нормальный, верно?
И Милка положила Юрке руки на плечи. В глаза посмотрела скорее требовательно, чем нежно. Таран взгляд отвел, уставился куда-то в сторону.
— Ну, в чем дело? — прошептала Милка. — Ты ж обещал, е-мое?
— Не получится… — пробормотал Юрка, поглядев в пол. — Извини, но я сейчас об Надьке думаю. Понимаешь, мне кажется, что если я сейчас к тебе поползу, то с ней эти гады что-нибудь сделают… Она ж до позавчерашнего дня девчонкой была. А какие скоты бывают, я уже видел.
— Юр, я все понимаю… — с неожиданной нежностью произнесла Милка. — Если б не эта дрянь, которой нас пичкают, я б не нудила… Ну, помоги мне! Я еще десять минут, ну двадцать, может быть, вытерплю. А потом с ума начну входить. Если Шурку видел, знаешь, как это бывает.
