Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны
В эту ночь до самого рассвета писал Аслан письмо домой. Сыновьям. Впервые обращаясь как к взрослым. Все объяснил. И, не виня за резкое письмо, просил одного — простить за прошлое. Сказал, что порвано с ним навсегда. Просил не верить посланцам Шефа и по возможности писать ему. На следующий день письмо пошло. И Аслан отсчитывал время, стал ждать… В бригаде Дяди теперь многое изменилось. Мужики по вечерам уже не вспоминали о «малинах», о прошлых делах, кентах и барышах. Ведь деньги на счетах появились. Свои деньги. Заработанные. С каждым месяцем сумма росла. Зачеты шли. И теперь уже всяк всерьез прикидывал, что будет делать, выйдя на волю. Сначала робко начались разговоры об отколе от «малин». Первым о том заговорил бывший налетчик:
— А что, мужики, пожалуй, вернусь я к своим. В деревню. Первое время со стариками поживу. Огляжусь.
— Хм, а кенты нагрянут и хвать тебя за задницу! И скажут — либо валяй обратно в «малину», либо получай финач, — усмехнулся домушник.
— А они не знают, где мой дом. К тому ж я тоже не сучком сделанный. Мозги имею. Женюсь. А они силой не уведут.
— Что баба! Если характера нет, она не удержит. Тут самому решиться надо. Чтоб и под финачом не согласиться. Заметят, что струсил, хана будет. А если и под ножом идти откажешься к ним, еще могут оставить в покое. Перед их угрозой устоял, значит и в милиции не заложишь. А им теперь главное — спокойно жить. Чтоб не засыпаться ни на чем да чтобы свои не предали. Силой уведут — доверять опасно. Бояться станут. Подозревать. А наотрез отказался — все, могут наплевать. Но если ты их не будешь закладывать, — философствовал вор в законе с верхних нар.
— Значит, по-твоему, ему всю жизнь надо жить, поджав хвост, и никуда не высовываться? Ни хрена себе судьбина! Из дома не выйти. С одной стороны кенты, с другой лягавые. Под надзором и тех, и других? Ни жить, ни сдохнуть спокойно? Так? Да уж лучше сразу от всех отделаться! Одним махом, — рубанул Дядя.
— А как? — уставились на него воры.
— Вам советов не даю. Тут всяк по-своему. А коль самому придется, так скажу вам: если кто с кентов ко мне сунется, враз голову в зад вобью. Другие побоятся прийти с таким предложением иль угрозой.
— А пришьешь, отвечать будешь, — подал голос майданщик.
— Не буду. Скажу все, как на духу, что не хочу больше в каталажку попадать. И все тут! А он грозил. Вот я его и… А разве лучше было оставить целым и самому за прежнее?
— Так ведь мусора не поверят. Засадят.
— Не засадят. Я постараюсь не вытряхивать душу из кента.
— А если двое иль трое придут? Тогда как? — спросил домушник.
— Им же хуже. Буду отбиваться, как могу. Кого угроблю, пусть на себя пеняет. Кто живой, всем закажет. И жмура сам прятать будет, — захохотал Дядя.
— А я вот думаю, уеду-ка я подальше, где кентов нет. Куплю домишко, буду где-нибудь вкалывать потихоньку. На жизнь хватит и ладно. Только чтоб больше сюда не попадать, — говорил домушник.
— Да, мужики, что ни говори, а Север есть Север. Весело жил, зато теперь сторицей отгоревался. Каждый день этот климат свое делает. Ревматизм уже все кости пожрал. Легко ли? А кенты, падлы, ни одной посылки не выслали, будто сдох я давно. Вот и я решил — пойду после лагеря в лесники. В тайгу заберусь глухоманную. Как наш медвежатник. Пристроился и живет. Нынче все вы его письмо читали. Ничего. На жизнь не жалуется. Изба имеется. Харчи привозят. И кобылу ему выдали. Тоже, хоть и медленный, а все ж транспорт. Зарплата идет ему. Да и тайга кормиться помогает. Говорит же, что на два участка успевает. Вот я к нему под бок и пристроюсь, — невесело усмехнулся вор в законе.
— А все ж не побрезговали стариком! Взяли. Не посмотрели на прошлое, — покачал головой налетчик. — Вот уж не думал я, что такое возможно.
— Так он, мухомор, поди ты, назвался медвежатником, его и приняли за своего, таежного, всамделишного. Кто же с них поверил бы, что эдакая рухлядь могла такие дела творить? Ну и взяли! А он, поди-ка, как увидел медведя, так и полные штаны надул, — захохотал Дядя.
— Не-е-е, этот не надул. Он и не такое видывал. Верно, по фене объяснился с ним, и лохмач от старого на край света сам сбежал, обложившись. Привык-то к настоящим старикам, а наш — блатной. Таких ни в одной тайге зверье не видывало. Он же и медведя не иначе, как кентом назвал! — загоготал майданщик.
— Ну чего над старым рыгочешь? Он же пишет, что звери на участке полюбили его. Признали, — улыбался вор в законе.
— Зверь зверя сдалеку чует. А тут не просто зверь, не шестерка какая, а вор из воров. Самая крупная фигура в любой «малине»…
— Так звери — не кенты…
— Они тоже в породе разбираются, — пыталась шутить бригада.
— Хохочете! А придет время воли, поди, не хуже старого горькими зальетесь. Ведь вот у одного — родители имеются, у другого — дети иль баба. А свидеться с ними — придется ль всем? Одних примут и простят. Других на порог не пустят. Совестно. А иных и рады бы признать, да не дождутся, — стиснул Аслан виски.
— Зато пожили мы всласть, — отозвался майданщик.
— Разве ты жил, когда был с кентами? Вечно дрожал. И когда на дело шел! Боялся — накроют. И когда делил — свои за куш могли поронуть. И кутил — дрожал. А вдруг заподозрят? Спал и не спал — всегда подыхал. Пил и не хмелел. Ел и не наедался. Деньги? А кому они впрок пошли? Вся жизнь в поту и в страхе. Своих и лягавых боишься одинаково. Жизнь… Да она хуже смерти была, — сплюнул Дядя.
— Что верно, то верно. Я иной раз псиной своре завидовал. Там лишь сила. Есть она — все боятся. Слабак не полезет… В «малине» не угодишь кому, мозгляк пришить может. Пьяного, — согласился вор в законе.
— Как меня. Редкий гнус, а подловил, — вспомнил свое Дядя.
— Ты не один такой, — отвернулся домушник. Внезапно дверь барака распахнулась. И конвоир ввел Дубину.
— Принимай, Аслан, пополнение в свою бригаду. Начальник лагеря так распорядился. Говорит, что твой земляк.
Дядя молча кивнул головой. Без слов согласился. Конвоир ушел. И Дядя, указав Дубине свободное место на нарах, хотел уйти.
— Стой! Куда торопишься? Иль поговорить не о чем? — придержал Дубина.
— Успеется, — стряхнул его руку Аслан.
— Слышали мы, что ты тут кентов заложил. Не наших. Но все ж…
— А тебе что? — насторожился Дядя.
— Мне, как и всем. Ты что ж, падлой стал? Воров в законе вкалывать сблатовал?
— Иди-ка ты… — отмахнулся Аслан.
— Нет! Стой, лярва! Это верно? Иль темнуху нам лепили?
— Верно! — усмехнулся Дядя. Дубина потемнел с лица.
— А ты как загремел? — спросил Дядя.
— С тобою теперь пусть суки ботают!
— Вон как?! А не Шеф ли тебя ко мне прислал? — Аслан сжал кулаки.
— Он тебя сам пришьет, падла-а-а!
Сбитый с ног, Дубина полетел под нары. Дядя подскочил, рывком сорвал его с пола.
— Стой, паскуда! Стой, не падай! Умеешь грозить, умей и отвечать на ногах! — удары сыпались один за другим. Резкие, оглушающие: — Кто падла?!
— останавливался на секунду Аслан.
— Ты-ы, — еле раздирал рот Дубина. И снова сыпались на него удары.
— Твои-их выр-род-ков прибьют! — ревел он. Аслан, словно зверь, потеряв рассудок, кидал Дубину
по углам, швырял об нары; кулаками, ногами носил его по всему бараку, покуда мужики бригады еле вырвали из его рук полуживого новичка. Тот был без сознания. Дядю окатили ледяной водой, удерживали, но он все порывался к земляку, глаза налились такой яростью, что бригада решила промолчать, успокоить своего бугра. А уж там, когда отойдет, узнать, в чем дело. Такой встречи никто не мог предвидеть.
Аслан сидел угрюмо. Курил. Все тело его сводила нервная судорога. Но вот наступил спад.
— Знакомы, что ль? — робко спросил кто-то.
— Кент… Из моей «малины». Грозил, что сынов моих прирежут. Там… Эти… Его… Видно, весточку он должен дать. Шефу.
— Тому? Какой тебя?..
— Ну да.
— Ничего. Завтра мы его поспрошаем. А ты покуда успокойся, — говорили законники, ставшие работягами.
Прикрыв Дубину одеялом, мужики молча отошли от него. Что ни говори, испорчен вечер. И все ж, на всякий случай, обыскали новичка, не протащил ли он с собой фи нач. И нашли. Лезвие опасной бритвы. В подошве сапога. И, обозленные на новичка, перенесли на нары у самых дверей. В случае чего легко вышибить из барака. Да и каждое его движение на виду. Утром Дубина не пошел на завтрак. Лежал с открытыми глазами, смотрел в потолок. Дядя не подошел к нему. А налетчику, какой позвал на работу, Дубина ответил сквозь зубы:
— Я — вор, а не падла. Пусть ваш бугор и за меня вкалывает.
