Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны
— Вы, гражданин начальник, всех нас выслушайте. А уж потом решите про Дядю.
— Пришить нас хотели кенты. Вот и сцепились самую малость, — подтягивал штаны старый домушник.
— Значит, они сами к вам заявились? — уточнил Воронцов, сделав вид, что не знает причины драки.
— Нешто мы звали? Сами знаете, из-за чего свалка, — продирал подбитый глаз шестерка.
— Охрана! Оставить двоих у барака! В случае повтора тревогу дайте! А вы, бригадир, с утра ко мне, — повернулся Воронцов к Дяде. Тот кивнул молча. Вскоре кентов увели. И в бараке стало тихо.
Утром Аслан проснулся рано. Поднял всех, поторопил на завтрак и, приведя на работу, сам пошел к начальнику лагеря. Воронцов уже ждал Дядю.
— Проходи, бригадир, садись. Как рука?
— Пустяки. Царапина, — махнул рукой Дядя.
— Как думаешь, могут повториться нападения?
— В барак уже вряд ли сунутся. А вот в зоне поодиночке наверняка попытаются…
— Хорошо бы твоей бригаде временно вне зоны поработать. Пока мы здесь полный порядок наведем. Самый жесткий. Мы заставим фартовых подчиняться подлинному закону…
— Это уже ваше дело. Я вот о чем хотел сказать: с лесом на больнице плоховато. Много гнилого, разносортного. Бревна из перестойного леса на стены пускать нельзя. Нужен хороший материал. Тогда и работа пойдет. А то на перебор много времени уходит.
— Что ты предлагаешь?
— Я сказал. А вы решайте, как быть.
— Хорошо, Аслан. Я подумаю, посоветуюсь. Вечером скажу. Договорились? Дядя пожал плечами:
— Мне все равно. Я предупредил, чтоб потом не упрекали. А как решите, это уж ваше дело. Мне о том забот нет.
А вечером Воронцов пришел в барак. Оглядел всех. И попросил сесть поближе.
— Я вот с чем к вам. Больницу нам надо постараться закончить к весне. В старой совсем невозможно ни лечить, ни лечиться. Но леса, как сегодня выяснилось, у вас всего на педелю работы осталось. Это только четверть необходимого. Но и заготавливать его для нас никто не будет. Самим придется…
— Что? А болеть я не собираюсь. Мне больница до фени. Чтоб я еще лес валил.
— В тайгу? К медведям? Спасибочки. С меня конвоя по горло хватает.
— Ищите дураков не в нашем бараке! Кенты не пришили, так сами в петлю головой сунуться должны? Вам надо — вот и топайте. Валите лес.
— Тихо! Что пасти открыли? Чего вопите? Да ведь это для нас лучше. За кентов, какие в шизо сидят, нам другие воры мстить будут. Попытаются отплатить за тех. Понятно? Все предугадать не сможем. Где-то и прошляпим. А покуда в лесу будем, все уляжется. Успокоится само по себе. К тому же никакому медведю вы не нужны. Они эдакое дерьмо, как ты, майданщик, в жизни не ели. Это как пить дать. Может, и я не лучше, чем ты. Только помяни мое слово, сейчас нам лесоповал на руку. Надо это время переждать.
— Хитер, бугор, а жрать мы что будем?
— Продукты вам отпустят. И повар с вами поедет, — ответил Воронцов.
— А жить где?
— Три землянки есть. Все поместитесь.
— Вон оно как быстро! Даже согласия нашего не спросили, — недовольствовал медвежатник…
А через три дня бригада приехала в тайгу в сопровождении конвоя. И, оглядев охотничьи землянки, наскоро пообедав, взялась за работу. Осень в сахалинской тайге особая. Как добрая улыбчивая старуха. В цветастом ее фартуке чего только нет! Тут тебе и розовый лимонник, и дикий виноград — кислый, зеленый, как злоба. И малина — душистая, сладкая. Кусты кишмиша с ягодами крупными, приторно сладкими. Голубика, черника, рябина, грибы — все это так и просилось в рот. И мужчины, поработав час-другой, не перекуривали, а, улучив минуту, хватали в рот пригоршнями бруснику, алевшую на пнях, набирали стланниковых шишек полные карманы. И щелкали орехи, такие вкусные, каких никто еще не пробовал. А ягоды, словно дразня людей, стелились под ногами. Тут тебе и клоповка, и клюква, костяника и шикша к себе манят. Вначале все это без меры ели. А к вечеру разболелись животы. Куда там работать, спокойной минуты никому не стало! Тошнота к самому горлу подкатила. И если бы не повар, трудно пришлось бы бригаде. Но он вылечил. Отпоил всех отваром черемухи. И теперь уже спокойнее смотрели на таежные ягоды мужчины. Работали с утра до позднего вечера.
Тайга… Белотелые березы в обнимку с хмурыми елями стоят. Как старость и молодость. Одни — смеются, звеня сережками, другие — мохнатыми лапами с шалым ветром воюют, укрывают от него беззащитную белизну. Горит тихим осенним пламенем рябина. Как баба, которая собралась на гулянье и лучший наряд свой надела: выставилась напоказ. Мол, смотрите, кто со мною сравниться может? И все молчат, затаив дыхание, рябиной любуются. А она, как нарочно, багряные кудри алыми гроздьями украсила. Крупными, блестящими. Ну, куда другим до нее? На что мужики в бригаде Дяди тертые да бывалые, а завидели рябину и будто онемели. От красы? Иль оттого, что умеет она каждому свое напомнить? Вон и Аслан погрустнел тогда. Жену вспомнил. Тоже, как и эта, одна живет. Хороша! А вдова соломенная… И краса ее — туман. Загляни в сердце — одна горечь да слезы. Вот и ягоды рябиновые — кисло-горькие, будто горе бабье… Лишь к утру оно просыхает на подушках.
Медвежатнику в рябине свое видится. Украшения жемчужные и бриллиантовые он такими же гроздьями воровал. Давным-давно. Радовался тогда. Ох и дорого они стоили! Теперь жизнью за них не рассчитаешься. Тоже старость к земле гнет. Но другая у него седина. Иною и кончина будет.
Звенят топоры в тайге. Им вторит умирающий стон спиленных деревьев. Тайга удивленно смотрела на людей. Ведь ничего плохого она им не сделала. За что же губят они ее? Зачем от зари до вечера настырными муравьями тянут они из нее бревно за бревном? Складывают в штабели. И снова идут в глухомань.
Вечером, когда над тайгой загорались первые звезды, возвращалась к землянкам бригада Аслана. Поначалу все молча ели и шли спать. Потом, втянувшись, стали у костра оставаться. Где ночь и тишина развязывали языки. И мужчины рассказывали всяк о себе. О прошлом. О заботах и тревогах. О семьях и детях. За что и как попали сюда. Конвойные? А чего их бояться? Они срок не прибавят. Они тут лишь для порядка. Ведь и вздумай кто сбежать отсюда, знают все — найдут тут же. Ведь остров! В тайгу убегать и силой не заставили б.
Да и кто решился бы в одиночку в нее сунуться? Вон налетчик на днях отошел совсем неподалеку по своим делам, а на ту минуту старой ольхе помирать вздумалось. Упала. Чуть насмерть не придавила мужика. Еле живой приволокся. С тех пор деревьев бояться стал. Кто знает, что тайге на ум взбредет?
Случалось и похуже. Майданщик как-то приметил диких пчел. Увидел, куда они слетаются. Ну и решил полакомиться. Уже взобрался на дерево. А пчелы тут как тут. Облепили мужика, жалят, где можно и нельзя. Спустили с дерева. Оно ему еще и штаны порвало. А пчелы — что кенты, никак от них не отвяжешься, не ублажишь. Жалят, что есть мочи, будто озверели. Пять дней потом валялся мужик в землянке с высоченной температурой. Ни глаз, ни носа — сплошной волдырь. Не своим голосом проклинал пчел и тайгу, судьбу свою покусанную.
Но больше всех не повезло медвежатнику. Того, в сумерках размечтавшегося, рысь приметила. Но просчиталась. И хотя с ног сбила, вцепиться в шею не смогла. Ох и зашипела она на медвежатника! Зелеными бесовскими глазами стреляла в мужика. Тот с перепугу ничего не понял. Всякое видывать доводилось, а вот с рысью впервой встретился. И, не зная ее звания, заорал ошалело:
— Я те, лярва! Иль не знаешь, кто я есть, лахудра проклятая? Чего на
фартового кидаешься, пакость?! Ужо погоди! — топал на рысь старик скрюченными ногами.
Не всех любила тайга в этой бригаде. Но Дядю однажды крепко уберегла. Уже с месяц работал он здесь с мужиками. Вроде привыкли друг к другу. Но однажды заметил Дядя, что двое законников чифирить вздумали. Засек он их. Вначале обоим поддал хорошенько. Они и запомнили, затаили зло. Мужиков против Дяди стали подзуживать.
И сговорили. Аслан не сразу понял, с чего это бригада недовольствовать стала. То работу раньше бросают, то едой недовольны. Кубатуру перемеряют. Вроде не доверяют ему, Аслану. А как-то… В тот день пришлось заготавливать лес далеко от землянок. У подножия сопки, где рос густой бамбук. Дядя решил, что трудновато будет через него с бревнами идти. С пустыми руками и то ноги скользят. Бамбук по лицу хлещет. Бьет по рукам. И только сунулся в него Дядя, чтобы присмотреть, где лучше тропинку прорубить, те двое законников тут как тут. С топорами. По бамбуку далеко не убежишь. А и отмахнуться трудно. Растет на болоте. Вот и Аслан по колено увяз. А законники своей минуты ждут. Деваться некуда. Болотина засасывала. Выбираться нужно. Именно туда, к ним, на сухое. Но первый шаг станет и последним. Топоры вниз обухами повернуты. Ясно, оглушить решили. А там… Что угодно на тайгу свалить можно. Мужики уже не выдадут. Заодно. Сговорились. Это в секунду понял Аслан. И, сделав ложный рывок, тут же назад отпрянул. Вор, вложивший в широкий замах весь свой тщедушный вес, промахнулся. Потеряв равновесие, упал в трясину. Дядя в момент выпрыгнул ко второму законнику. Тот взмахнул топором коротко. Но удар сапогом в пах опередил… Выронив топор, законник свалился. Аслан столкнул его к первому вору, тот все еще барахтался в болоте. Коричневая пелена ярости слепила Дядю. Уже не сам, а будто какой зверь, проснувшийся
