Наталья Троицкая - Сиверсия
– Ты смотри-ка! Не боится! – глядя, как проворно белка стала спускаться до высоты человеческого роста, с изумлением сказал Хабаров.
Митрич протянул ему несколько кедровых орешков.
– Думаешь, подпустит?
Хабаров медленно пошел к дереву, стараясь, чтобы движения были плавными, протянул раскрытую ладонь с орешками белке. Зверек метнулся назад, на короткое время укрылся в густых ветках кроны, потом несмело начал спускаться. Хабаров терпеливо ждал. Наконец передние лапки невесомо коснулись ладони Хабарова, затем упор стал более прочным, и Хабаров ощутил и холод лап зверька, и острые коготки. Торопливо белка брала орех за орехом, пока ладонь не опустела. То место, где только что были орехи, белка понюхала черным крохотным носом и отправилась назад, в верхотуру кроны, где, устроившись между двух широких веток, стала неторопливо пережевывать запас.
– Господи, радость какая! – невольно воскликнул Хабаров.
Счастливо улыбаясь, он неотрывно смотрел на белку.
– Митрич, а чего ж она не рыжая?
– В Москве у тебя – рыжие. Это маньчжурская белка. Мало их осталось. Люди почти всех истребили. Ну, идем, идем…
Колодец был рядом с баней, добротной, срубленной из полуметровых в диаметре кедров.
– Багор в предбаннике возьми, ведра. Хотя… Багром-то тебе без сноровки не достать. Крюк возьми там же. Воды наносишь две бочки, что у печки. Дров наносишь в сенцы. Пусть лежат, сохнут. Легче будет растоплять. Да не ленись! Две поленницы сложи. Под крышу чтобы. Ель да сирень не бери. Они больно трещат, а тепла нету. Их летом в костер. Отличить-то сумеешь?
Хабаров улыбнулся обстоятельности деда.
– Торопись с делами-то. Погода меняется. К вечеру пурга будет.
Хабаров посмотрел на небо. Солнце по-прежнему светило ярко, и на небе не было ни единого облачка.
– Это ты по своей спине определил?
Дед покряхтел, опять потер спину.
– И по спине тоже. Ну-ка послушай…
Он поднял вверх указательный палец и так замер, прислушиваясь.
– Слышишь?
– Что?
– Птиц слышишь?
– Кроме дятла? Н-нет…
– На солнце смотри. Оно не такое уж яркое. Точно матовое.
– Солнце как солнце, – сказал Хабаров и от яркого солнечного света громко чихнул.
– Ветер изменился. Ветер вчера какой был?
Хабаров на секунду задумался.
– Южный, – это он отметил для себя автоматически, когда шел к избушке Митрича.
– А сейчас северо-восточный. Ветер пурги.
– Как ты определил? Тихо же. Ветра нет.
Старик взял Хабарова под руку, указал на белку.
– Видишь? Она носом на ветер смотрит. Ветер скользит по шерстке, и ей не зябко. Сядь она к ветру боком или задом, ветер поддувал бы ей под шерстку, ставил бы ее дыбом, белке было бы холодно.
Хабаров обнял старика за плечи.
– Сколько знаю тебя, не перестаю удивляться… Ладно, иди в дом. Замерз, наверное. Я все сделаю.
Митрич покладисто кивнул и, держась за спину, шаркая по дорожке обувкой, поплелся в дом.
Багром на длинной деревянной жерди Хабаров принялся разбивать лед в колодце. Лед был толстый. От каждого удара по нему расходились радиальные трещины, но поддавался он медленно.
Ведром Хабаров выловил куски льда, и на поверхности воды осталась только мелкая ледяная крошка. Потом двумя закопченными на костре ведрами он стал носить воду в избушку, постепенно наполняя стоявшие у печи дубовые бочки.
Наносив воды, Хабаров пошел за дровами. С березовых поленьев он надрал бересты, поленья сложил в топке аккуратной клеткой и, подсунув под них бересту, поджег.
– Чувствую, дымком потянуло… – донесся с печи голос Митрича.
– Дрова сухие. Скоро будет тепло. Пойду, в сенцы дров наношу.
Необычная для него, городского жителя, работа отвлекала, ни о чем не думалось, кроме того, что он должен сделать сейчас, в эту самую минуту. Но работа закончилась, и мысли-страшилки опять полезли со всех сторон. Хабаров поймал себя на том, что прислушивается к организму и пытается уловить признаки очередного страшного приступа, наподобие того, что свалил его вчера. Он нащупал в кармане таблетки, которые дал ему Тасманов для снятия болевого синдрома, он даже достал коробочку, но, повертев в руках, сунул назад в карман.
– На, отвару выпей, – Митрич протянул ему с печи теплую кружку со снадобьем.
– Пожрать бы сначала, – сказал Хабаров и пошел к своему рюкзаку, стоявшему под вешалкой. – Работа на свежем воздухе сделала меня жутко голодным! Давай, слезай, сегодня я угощаю! Постой, что такое?
Хабаров в недоумении вытащил из рюкзака полушубок и пару валенок Митрича.
– Сегодня среда. День очень сильной энергетики. Голодание по средам – самая полезная штука. Пей отвар. Больше сегодня ты не получишь ничего.
Хабаров бросил рюкзак и вещи на пол.
– Зачем ты со мной, как с желторотым пацаном? А?! Зачем унижаешь меня? Со мною можно говорить. Го-во-рить! Понимаешь? У меня есть уши, чтобы слышать. У меня есть мозги, немного, правда, но есть, чтобы соображать. У меня есть воля. Я могу себя заставить. А ты… Ты…
Хабаров врезал кулаком о дверной косяк и, обидевшись, хлопнул дверью.
По маленькой расчищенной от снега площадке возле дома он нервно ходил туда-сюда.
– Ты же хотел уединения? Вот тебе уединение! По самые уши! Хотел тихо уйти? Уйдешь! «Приезжай меня хоронить…» Педагог – целитель, хренов!
Он обернулся к избушке и погрозил кулаком.
В клинику к брату Алина приехала без предупреждения, чтобы наверняка. Ссылаясь на занятость, Тасманов отказывался общаться с нею по телефону, дома она его застать не могла, и продолжались эти прятки четвертый день.
– Алеша, нам надо поговорить!
– Привет, сестренка! Это совершенно невозможно. Прости.
– Я никуда отсюда не уйду!
Тасманов только что вышел из операционной. На нем была светло зеленая униформа, спереди и сзади обильно пропитанная потом.
– Галя! Галя, черт тебя возьми, где ты? Иди сюда! Лада! – он обернулся к сидевшей за столиком дежурной медсестре. – Лада, анализ крови Королева мне. Бегом!
– Сейчас, Алексей Кимович.
– Каждый час брать. Поняла? Каждый!
Медсестра кивнула, сунула в руки Тасманову листок.
– Где Галя? Найди мне ее.
– Здесь я, Алексей Кимович.
Худенькая медсестра бежала к ним по коридору.
– Капельницу Иванову поставила?
– Да. Все в порядке.
– Давай, займись Алиной Кимовной. Отведи ко мне, напои чаем, – он бросил медсестре ключи. – Извини, – он чмокнул Алину в щеку, – у меня еще две операции.
Отстранив Алину, он юркнул в предоперационную, дверь в которую, со словами «Женщина, вам сюда нельзя!», прямо перед носом Алины закрыла строгая медсестра.
– У вас такой дурдом каждый день? – спросила Алина, следуя за медсестрой в кабинет Тасманова.
– Сегодня у нас нормально, потому что Алексей Кимович дежурит. У него и врачи, и медсестры – все под контролем. Зря никого не дергает, выполняется необходимая работа в необходимой последовательности. А вот завтра точно будет дурдом. Завтра Станислав Ростиславович дежурит.
– Чем же один от другого отличается?
Медсестра распахнула перед Алиной дверь.
– Станислав Ростиславович начальник, а Алексей Кимович врач. Разницу понимаете?
Алина улыбнулась. Медсестра включила электрический чайник.
– Не надо мне чаю. Я просто посижу. Как вы думаете, Галочка, долго мне здесь куковать?
– Устраивайтесь поудобнее. Пожалуйста, не трогайте компьютер и бумаги на столе. Алексей Кимович от этого просто звереет. Уборщицу загрыз на смерть – за то, что бумаги в стопку сложила. Извините, я должна идти. Если что, я в процедурной.
Алина сняла белый халат, повесила его на вешалку слева от входа и подошла к окну. Радуясь внезапно наступившей оттепели, в больничном парке мальчишки из соседних домов играли в снежки. Пузатые красногрудые снегири, усевшиеся стайкой на верхушке березы, смотрели на детей, то и дело обмениваясь впечатлениями. Несколько человек в больничных пижамах и накинутых на плечи куртках, опираясь на костыли, стояли на тропинке, под березой, курили и тоже весело обсуждали ход поединка на снежках.
Тогда тоже была оттепель. Оттепель после сорокоградусных морозов, диких для средней полосы. Тоже дети играли в снежки и совсем по-весеннему гомонили птицы. В парке у метро «Речной вокзал» она нечаянно встретила школьную подругу.
– Привет! А я все думаю, ты это или не ты. А потом смотрю, ты тоже на меня смотришь и тоже думаешь, я это или не я… – Люда Кратирова обняла ее. – Привет, Алинка! Привет, моя дорогая!
Конечно, они зашли в кафе. Конечно, они хотели поговорить.
– У меня все замечательно! – хвастала Люда. – Прекрасный дом, муж, двое детей. Это мой тыл, так сказать. Мы оба работаем. Хотя, признаться, это больше моя прихоть. Чтобы за готовкой борщей и телевизором не опухнуть. Муж вполне обеспечивает нас. Еще свекрови перепадает. Старшенький у меня школу заканчивает. Младшенький в восьмом. Умненькие пацанятки, скажу я тебе! Дважды в год ездим в теплые страны, отдохнуть от нашей грязюки. Еще машина, дача. В общем, все, как у людей.
