Александр Золотько - Под позолотой — кровь
Чудо не происходит каждый день. И дважды за день они не происходят тем более. Володя все-таки вытащил Дашу из больницы. И доставил на место сбора.
Палач сел на землю возле Володи и осторожно закрыл ему глаза. Голова Даши лежала у Володи на плече. На пожухлой прошлогодней хвое кровь была почти незаметна. Как он нес ее уже мертвую с такой раной, истекая кровью. Пуля попала Даше в основание черепа, и она явно умерла сразу. У Володи было две раны, и обе – очень близко к сердцу.
Руки его были ободраны, видимо он падал, пока нес ее. Палач погладил Дашу по щеке. Отмучалась, больше никто не сможет ее обидеть и причинить боль. Больше ей не придется убивать, а потом снова переживать свой кошмар. И ему не придется играть роль насильника.
Палач сглотнул комок, подступивший к горлу, вздохнул, словно задыхаясь.
Они заплатят за все. Палач не знал, кто именно эти «они», в глубине души он понимал, что никогда не узнает, зачем все это было сделано. Они заплатят за все. Люди.
Он будет их убивать, до тех пор, пока сами люди будут это позволять. А когда перестанут позволять, он станет убивать без приказа.
Их нужно похоронить, подумал Палач. Придется вернуться в город за лопатой, пока не начался дождь.
Палач посмотрел на небо, затянутое тучами. В лесу была полная тишина – небо раздавило даже малейший звук. Палач спустился к дороге. Снова посмотрел на тучи. В лицо ему ударило несколько капель. Дождь. Пусть он обмоет их тела, подумал Палач.
Мимо проехала машина, и Палачу показалось, что за стеклом мелькнуло знакомое лицо. Палач отложил это в памяти. Сейчас ему не до того. Позднее он вспомнит, кто это был. Вспомнит. А сейчас он должен найти лопату.
Наблюдатель
– Все нормально, – услышал Гаврилин из темноты и направил в ту сторону луч от фонаря. Тоннель был глубокий, и внутри его царила темнота.
Луч осветил лицо. Да, выдел бы папа своего бывшего приятеля. С ним обошлись не слишком любезно.
– Убери, пожалуйста, свет. Я уже тут немного привык темноте. Да и зрелище собой представляю не слишком аппетитное.
Гаврилин отвел фонарик в сторону:
– Я…
– Да не переживай, все нормально. Все в полном порядке. Это так – издержки профессии. Неизбежный риск.
– Так получилось… – снова начал Гаврилин, но снова не смог закончить.
– Ты даже представить себе не можешь, как получилось. Похоже, ты действительно в рубашке родился. Везунчик.
– Везунчик? Я просто попал в ситуацию, мне нужно было посоветоваться.
– Советуйся. Проблемы с группой. Так и было запланировано. Да не комплексуй. Ты меня не подставил. Можно даже сказать, что просто была восстановлена историческая справедливость, а я попал в ловушку, которую готовил для тебя. Хотя, если честно, немного обидно.
– Я попытаюсь договориться с ними.
– И не пытайся. Они поступают совершенно правильно.
– Правильно?
– Ты можешь не играть в эхо хотя бы минут двадцать? – в голосе прозвучала уже не ирония, а какая-то тоска. Словно давно хотелось выговориться человеку и вот, наконец, решился. Гаврилин попытался подобрать определение к этому чувству и не смог.
– Помнишь, я говорил тебе, что наша контора не ошибается? Она таки не ошибается. Наши операции строятся с трехкратным запасом прочности. Это я тебе говорю. Я сам принимал участие в их планировании. И тебе придется принимать в этом участие. Со временем.
Вообще-то я никому не имею права об этом рассказывать, даже тебе. Но я вроде как выхожу в отставку, а ты никому этого не расскажешь – не в твоих интересах. Так вот. Представь себе, что в некоем городке появился человек, который, по прикидкам аналитиков, мог бы стать неплохим лидером. Вначале криминальным, потом политическим. Или одновременно и тем и другим, кто сейчас разберет. Не обязательно, что он им станет. Он будет кандидатом. Одним из… – голос сорвался на кашель, – ничего, это они меня немного подготовили к разговору с тобой. Так вот, этот человек подходит по всем параметрам, у него склонность к наведению порядка и эффективному руководству. Это то, чего так не хватает нашей многострадальной стране.
Только вот человек этот не хочет подниматься на общегосударственный уровень, его вполне устраивает городской. И этого несознательного решено подтолкнуть. В город направляется группа, ее руководитель и молодой неопытный наблюдатель. И группа работает.
Все нормально, все в порядке.
– В кафе? – спросил Гаврилин.
– В кафе. Кто ж знал, что ты там познакомишься со столь энергичной дамой. Да еще дашь ей мои координаты. Но это я ворчу, не обращай внимания. В кафе было совершенно макровоздействие, извини за выражение. Час назад группой, или тем, что от нее осталось, был произведен точечный укол.
– Да не час, в больнице это было между двумя и тремя часами ночи.
– В больнице?
– Даша попала в больницу, и ее оттуда вынесли с боем.
– Даша все-таки попала в больницу… – почти удовлетворенно сказал голос в темноте.
– Это вы…
– Запомни, вовсе не нужно заставлять человека, достаточно поставить его в нужные условия. Даша была поставлена в такие условия. И вся группа тоже. Она должна погибнуть. А может быть, уже погибла. Даже, скорее всего.
– Вы это знали, когда передавали мне группу?
– А я тебе разве не говорил тогда, что группу обычно не передают? Говорил. Просто ты не придал этому значения. Опасность была заложена изначально. Если мы пытаемся заставить человека идти наверх, то нам нужно быть готовым к тому, что он туда доберется. И у него появится желание выяснить, что же конкретно произошло с ним и его семьей в том жарком июле.
А мы ему и сообщаем, что в том жарком июле, группа, переданная под контроль молодому наблюдателю, из-под этого контроля вышла. В результате была убита одна из дочерей нашего подопечного, или его жена – это было оставлено на усмотрение группы. Кстати, обрати внимание, не вся семья была убита, а только один из ее членов. Это и потеря и, одновременно, угроза новых потерь. Учись, пока я жив. Пока.
– Вы думаете, он стал бы интересоваться? – Гаврилин спросил и еще раз удивился, что способен разговаривать спокойно и даже задавать вопросы.
– А это неважно, такая возможность существует, и к ней нужно быть готовым. Например, выпереть со службы провинившегося наблюдателя. Или позволить ему погибнуть при выполнении. Это была моя идея.
Исповедь, внезапно понял Гаврилин, это исповедь. Он просто хочет перед смертью исповедаться… Почему перед смертью?
– Почему Марина?..
– Почему она так болезненно отреагировала? Сам подумай. Ты ей сообщил, что я знаю ее адрес. То, что мы работаем на Контору, она поняла из твоего поведения. А тут еще люди начали гибнуть. Зачем твоей Марине рисковать? Она все очень правильно рассчитала, я даже не стал пытаться убедить ее в том, что уже сообщил своему начальству о ней. А ты – ты будешь молчать по той простой причине, что сейчас ты, по сути, становишься ее соучастником. Ты знал, что меня уберут, и не попытался меня отбить. А ты не попытаешься. Тебя такого специально отбирали. Ты наблюдатель. Твоим главным предназначением является наблюдение. Все это проходит через тебя, но ни на секунду не задерживается и не оставляет на тебе следа.
Гаврилин слушал молча и понимал, что слышит правду. Он удивлялся своему спокойствию. А чего волноваться – ведь все это происходило не с ним.
– Ладно, ты иди. Можешь считать, что сегодня родился заново. А это без крови не бывает. Такие пироги. Счастливо. И приготовься естественно принять все вопросы начальства о моем исчезновении.
– Я пошел?
– Иди.
Гаврилин пошел к светлому кругу выхода, дошел уже почти до конца, когда сзади донесся голос:
– До встречи, я займу для тебя место потеплее.
Гаврилин спустился к машине. Марина стола поодаль и курила. Отбросила окурок в сторону, посмотрела в глаза Гаврилину, и Гаврилин выдержал ее взгляд.
– Твои вещи от бабы Агаты уже привезли, в машине.
– Зачем такие хлопоты, может и меня вместе с ним? – Гаврилин качнул головой в сторону тоннеля.
– Плохая я, да? Только из-за того, что решила убрать одного, чтобы спасти многих?
– Себя.
– И себя тоже. Вы устраиваете свои игры среди нас, вы устроили все это пекло ради каких-то своих целей, а я не могу, не имею права даже защищаться? Меня не интересует кто вы и откуда. Меня интересует только, чтобы вы оставили нас всех в покое.
И не смотри на меня так. Вспомни, позолота вся сотрется – свиная кожа остается. Вот такая я свинья под позолотой. Не нравится? А другие не выживают. Слышишь, не выживают. – Марина сорвалась на крик. – Чего ты молчишь?
