Стивен Хантер - «...И ад следовал за ним»
В шесть лет он уже хотел стать обладателем бейсбольной перчатки, подобно двоим его старшим братьям.
— Билли, наверняка это оловянная кружка от ассоциации прокуроров штата или еще что-нибудь в таком же духе, — мрачно пробурчал Сэм.
Разорвав обертку, он развязал многочисленные ленточки и открыл взору белую картонную коробку, перетянутую последней золотой лентой. Внутри коробки могло лежать что угодно, начиная от стопки книг и охотничьих стаканчиков до телескопа или бинокля в футляре.
— Это конфеты, — заключила Каролина, признанная сладкоежка. Такой подарок обрадовал бы ее больше всего. — Шоколадные конфеты с клубничной начинкой.
— Может быть, и конфеты. Сейчас увидим, — сказал Сэм и потянул за ленточку.
— А я уверена, что это мармелад.
— Нет, это кукла. Я знаю, это кукла!
— Вот увидите, там пластмассовый самолет. Папа, ну скорее же! Папа, ну скорее же!
— Папа, пожалуйста, открывай скорее!
Но папа и не думал торопиться. Наполовину стащив ленточку с коробки, он застыл. Застыл неподвижно, и у него с лица исчезли все краски. Оно превратилось в безжизненную маску, а сам Сэм замер в неуклюжей позе. Он туго натянул ленточку, словно собираясь ее разорвать, но при этом держал ее крепко, как если бы к ней была привязана лодка, которую грозило унести от берега. Другой рукой Сэм прижимал коробку к столу. Он ощущал под лентой необычное давление, давление, которого не должно было быть. Однако не это стало источником внезапно охватившего Сэма отчаяния. Всему виной был запах, вытекающий из посылки, едва уловимый, однако достаточный для того, чтобы воскресить для Сэма целый мир, и это привело его в ужас.
— Каролина, — медленно промолвил он, — я хочу, чтобы ты...
— Папа, открывай же скорее, мне не терпится...
— Каролина!
Его голос поразил детей.
— Каролина, милая, уведи отсюда всех детей. Выведи их на улицу, подальше от дома. Ну же, дорогая, поспеши!
— Папа, я...
— Дорогая, делай, как сказал папа, и пусть сюда никто не приходит, ты все поняла? Если придет мама, не пускай ее сюда. Попроси миссис Джексон вызвать пожарных и полицию. Пожалуйста, пожалуйста, малышка, поторопись!
Глава 46
Отныне в «доме порки» больше никогда не бывало тихо. Вот какими методами производил расследование Великан: хладнокровным, методичным, равнодушным воздействием кнута на спину. Конец кнута, двигающийся со сверхзвуковой скоростью, причинял страшные увечья. Одним ударом Великан рассекал кожу, наносил глубокую рану. В его руках кнут мог щекотать, словно перышко, или кусать, словно лев, но Великан предпочитал нечто среднее, по возрастающей, неторопливо, шаг за шагом, делая большие паузы, не допуская обильной потери крови, чтобы у ниггера было время понять со всей ясностью, что именно с ним происходит и что с ним будет происходить, и наконец осознать, что нет спасения от кнута палача.
В «доме порки» безраздельно царил кнут. Если ниггер терял сознание, его снимали с дыбы, приводили в чувство, бережно обрабатывали ему раны, и когда несчастному начинало казаться, что все мучения позади и он вернулся в чуть более снисходительную вселенную, его опять вздергивали на дыбу и побои начинались снова, более жестокие, более болезненные, но все же не приносящие избавление смерти.
Никто не умирал, не заговорив, ибо только так работает кнутом хороший палач. Настоящий мастер своего дела знает, когда остановиться. Настоящий мастер своего дела, умный и проницательный, обладает всеми качествами шахматиста, сотрудника контрразведки или талантливого бизнесмена. Он интуитивно чувствует психологию слабости, он способен предвидеть мысли того, кого истязает. Он знает, как близко подходит к черте, и каждый следующий раз сокращает это расстояние наполовину. Так что у него в запасе всегда остается эта половина. Он может бичевать человека часами, днями, окуная его в океан боли, так что все остальное перестает существовать и единственной надеждой становится мечта о смерти; но палач, знаток своего дела, не торопится подарить ее своей жертве.
Вот так Эфраим выдал Милтона, а затем Милтон выдал Робертсона. Робертсон попытался покончить с собой, прокусив себе язык в надежде захлебнуться собственной кровью, которую он жадно глотал, спасаясь от новых мучений. Однако палач оказался проворнее и спас Робертсона — для того, чтобы снова вздернуть его на дыбу, где тот долго извивался под ударами кнута, обливаясь потом. В конце концов Робертсон сломался и выдал Тео, тот сопротивлялся недолго и выдал Сломанного Зуба, который, в свою очередь, выдал Одноглазого, а Одноглазый выдал Элайджу.
Происходящее напоминало языческое жертвоприношение: ночная темнота, разорванная пламенем факелов, тело повешенного на дыбу, покрытое блестящим потом, палач, обнаженный по пояс, и певучий свист хлыста, рассекающего воздух, оканчивающийся хлестким щелчком. Каждый щелчок знаменовал собой новый разрыв живой плоти, отголосок которого через мельчайшую долю секунды передавался в мозг, где регистрировался как невыносимая боль.
Великан долго бился с Элайджей, потому что Элайджа оказался редким героем и не собирался никого выдавать. Элайджа держался целую ночь, наполняя «дом порки» болью. Но в конце концов сломался и Элайджа. Ломались все. Другого выхода не было.
Элайджа выдал Двадцать второго, Двадцать второй выдал Альберта, но дальше последовала заминка.
Альберт был найден на своей койке с перерезанным горлом и бритвой в руке.
— Он знал, что будет следующим, — заметил Калеб.
— Нет, — возразил Великан. — Кто-то другой знал, что Альберт будет следующим, и решил разорвать цепочку до того, как эта цепочка приведет к нему. А бритву он оставил, чтобы сбить нас с толку. Но мы его найдем.
Он провел в бараках целый день, поочередно допрашивая с пристрастием каждого заключенного, и в конце концов Желтый Эд выдал мистера Кларенса, а мистер Кларенс не выдержал и бросился бежать. Побег его длился ровно столько времени, сколько понадобилось бы часовому на то, чтобы вскинуть к плечу «винчестер» модели 1907 года и дослать в патронник патрон 351-го калибра. Однако в мистера Кларенса никто стрелять не стал. Его затравили собаками, и он также отправился на допросы. Ночи в «доме порки» продолжились.
* * *Окунь сознавал, что рано или поздно его вычислят. У него оставалось два выхода. Во-первых, он мог сам отдаться в руки начальнику тюрьмы и Великану, признаться, что это у него родилось выражение «и придет конь бледный», а потом объяснить, что оно означает и почему он по глупости своей рассказал об этом кому-то другому. Вот в чем был его главный грех: неуемное тщеславие. Окунь не умел держать язык за зубами, и сейчас его братья расплачивались за это кровью.
Он мог рассказать все о чудесном спасении белого парня Богарта, о его клятвенном обещании вернуться ночью вместе с друзьями и оружием и принести в Фивы возмездие.
Но Окунь понимал, что в этом случае начальник тюрьмы и Великан предпримут экстренные меры предосторожности, защищаясь от нападения именно с той стороны, откуда должен будет появиться Богарт. Этим самым Окунь обречет попытку Богарта на провал, а его самого на верную смерть. Нападение на Фивы окончится ничем; Фивы, подобно одноименному городу зла из древнего мира, будут процветать и дальше. Они повторят судьбу Рима, одолеть который оказалось не по силам никому, кроме медленного течения времени.
Второй путь требовал крепкой веры. Он был труднее. Он был очень трудным, потому что даже в собственных глазах он казался Окуню малодушным. Второй путь состоял в том, чтобы молчать и предоставить Великану последовательно перебирать заключенных, охотясь за заразой надежды до тех пор, пока в конце концов сержант охраны не дойдет до самого Окуня. То, когда это произойдет, будет зависеть исключительно от стойкости тех, кто попал под кнут Великана. Таким образом можно будет выгадать время, уповая на то, что белый парень Богарт соберет свой отряд и уничтожит зло, сотрет его с лица земли, а он. Окунь, доживет до того, чтобы стать свидетелем этого. Второй путь был выбором труса, ибо в первом случае Окунь не избежал бы хорошей порки. Даже если бы начальник тюрьмы и Великан поверили ему, они выпустили бы по капельке всю его кровь, чтобы убедиться, что он действительно сказал правду. Выбрав второй путь, Окунь избежит всего этого, но зато до конца жизни ему придется слышать крики несчастных, истязаемых в «доме порки», носить в своем сердце страдания, разносимые влажным ночным ветерком.
Но это только в том случае, если белый парень Богарт вернется в Фивы. Ибо многие в порыве гнева говорят красивые слова и дают великие клятвы. Да, чтобы потом забыть свои обещания в свете дня, после нежных ласк любимой женщины или утешительного беспамятства виски, после воркования довольного ребенка, играющего с папой у яркого огня камина. Все это, а также миллион других мелочей превращает в трусов большинство мужчин, ибо кто откажется от такой жизни ради того, чтобы вернуться в заболоченный ад и навести там порядок? Люди забывают быстро, память стирается, да и, в конце концов, обитатели Фив все равно уже люди конченые. Быть может, и белый парень Богарт окажется таким же. И действительно, какой белый будет рисковать своей шеей ради спасения горстки ниггеров? Такого никогда не бывало раньше, такому никогда не бывать и впредь.
