Вячеслав Денисов - Горят как розы былые раны
– Очнитесь, сумасшедший!.. – раз за разом повторял он, нахлестывая по исхудавшим щекам почти потерявшего от голода сознание Ван Гога. – Придите же в себя, безумец! – И с последним ударом из разбитого носа Винсента вырвалась, торопясь, точно опаздывая на свидание с воротником, тонкая струйка крови.
Через четверть часа, втащив потерявшего способность мыслить Винсента в комнату, он с размаху бросил его на постель. Сам же, тяжело опустившись на пол, запрокинул голову так, что она оказалась как раз напротив бедра приятеля.
– Я сойду с ума… – шелестящим шепотом частил Поль. – Я здесь сойду с ума… Он доломает то, что во мне еще цело… Впрочем, что целого во мне осталось?.. Способность писать натюрморты на фоне ушедшей и уведшей детей истеричной дряни? Привычка вращаться в обществе проституток и водить дружбу с зараженным одной из них гонореей одуревшим художником? Боже мой, это все, чего я оказался достоин, перевалив через вершину жизни… – Он посмотрел на лежащего на спине Винсента, на его впалые щеки, покрытые трехдневной, мутно отливающей на солнце рыжей щетиной, почувствовал несвежий запах, доносившийся из его рта, и поморщился.
Поднявшись, он разыскал в комнате, служившей одновременно и мастерской, початую бутылку абсента. Ничего другого тот не пил. Приложившись, Поль с удовольствием влил в себя несколько ресторанных порций, потом с отвращением поморщился и со свистом выдавил из себя:
– Завтра я оставлю его…
Но следующим утром Винсент, проснувшись, проговорил конфузливо, но как-то очень убедительно:
– Милый Гоген, я весьма смутно помню, что делал вчера вечером, но почему-то мне трудно перебороть желание извиниться перед вами. Я… не знаю за что, но простите, ради всего святого.
Разве был правдив с собой Поль, когда пообещал покинуть Винсента! Сейчас он не мог оставить его.
– Я прощаю вас, дорогой Винсент, – страстно ответил он, – но призываю Господа в свидетели: если вчерашнее самым удивительным образом повторится, клянусь, я убью вас!
Вечером этого же дня, приготовив себе в комнате ужин и ощутив необходимость прогуляться по узким улочкам Арля, Поль наскоро перекусил и вырвался прочь из этого дома. Он хотел дышать каштанами и розами и вернулся бы домой вполне пресыщенный хорошими впечатлениями, но не успел миновать центральную площадь города, как услышал за спиной мелкие шажки. Так небрежно и неуважительно к себе частить мог только один человек. И шаги эти Поль распознал бы среди сотен известных ему людей и десятков тысяч незнакомых…
Предчувствуя беду, он обернулся и увидел Ван Гога. Винсент с безумным, исподлобья, взглядом, с влажными от пота висками стоял в трех шагах от него и сжимал бритву в руках так, как всегда сжимал кисть перед последним мазком.
«Бежать?» – пронеслось в голове Гогена.
Он мог бы спастись, бросившись вперед, он был здоровее Винсента во всех отношениях. Но ему вдруг припомнилось, что признаки испуга никогда не удовлетворяют элементарных претензий сумасшедших, как и собак, на собственное превосходство. И тогда Гоген, опустив руки и перестав моргать, сделал шаг навстречу своей смерти…
Винсент остановился, шумное дыхание его на мгновение сбилось, рука дрогнула, и он, отступив назад, вдруг развернулся и, низко склонив голову и не шевеля руками, опущенными вдоль тела, стремительно бросился прочь.
– Пресвятая Богородица… – прошептал Поль серыми, как вчерашний фарш, губами. – Это переходит все границы, простите.
Через десять минут, ничуть не изменившийся внешне, пребывая все в том же состоянии смертельного ужаса и полной растерянности, он снял номер в самом лучшем отеле Арля и, пытаясь привести хоть в какой-то порядок мысли, стал шагами мерить комнату.
– Первое… Письмо Тео. Рвать окончательно и бесповоротно. Второе… Второго нет и быть не может!
Ринувшись к бюро, он выудил из него бумагу с эмблемой отеля и чернильницу.
«Дорогой Тео! – писал Поль брату Винсента. – Обстоятельства складываются таким образом, что дальнейшее мое нахождение с вашим братом решительно невозможно. Несколькими часами до того, как я сел писать эти строки, Винсент в припадке умоисступления напал на меня с бритвой. Сутками ранее он – о чем я предпочел не сообщать вам поначалу, но теперь утаивать это невозможно, в кафе мадам Жину совершенно беспричинно швырнул мне в голову граненый стакан. Я прошу вас прислать мне вырученные за последние мои картины деньги, Тео, и понять правильно мое настроение в данный момент. Я в прострации, и состояние мое легко описать красками вашего брата. Ваш Поль».
Дописав, Гоген собрался было идти отправлять его, но вдруг почувствовал, что на него навалилась чудовищная усталость. Все, что он мог совершить сейчас, это добраться до кровати и, не раздеваясь, уснуть. Что он и сделал.
Утром, едва забрезжил рассвет, он тут же сел на кровати. Гоген только что во сне видел Винсента, у него в руке была бритва, он что-то кричал, но Поль не понял и слова.
Однако пора было отправлять письмо.
Выйдя на улицу, он обнаружил странную суету. На площади и в начале улочки, на которой было расположено кафе мадам Жину, царила неразбериха. Точка хаоса, доведенная до абсолюта. Не слишком конфузясь от того, что небрит и помят после сна в одежде, Поль дошел до гудящей толпы. И только сейчас заметил, что это всего лишь сторонние зеваки, преимущественно – девицы салона мадам Лили. Многие из них Гогену были хорошо знакомы. Он находил в их обществе способ убежать от одиночества.
Столпотворение происходило у дома, где он жил с Винсентом. Отчего-то волнуясь, Поль быстрым шагом направился к дому. У крыльца стояли двое полицейских: один в штатском – не узнать в нем представителя власти мог разве что приезжий, и ажан в форме. Первый курил трубку, второй – сигару. Поль медленно, обводя взглядом толпу и соображая, что могло случиться этой ночью, подошел к тому, что был в штатском.
– Мсье Гоген? – не очень дружелюбно попытался познакомиться с Полем толстячок в шляпе.
– К вашим услугам.
– Я комиссар Деланье, – неохотно, словно выдавая государственную тайну, признался толстячок. – А вы художник, – последнее не было похоже на вопрос.
– Да вы просто провидец, мсье Деланье.
– Почему бы вам просто не сказать, что не удивлены моим провидением и что имя ваше в Арле известно?
– А почему бы вам просто не сказать, что вам от меня нужно?
– Как вы распоряжались своим временем с семи часов вечера вчерашнего дня и до того момента, как увидели меня?
– Лучше скажите, что вам нужно.
– Мсье Гоген, я вижу, вы из тех людей, разговор с которыми складывается удачно только в полицейском участке. – Толстячок выразительно закусил мундштук трубки и принялся изучать усы Гогена, как умерщвленную в морилке бабочку.
Полем овладела тревога.
– Что с Винсентом? – дрогнувшим голосом спросил он. – Вы здесь из-за него?
– Так чем вы занимались и где были в указанное мною время? – как и всякий провинциальный полицейский, комиссар Деланье был непробиваем.
– Если я отвечу вам отказом, вы вряд ли начнете рассказывать мне о Винсенте?
– Лучше бы вам не отказывать мне.
Поль занервничал. Он понимал, что произошло что-то нехорошее. И лучше бы ему на самом деле не вести себя как последнему идиоту, порождая у представителя власти подозрения и неприязненное к себе отношение. Но справиться с собой оказалось труднее, чем нагрубить толстячку.
– Послушайте, вы, Деланье, или как вас там… Пошли вы к черту! Я иду к себе домой!
И, намеренно задев плечом полицейского, наслаждавшегося сигарой на пропитанном ароматом ирисов воздухе, Гоген направился к входу.
– Пусть идет, – разрешил комиссар.
Гоген услышал шаги Деланье за своей спиной.
Шагнув в прихожую, Поль почувствовал легкое недомогание. Весь первый этаж был завален тряпками. Новыми тряпками, которые несколько дней назад он купил для протирки кистей и рук. Белые хлопчатобумажные лоскуты различной формы были насквозь пропитаны кровью. Без труда работающая фантазия Гогена тотчас воскресила в голове сначала интерьер первого этажа, а потом заваленную октябрьской кленовой листвой аллею городского парка. Стараясь не наступить на клочки, он неуверенным шагом направился к ведущей наверх лестнице. Комиссар топал сзади, не слишком заботясь об аккуратности. Тряпки прилипали к его ботинкам, и он сбрасывал их резким движением, подобно тому, как ретивая лошадь отбивается от бешеной собаки.
Опершись на стену, Гоген тотчас от нее отпрянул. Кровью в этом доме было полито все…
Вцепившись в перила так, что побелели суставы пальцев, Поль хрипло – ему даже показалось, что он вообще не смог произнести ни звука, спросил:
– Комиссар… Ван Гог, он жив?
– Позвольте задать вам один интимный вопрос, мсье Гоген. – Словно на самом деле не расслышав вопроса, комиссар облизал губы и платком, вынутым из кармана, протер мундштук. – Зачем вам понадобилось убивать вашего друга?
