Алексей Рыбин - Трофейщик-2. На мушке у «ангелов»
— Надо подумать, оглядеться. Пока не могу точно сказать…
— Значит, так, Тусклый, — Барон хмуро смотрел на Михаила своими жуткими немигающими глазами, — если это твоя работа, лучше признайся, сразу скажи. Меньше крови будет. Ты меня понимаешь?
— Ты что, Барон, с ума сошел? — Михаил резко тормознул и остановил машину, благо с хайвея они уже свернули на обычную трассу. — Ты думай, что говоришь. Я тебе не мальчик…
— Помолчи. То, что это не твоя работа, еще доказать надо. Не мне, а хозяину. А если не твоя — то это плевое дело. Ты что, не сечешь вообще?
Михаил внимательно слушал, искоса поглядывая на собеседника. Он заметил, что сейчас его лицо приобрело довольно осмысленное выражение, даже какое-то одухотворенное. «Интересно, кем он себя возомнил, этот дуболом? Тоже мне, знаменитый криминалист… Шеф-то ему не дает, видно, проявить глубоко спрятанную творческую жилку». Но следующие фразы Барона заинтересовали его, и он слушал с возрастающим удивлением.
— Слушай сюда. Денег те, кто был на квартире, не нашли. Либо, что скорее всего, никаких денег дома и не было. Работали дилетанты, скорее всего, обдолбанные или на ломке. Пытать не пытали, так не пытают, я-то знаю, как это делают. — Он похлопал Тусклого по колену, отчего Михаил вздрогнул. — Так, значит, не пытали. От злобы ножами истыкали. Бабу трахнули и подрезали — тоже от злобы. Даже не искали толком — по верхам прошлись, мебель поломали… Так что деньги где-то лежат, твоим работником затыренные. Но этих мудаков найти все-таки надо, я ведь и ошибаться могу. Так что дальше думай ты. И не тяни особенно, нам бы лучше сегодня с этим покончить, шеф и так недоволен. Это, в общем-то, в твоих интересах.
Михаил впервые в жизни слышал от Барона такой длинный и связный монолог. «А он не так прост, как кажется. Соображает. Не все мозги еще отбили парню».
— Слушай, Барон, я давно хотел тебя спросить, кем ты в России был?
Барон помолчал, отвернувшись.
— Давно хотел спросить, говоришь? Чего же не спрашивал? Боялся, что ли?
— Повода не было.
— Повода… Ну и сейчас не повод. Мы с тобой не напарники. Работа у нас слишком разная. Сделаем дело и разбежимся. Куда едем сейчас?
— Ко мне. Слушай, а ты так и будешь все время рядом со мной? Дома я могу один побыть?
— По мне, век бы тебя не видеть, если честно. Но дело есть дело. Домой едем, значит? Поехали домой.
Глава 3
Так и не дождавшись приезда Кеши, они вышли на залитую солнцем Кристофер-стрит. Лариса обещала как-нибудь потом показать Алексею все-таки пресловутые каменные джунгли, где на узких тротуарах не бывает солнца, — «есть в Даунтауне парочка таких улиц». Но сейчас сна тащила его, как она выразилась, вверх. Что значит это «вверх», Алексей понял лишь после того, как купил в книжном магазине карту Нью-Йорка. Они направлялись к центру Манхэттена — в сторону Сентрал-парка, через Гринич-Виллидж, который в первую очередь хотела показать ему Лариса.
— Как тебе Кристофер? — спросила она, искоса посматривая на него.
— Тихая улочка.
— Да, днем тихая. Это, вообще-то, такой полуофициальный центр нью-йоркских гомосексуалистов. Ну и остальных — трансвеститов, лесбиянок. Тут такие парады бывают, как раз сейчас, пока еще тепло… Обалдеешь!
— И что, они так вот свободно здесь и тусуются?
— А в России с этим проблемы?
— Шпыняют их, бедолаг, так, что мама не горюй! Мне лично по фигу — голубой, не голубой, лишь бы человек был хороший. А гопники их гоняют в полный рост.
— Дикая страна. — Лариса покачала головой. — Вовремя я оттуда свалила. Сейчас бы и не знаю, чем занималась в Москве…
— А чем здесь занимаешься? Я не помню, ты говорила вчера или нет?..
— Я программист. Как и многие русские.
Алексей засмеялся:
— Да, знаю, знаю. Как и Кеша…
— А, ты в этом смысле? Нет, с Кешей у нас разные дорожки. Я настоящий программист. И родители мои — компьютерщики. Мы же всей семьей выехали, все и работаем здесь нормально. Отец с мамой у меня на Лонг-Айленде живут, так что у нас обычная американская семья. А Кеша твой — обычный русский аферюга. Давай-ка сюда зайдем, тебе, наверное, интересно будет.
Они шли уже по Восьмой улице, по «Весту», как подчеркнула Лариса; Кристофер-стрит — это Вест, запад то есть, а все, что за Пятой авеню, — Ист, восток.
Миновав стеклянную дверь, оказались в картинной галерее. Картины на стенах и скульптуры, во множестве выставленные в небольшом уютном зале, показались Алексею очень знакомыми.
— Маленькая какая галерея, — заметил он, на что Лариса ответила, что да, небольшая, зато таких галерей в Виллидже — десятки.
— Постой-ка, это не Шемякина работы?
— А, узнал? Да-да, это ваш популярный русский художник. Видишь, сколько навалял?
Было похоже, что остальные художники выставляли свои произведения в других местах. Весь зал был буквально забит образцами шемякинской фантазии. Скульптуры больше всего поразили Алексея. Он хорошо помнил Петра, с помпой установленного (усаженного) на газоне Петропавловской крепости. Петр Шемякина нравился Алексею, нравился не традиционный, не парадный, черкасовско-мосфильмовский образ царя, а вот такой — с маленькой, какой-то патологической головкой, с непропорциональным телом. «А ведь он и должен быть патологичен», — думал Алексей, гуляя по Петропавловке. И Мережковский писал, что демон он был, сатана. Или вообще инопланетянин, не разобравшийся хорошенько в ситуации и пытавшийся неуклюже, неземной силы ручищами выправить на свой лад кажущиеся несоответствия в хрупком, по иголочке и травиночке собранном муравейнике России. Ну и наломал, конечно, дров. Правда, добился своего, перестроил. Но сидящий в крепости Петр не был демоном Мережковского. Алексей долго разглядывал его руки, гротескно вытянутые пальцы узких ладоней, кажется, больше суставов, чем положено природой обычному человеку. Идеальные пальцы хирурга, получившиеся в результате странным путем пошедшей эволюции… Здесь, в галерее, этих самых пальцев, казавшихся Алексею прежде уникальными, были сотни. Дико скрученные, переплетающиеся в совершенно невероятные комбинации, неприличные какие-то фигуры, они были всюду на десятках рук, торчащих из прямоугольных черных постаментов.
— Ха, Лариса, количество переходит в качество, Точнее, наоборот. Слушай, а когда он успевает все это производить? — Другого слова у Алексея не нашлось.
— Ну знаешь, зато в России, наверное, ваши творцы до сих пор сидят по мастерским и в творческих муках глушат портвейн. Этот персонаж здесь дело поставил на широкую ногу. Говорят, у него где-то в глубинке есть деревня с русскими крепостными. Купил он вроде целую деревню в России и сюда вывез. Какие-то мастеровые по литью, что ли… Ну и живут в Америке, ведут натуральное хозяйство. Кур разводят, коров, колодцев нарыли, домов понастроили с резными наличниками и крылечками. А в качестве барщины — льют Шемякину по эскизам его учеников эти вот штучки. Он им платит баксов по двести в месяц, да им и того хватает. Про него много историй здесь ходит. Многие завидуют — он, в принципе, единственный так круто из русских поднялся. Ну, Неизвестный еще… Но все-таки Шемякин круче стоит. Вообще, по-настоящему богатым человеком здесь очень трудно стать. Для русского — практически невозможно.
— Серьезно? — Они вышли из галереи и свернули на Пятую авеню. — Я бы хотел попробовать.
— Леша, для этого нужно быть американцем. Даже нет, не просто американцем, надо здесь родиться. Ты же не рок-звезда, не художник — советский парень простой.
— Русский…
— Какая разница. Вы все — советские. Хоть русский, хоть казах. Ты вот заметил главное отличие, на улице просто, в чем разница между улицей здесь и улицей там?
Алексей покрутил головой:
— Ммм… Ну, чище здесь.
— Нью-Йорк — грязный город, — безапелляционно резанула Лариса. — Нет. Ты заметил, что тебя ни разу не толкнули?
— Слушай, точно. То-то я себя чувствую таким свободным. Думал, что это аура страны равных возможностей и победившего капитализма, а оказывается, все так просто.
— Капитализм здесь гниет и разлагается, но не в этом дело. Вот если научишься ходить не толкаясь и при этом иметь железные локти, то только тогда получишь один шанс против миллиона, что разбогатеешь. Те из наших, кто к этому стремится, обычно плохо кончают. А я вот не стремлюсь. Мне просто здесь нравится, я тащусь, как у вас говорят, от этого города.
Они шли по просторной, радостной Пятой авеню, прямой, теряющейся впереди, словно в бесконечности, но Алексею казалось тем не менее, что никогда этой улице не будет конца, что это правильной формы широкое ущелье, со стенами, сверкающими слюдой и алмазами, прорезает насквозь весь континент от Атлантического океана до Тихого. Может быть, так оно и было, если выражаться фигурально. В магазины Лариса его не пускала: «Это не для тебя, не для твоего кармана. Потом без меня посмотришь, если захочешь. Только не вздумай что-то покупать. То же самое найдешь в другом квартале в три раза дешевле».
