Эльмира Нетесова - Охота на русалку
— На какую? — перебила Лелька.
— Разную. И в сучки тоже! У них бардак был с размахом — в три этажа!
— А бляди чьи?
— Свои, из нашенских набрали. Никого силой не тянули, сами шли. И платили там неплохо, сами бабы хвалились. Никто не жаловался.
— Ты-то где работала?
— Так вот пришел в тот вечер немец за молоком и меня с собой зовет, к ихнему главному. А поняли так: он большие звезды на погонах показал, потом на меня, мол, убирать у него будешь, за это платить станут хорошо. Я и пошла.
Бабка поправила фартук и опять заговорила:
— Уж и не знаю, чем глянулась ихнему начальнику. Привели меня к нему, а он сидит за столом, такой толстый, и лопочет не по-нашему. Тут переводчик подоспел. Втолковал, что берут на работу к офицеру. Надо будет убирать в кабинете, топить печки, подать чай. За это станут давать продукты и деньги. Если очень постараюсь и мной будут довольны, моя семья заживет без нужды…
— А к тебе немцы приставали? — перебила девка.
— Ну а как же? Я ж хорошенькой была по молодости. Случалось, идет офицер мимо, а сам хвать за сиську. Я только и успевала взвизгнуть и отскочить, а он, стервец, хохочет во всю глотку. В другой раз за задницу ущипнет. Я молчу, боюсь, чтоб не стрельнули, как других. А как-то под Новый год убираю в кабинете, ну, все, что обычно, делаю, тут ихний начальник пришел, стоит, смотрит и вдруг шампанское предложил. Говорю ему, мол, не пью, он сует — пей! Пригубила, на стол поставила, а тот офицер смотрит и хохочет. Целоваться полез. Я вырвалась, заплакала, обидно стало. Он что-то лопотал, потом извинялся, это без переводчика поняла.
— Так и не отодрал он тебя? — встряла Лелька.
— Нет! Что ты!
— Ох и дремучая моя бабка! — вырвалось у девки невольное.
— Чего? Да у меня тогда свой парень имелся — твой дед! Его любила, зачем мне немец?
— Он заплатил бы! А дед только пузо мог набить. Настоящей любви не знает.
— Ты в ней что смыслишь? Вон я со своим сколько лет прожила, пи разу не поругались. Душа в душу жили.
Дед на войне был?
То как же? Само собой. А вот меня чуть в зону не упекли за то, что на немцев работала.
— Не только ты, полгорода на них пахало, даже в притопах!
— Во! И я о том напомнила. Пригрозила, что Сталину пожалуюсь. Ведь три моих брата погибли на войне. Я-то всего уборщицей, другие шлюхами стали при немцах, и им ничего. Ну, другого не накопали и отпустили.
— Баб, а как ты с дедом встретилась после войны?
— Oй, и не говори! Мы ж с ним до войны три зимы миловались. Целовались только ночью, чтоб никто не видел. Ну, на сенокосе, чего греха таить, тяпнет, случалось, за титьку, прижмется весь как есть, а потом отскочит ровно ошпаренный. Я тогда ничего не понимала — с чего это он огнем горит? А тут в саду яблони обкапывала. И не оглянулись на шаги. Он же, озорник, сзади подошел, как обхватил, ну всю как есть. Ни свету белого, ни люду не стыдясь. А через дне недели свадьбу справили.
— Хочешь сказать, будто он терпел те две недели? Ни за что не поверю!
— А я и не брешу! Где уж две недели. Он четыре с лишним года воевал. Совсем мужиком сделался. Голова и та поседела. Вечером того же дня привел меня к реке, на наше место, и давай меня целовать да кофтенку расстегивать, все сорвал. Уж как просила его не трогать меня, слушать не стал.
— Зато потом отвернулся и захрапел! — съязвила Лелька.
Не бреши! То о своем Сереге призналась. Твой дед
свиньей не был! Схватил меня на руки, и плачет, и хохочет.
«Девочка моя! Как трудно пришлось, а все же сберегла себя для меня! Значит, впрямь любила. И дождалась… Спасибо, родная!» — всплакнула бабка, вспомнив.
— Всем порочившим меня — пасти заткнул. И за много лет никогда не изменял.
— Откуда знаешь? Иль счетчик у него на яйцах был? Никогда в эти сказки не поверю, — фыркнула Лелька.
— Дурочка моя губошлепая! О чем споришь? Ты не жила с мужиком постоянно. Лишь наскоками. А станешь женой, совсем другой разговор. Насквозь его знать будешь, что он хочет, о чем думает. А уж верен тебе или нет, то, как дважды два, мигом и без мороки узнаешь.
— Я никогда не выйду замуж! — нахмурилась Лелька.
— Не зарекайся, никто свою судьбу наперед не знает. Только Господь! Что даст, то и будет.
— Бабуль, зачем упреки бардаком до конца жизни слышать? В притоне все мужики восторгаются мной, а этот колотить, ругать станет. На хрена такая доля?
— Мои подруги девками выходили. А едино были биты и руганы за никчемность. Тут не угадаешь, на кого нарвешься. Чаще случается, когда путевым говно попадается. И живут, терпят, куда деваться?
— А ты дедом была довольна?
— Ну да! Он не шебутной, хозяйственный, спокойный, меру во всем знал, заботился обо всех. Чего еще надо?
— Мне, помимо того, нужно, чтоб был горячим в постели, ласковым.
— Это от тебя зависит. Но такое по молодости требуется, в старости прыть ни к чему…
— Хочу, чтоб подарки приносил!
— Сама должна стать подарком, а то ишь губищи развесила! Ублажай тебя во все места, а кто с себя есть? Тьфу, дура! Состаришься в своем притоне, выкинут взашей, любому будешь рада. Это нынче у тебя запросы! Погоди, милая, теперь путнего мужика сыскать мудрено. Их и в нашей молодости по пальцам считали. После войны и теперешней
голодухи того меньше стало. Ты не одна баба в свете. Все хороших мужиков хотят. Плохих никому не надо.
— Тогда одна стану жить!
— Не бреши много, природа любую свернет в бараний рог, от ей волком взвоешь…
Ой, бабуль, у моей двери очереди стоят…
Это покуда! Тебе старенья ждать недолго. Тогда вспомнишь меня, — грустно вздохнула бабка.
Лелька уходила от нее, когда за окном стемнело. Решила вернуться в притон, чтоб утром, отдохнув, принимать хахалей в хорошем настроении.
Проходя мимо дома Сергея, увидела свет во всех окнах, много теней мелькало, в доме гремела музыка. Девка приостановилась, затаив дыхание. Не случись лиха, может, и ее пригласили и жила б здесь до конца жизни, растила б детей на правах законной жены. Да не повезло…
Чего подсматриваешь?! Не про твою честь этот праздник! Вернулся сынок из армии. Ему друзья все рассказали, как ты ждала его со службы! — увидела мать Сергея, возвращавшуюся из магазина. Загруженная сумками, она остановилась передохнуть.
А о себе рассказала, как, не признав, выгнала меня, беременную, на улицу? — спросила Лелька.
Ты не первая, кого не взяла свекровь. Но они не пошли в бардак, а остались матерями, сами детей растят и работают в приличных местах, не замарав себя блядством. Но ты иначе не сумела, сучкой родилась, ею и сдохнешь. Хотела ко мне на шею влезть и выблядка пристроить. Но не получилось! — перешла на крик баба.
Сама ты сука! И муж не случайно от тебя сбежал! — заторопилась уйти Лелька. Она быстро нырнула в темноту неосвещенной улицы и вскоре услышала голос Сергея:
Ты с кем ругалась, мам?
Да с Лелькой! В окна она заглядывала…
Поздно спохватилась. Мне с ней говорить не о чем. А ты успокойся. Давай сумки, пошли домой, — услышала шаги и поспешила к себе.
— Сволочь! Козел облезлый! Если б не ты!.. — плакала девка, растирая по лицу слезы. — Сам падла, вместе со своей старой шкурой. Чтоб вы сдохли! — кляла на чем свет стоит.
А в душе ей так хотелось, чтоб Сережка окликнул, догнал, позвал погулять. Но нет, резко захлопнулась калитка, скрипнула щеколда. О Лельке забыли. Была она или нет, кто вспомнит?
Девка безжалостно обдирает клиентов, лихорадочно пополняет вклад. Она думает, какое дело начнет, когда придется уходить из притона…
«Вон Нинка свою парикмахерскую открыла. Трое мастеров да маникюрша с массажисткой. Говорит, что доходов мало. Однако собирается открыть косметический салон. Выходит, есть на что развернуться. Не из последних тянется. Ни одну из нас в ее заведении на халяву не обслужат. У-у, жлобка! Всегда такой была, даже в притоне! Анька не лучше ее! Пекарню открыла. Теперь и кондитерский цех. По деревням ее продукцию возят продавать. К вечеру буханки хлеба даже для самой не оставляют. Зато и живет как козел в капусте — шуба и та соболиная! А рыло все равно кривое. Посмотришь — стошнит, — зло усмехается Лелька. — Может, мне баню открыть? Нет, затрат куча, а доходов ноль. Иль фотографию. Зачем? Их на каждом шагу! А если библиотеку платную? Ерунда! В бесплатные никого не уговоришь зайти. Нынче все считающие, читающие извелись. А если свою бензоколонку купить? Нет, рисковое дело, оно не для меня, только для мужиков. Но что-то надо найти! Хоть уж прицениться, посоветоваться. Во! Свой бардак открою! Может, и не с таким размахом, как Софья, а все ж! Сучек натащу! Сгребу молодых. Отмою, накрашу, одену, подкормлю, и станут зашибать одной мандой за десяток! А я у них вроде главной заправлять буду. Серегу, коль объявится, так и быть, вышибалой возьму», — пытается успокоить саму себя.
«Так он и придет, держи карман. Проскочит мимо бегом, как от чумной. Он же чистый, мудак паскудный! Чтоб у тебя яйцы отгнили!» — мокнут глаза.
