Евгений Сухов - Воровская корона
— Для моего дела люди нужны серьезные.
— А я, стало быть, несерьезная? — обиделась Елизавета Михайловна.
— Ты баба что надо во всех отношениях, — похвалил Хрящ, выставив вверх большой палец, — только ведь дальше койки с тобой не ускачешь.
— И с кем же ты хочешь поговорить?
Губы Макара на секунду поджались, он словно размышлял, а стоит ли открываться, а потом заговорил, четко выделяя каждое слово:
— Мне бы хотелось перемолвиться с Кирьяном и Степаном.
— Ишь, куда взлетел! А ты думаешь, они просто так объявятся, лишь только потому, что приехал питерский жиган и намекает на крупное дело? Они не сидят сложа руки, не тот народ! — едва ли не с гордостью произнесла Елизавета Михайловна.
Макар призадумался.
— Может быть, тогда ты мне подскажешь, как на них выйти побыстрее?
— Короче этого пути, чем моя хаза, не существует, — с достоинством произнесла мадам Трегубова.
— Вот как!
— А вот так!.. Только через меня. Ты мне растолкуй, а я ему передам. А если Кирьян не захочет встречаться с тобой, так сам ты его никогда не найдешь. Надумал?..
— Озадачила ты меня, баба.
— Так что же у тебя к нему за дельце такое, если даже не хочешь обмолвиться о нем?
— Дело большое, сразу говорю. — Хрящ посмотрел на притихшего Кота и продолжил: — Нам двоим его не вытянуть, подмога нужна.
— А что же ты питерских не взял? До нас слухи дошли, что жиганов у тебя было немало.
Макар едва заметно улыбнулся:
— Гонят по-черному, Лизонька, мало сейчас на кого положиться можно. Чекисты нас в последний месяц пощипали изрядно. Многие малины пришлось погасить. А перед самым отъездом из Питера я сам чуть на одной блатхате не спалился. Ангел-хранитель уберег.
— Как так? — делано подивилась мадам Трегубова.
Макар Хрящ взял бутыль, налил в стопарик самогон и, ни на кого не глядя, выпил одним глотком. От ядреного самогона мгновенно свело лицо, и, чтобы вернуть ему первоначальный вид, требовался большой кусок сала, это Фомич знал по собственному опыту.
Макар так и поступил — короткими толстыми пальцами взял с тарелки значительный шматок сала и бережно отправил его в рот.
Аппетитно жрал, стервец, Фомич почувствовал, как его рот неудержимо наполняется слюной, в желудке заскребло от острого приступа голода.
— А вот так, — продолжил моряк после того, как проглотил сало. — Мы тут накануне налет неплохой совершили на одну фабрику. Два мешка ассигнаций надыбали, залегли на надежную хату. Только я вздремнул, как шкет прибегает и говорит, что во двор люди какие-то идут, на легавых похожи. И едва я на чердак поднялся, как они в дверь стали ломиться. Чем закончится эта катавасия, я дожидаться не стал — залез на крышу да спустился по лестнице в проходной двор. Больше на ту хату я не наведывался. А потом через своих жиганов узнал, что хозяин спалился, вот он меня, сучонок, и выдал, — заскрежетал зубами Хрящ. — Если его чекисты не прибьют, так я собственными руками придушу.
Ярость его была неподдельной. Фомич увидел, как сильные пальцы ухватили краешек стола, и если бы вместо скатерти в них оказалась чья-то шея, то позвонки бы хрустнули наверняка.
— А как же ты в Москве-то оказался? — продолжала допытываться Елизавета Михайловна.
— Как да как? — несколько раздраженно произнес Макар. — Тебе бы, бабонька, в уголовке служить, они любят всякие такие вопросики задавать. Что тебе ответить… Да не стал я более дожидаться, взял чемодан, уложил в него кое-какие вещички да с первым же поездом сюда приехал. А потом, тесновато мне в Питере стало, — положил он ладонь на грудь. — Душа размаха требует, вот потому я здесь.
Хрящ держался естественно. В голосе ни намека на фальшь. Так и должен был вести себя весовой жиган, оказавшийся в незнакомой обстановке. Речь достойная и понятная. Все-таки не милостыню пришел выпрашивать, а искать компаньонов на крупное дело.
Константин подумал, что он сам вел бы себя точно таким же образом.
— Значит, не хочешь говорить? — спросила Трегубова.
— Я бы сказал тебе, Лизонька, — вновь забасил Хрящ, — только к чему такой очаровательной дамочке перегружать головку подобными пустяками? Да и предназначены женщины совсем для иного, — взгляд жигана загорелся.
Елизавета Михайловна, взяв со стола пустые тарелки, встала. Прыткий Макар ловко подался вперед и потянул ее за руку, мадам, задорно пискнув, невольно опустилась на его колени.
Васька Кот заливисто прыснул.
— Да иди ты к дьяволу! — выругалась Трегубова. Поднявшись, поправила платье. — Фактуру попортишь. Прежде чем лапать, заплатить сначала нужно.
— А ты думаешь, мы нищими сюда пришли? — обиделся жиган и, сунув руку в карман, сыпанул на стол золотых червонцев. — Так сколько же ты стоишь, барышня?
Глаза хозяйки алчно вспыхнули.
— И много у тебя такого добра?
Жиган громко расхохотался, задрав подбородок к потолку. Отсмеявшись, спросил:
— И это ты называешь добром? Это девочкам на кренделя. А о добре я бы хотел поговорить с людьми серьезными. Так долго ты будешь меня мучить ожиданием? Я ведь парень фартовый и терять понапрасну время не привык, — неожиданно насупился он, собрал со стола монеты, небрежно бросил золотую россыпь в карман. Подумав, извлек один кругляш. Сунув монету в ладошку хозяйке, обронил коротко: — Это тебе за угощение, огурчики у тебя отменные, давно не едал таковых. Ну так что, Кот, — повернулся Макар Хрящ к приятелю, — пойдем, что ли, не находим мы здесь понимания.
— Постой, постой, — ухватила за рукав морячка мадам Трегубова. — Ты такой шустрый, а ведь так быстро дела-то не решаются. Покумекать надо обстоятельно, взвесить все. — Женщина взглянула на часы и неожиданно громко сказала: — Минут через десять человечек один должен подойти, вот он тебя с Кирьяном и свяжет.
Фомич отошел от стены. Это был знак ему. У мадам Трегубовой был отличный нюх на чужаков. Месяц назад она расколола одного домушника из банды Степана, завербованного легавыми. Елизавете Михайловне достаточно было переброситься с ним всего лишь несколькими фразами, чтобы определить его истинное нутро. Опьяневший домушник даже и не подозревал, что идет очень тонкий допрос и как на его шее туго затягивается петля.
Костя Фомич достал папироску и сладко затянулся. Морячок мадам Трегубовой понравился. Это точно! Не будь свидетелей, так она непременно задрала бы юбку. Константина охватила ярость. Он ощущал позорное бессилие. Ему никогда не удавалось подчинить себе Елизавету Михайловну. Она всегда поступала так, как считала нужным, и отдавалась тому, кого возжелала. Фомич с тоской думал о том, что если их отношения будут разворачиваться и дальше в том же направлении, то он, не дай бог, научится держать свечу во время ее совокупления с очередным фаворитом.
Нет, с этой стервой надо рвать!
Костя Фомич яростно втоптал папиросу в пол. А вот незнакомца не мешало бы прощупать как следует. Первачком его залить до самого горла, а там он спьяну сам все выложит как на духу. А первачок у Елизаветы Михайловны отменный, еще и не таким прытким языки развязывал. Да и картишки могут в этом посодействовать. Для жигана карты — первое дело. А если не умеет стирки держать — значит, чужой!
Константин вышел на улицу. Расторопный шкет тут же волчком подкатил к его ногам.
— Ничего не заметил? — спросил Фомич.
— Тишина, как на кладбище, Фомич, — уверил постреленок.
— Типун тебе, — невольно выругался Константин, — ты, Сявка, за пришлыми следи, мало ли чего.
— Чужаков нынче немного, — пояснил Сявка. — Шестеро в ночлежке, а четверо в борделе у мадам Зуевой остановились.
— И что они там? — насторожился Фомич.
— Те, что в борделе? Знамо чего, — важно отвечал постреленок, — до барышень большой интерес. Мадам Зубова свеженьких девок привезла из-под Ярославля. Кому девичьего мясца попробовать не охота! — веско высказался шкет.
— А ты что, уже пробовал? — с интересом посмотрел Фомич на пацаненка.
— А то! Разве я хуже других? — обиделся подросток. — Уже год как с бабой живу.
— Сколько же тебе лет, Сявка?
Пацаненок утер пальцем влагу, выступившую под носом.
— Тринадцать. А моей бабе тридцать будет. Вот такая здоровущая, — развел он руками, — и не обхватишь. А баба она с пониманием, и накормит, и спать уложит…
— Кто же она такая?
Разговор неожиданно увлек Фомича. У него пропало ощущение, что разговаривает он с мальчишкой. Просто сошлись два мужика и накоротке решили потолковать о бабьих прелестях.
— А она здешняя, с Хитровки, — лениво отозвался пострелец, — пирожками на базаре торгует… с капустой, — сладко проглотил он слюну. — Варькой зовут.
Константин Фомич невольно улыбнулся. Варька Капустница на Хитровке личностью была известной и специализировалась на подростках. Многие из жиганов вспоминали ее со щемящей тоской и по сей день обращались к ней не иначе, как мамка. А после удачных налетов одаривали платками и золотыми безделушками. Имея такое покровительство из бывших и вошедших в силу любовников, она чувствовала на Хитровке себя уверенно: никто не осмеливался обидеть ее даже худым словом. А если бы подобное произошло, то злыдень накликал бы на себя немилость многих жиганов и в подворотнях на улицах Хитровки еще на один неопознанный труп сделалось бы больше.
