Саймон Тойн - Санктус. Священная тайна
— Созерцай, — прошептал аббат, догадавшись, что Лив увидела то, что он хотел.
Девушка уставилась на узкую щель, прорезанную в тусклом металле знака Тау. Сквозь щель на девушку смотрели светло-зеленые глаза.
— Это тайна нашего ордена — злодейка, приговоренная к смерти за преступления против человечества. К сожалению, ее нельзя было убить, но сегодня все изменится.
Аббат вышел из-за спины девушки и указал рукой в сторону лежащего на полу трупа ее брата.
— И падет сей крест, — произнес он, переводя свой «указующий перст» с тела Сэмюеля на Лив. — И восстанет он.
Рука мужчины переметнулась в сторону знака Тау.
— И освободится Таинство, и настанет новая эпоха, когда придет избавление от мучений.
Резкий металлический лязг разнесся эхом по часовне, когда аббат открыл один из запоров.
— Та, которая лишила человека его божественной сущности, сейчас вернет отобранное.
Открываясь, залязгали запоры, и передняя часть металлической конструкции медленно повернулась в петлях. Звериный крик боли вырвался изо рта заключенной в нее женщины.
Тау был не крестом, а усеянным иглами металлическим «гробом». На кончике каждой иглы виднелась субстанция, которую Лив сначала приняла за живицу. Теперь же она осознала страшную правду: это не живица, а кровь, текущая из сотен расположенных в правильном порядке ранок на хрупком теле заключенной внутри знака Тау женщины. Она была молода… Скорее юная девушка, чем женщина… В спутанных длинных белокурых волосах, казавшихся седыми, засохла кровь. Тело пестрело хорошо знакомыми Лив, внушающими ужас ритуальными ранами.
— Раны, которые все мы носим на своем теле, — словно декламируя псалом, торжественно произнес аббат, — ежечасно напоминают о неудаче, которая постигла наших предшественников, пытавшихся очистить мир от скверны. Наши ритуалы обескровливали и лишали это создание сил. Мы ждали и надеялись, что день расплаты когда-нибудь придет.
Лив всматривалась в зеленые, как озера, широко раскрытые, словно у ребенка, глаза. В них застыла непостижимая глубина познания мира, замутненная постоянной болью. Несмотря на безумие происходящего, Лив почувствовала глубокую симпатию к этой девушке, словно повстречалась с давно потерянной в жизненной суете подругой детства. Вглядываясь в эти глаза, она видела в них себя. Лив словно смотрела в глубокий колодец на собственное отражение. Легкий ветерок принес с собой запах травы, а с ним пришло понимание… Зеленые глаза глубоко заглянули ей в душу. Лив чувствовала, что полностью раскрывается перед этим всепроникающим взглядом. Впрочем, и глаза ничего не таили. Девушка видела в них все и их во всем. Обладательница светло-зеленых глаз символизировала тоску тех женщин, которые хотели, но не смогли стать матерями. Она была матерью Лив, которая, крича в агонии, давала жизнь двум своим детям. Она была всеми разбитыми сердцами и выплаканными слезами. Боль всех женщин становилась ее болью, накапливаясь и превращаясь в муку. Лив почувствовала непреодолимое желание потянуться и прикоснуться к этому необычному, похожему на женщину существу, утешить его. Как долго, должно быть, она страдала, терзаемая острыми шипами внутри саркофага. Кошмар, длящийся вечность… Но невидимый похититель крепко сжимал ее. Лив не могла даже пошевелить рукой. Ей ничего не оставалось, как обратиться к Еве со словами утешения.
— Все будет хорошо, — произнесла Лив, борясь с наворачивающимися ей на глаза непрошенными слезами. — Все будет хорошо.
Ева не сводила с нее светло-зеленых глаз. Подобие улыбки скользнуло по ее губам. Из груди вырвался вздох облегчения.
Лив почувствовала, как ей в руку что-то суют. Она опустила взгляд и увидела лезвие сжимаемого ею кинжала, направленное на Еву.
— Выполни свое предназначение, — произнес аббат. — Избавь человечество от подлой предательницы.
Лив не сводила глаз с узкого клинка. Пугающее понимание того, для чего ее сюда доставили, наконец-то коснулось ее сознания. Чувствуя глубокое отвращение к происходящему, девушка хотела отбросить холодный металл, вырвать руку из железных тисков, но силы оказались неравными.
В памяти внезапно всплыли слова брата: «Если один человек умирает ради другого, значит, на то есть свои причины».
Она часто задумывалась над тем, зачем живет, но и в страшном кошмаре не могла бы представить, что цель ее существования — убить эту израненную, хрупкую женщину. Только не это. Не от ее руки. Лив всматривалась в бледное, красивое, словно у эльфа, лицо. Ветер дул в лицо Лив, принося с собой запах травы. Звук становился сильнее, превращаясь в шум морских волн, бьющихся о берег. Эти волны как будто омывали исстрадавшееся тело Лив. Ей вдруг стало хорошо. Мысли не искажались от боли, а спокойно заструились в ее голове.
Она увидела себя маленькой девочкой, сидящей на пожухлой от жары траве возле брата на берегу озера и слушающей рассказы бабушки из скандинавской истории и мифологии.
Лив вспомнились слова Аркадиана о выцарапанных на яблочных зернышках символах: «Лично я не вижу в этих буквах никакого смысла, но, возможно, его послание предназначено вам и только вы способны разобраться, что здесь к чему».
Воспоминания, связанные с запахами и звуками, которые она сейчас ощущала и слышала, все поставили на свои места. Лив поняла: «Ask» — не приказ кого-либо о чем-либо спрашивать, «Ask» — это персонаж древнескандинавской легенды об Аске и Эмбле, первых людях на земле.
Послание Сэмюеля читается так:
Ask +?
Mala T
Тау и вопросительный знак были подчеркнуты, потому что это одно и то же. Маланский крест — это Тау, а Тау — это Эмбла. Таинство — это Ева.
140
Когда Корнелиус увидел зеленые глаза, смотрящие на него из щели Тау, ему на долю секунды показалось, что это та самая женщина с закрытым лицом, перенесшаяся сюда благодаря чуду. Только когда аббат поведал ему правду, Корнелиус понял суть Таинства. Она была не только женщиной в парандже или его матерью, бросившей мальчика сразу же после его рождения. Она была первоисточником женского вероломства.
Ева должна умереть за преступления, которые совершила против Бога и человека. Только так можно избавить мир от ее яда. Извивающаяся девка в его руках — залог ее смерти. Девчонка сопротивлялась. Корнелиус видел, как зажатый в ее руке кинжал отклоняется в сторону, подальше от олицетворения его ненависти. Не задумываясь о последствиях, Корнелиус изо всех сил толкнул девушку на распятую на кресте Еву.
От неожиданного толчка Лив вскрикнула. В нос ей ударил древний, как мир, запах мокрой плодородной земли после дождя. Запах Евы успокоил ее. Зажатый между их телами кинжал вроде бы никого не ранил, но обжигающая боль все же полоснула по ее телу. Шипы, усеивавшие внутреннюю сторону саркофага, вонзились Лив в шею и в правое плечо.
Девушка услышала гневный окрик, затем приказ. Страшная сила отдернула Лив от саркофага так же стремительно, как до этого толкнула ее на шипы. Девушка беспомощно глотнула ртом воздух. Боль обожгла ее. Теплая жидкость хлынула из раны на шее и залила грудь. Ноги подогнулись, и девушка рухнула на каменный пол.
Аббат взирал на то, как рушатся его надежды и мечты.
Он бросил на Корнелиуса уничтожающий взгляд. Рука невольно потянулась к спрятанному в кресте кинжалу, когда со стороны саркофага послышался звук. Он был негромким, как шум перекатывающихся через морские раковины волн. Аббат взглянул в глаза Еве. Она плакала. Бездонные зеленые глаза глядели на распростертую на полу девушку. Плечи Евы вздрагивали. Аббат видел, как слезинка упала и растворилась в медленно расплывающейся луже крови Лив.
Страшный вопль разорвал тишину часовни. Он был настолько оглушительным, что аббат и Корнелиус зажали уши руками, стараясь оградить себя от душераздирающего крика. В нем был треск расколовшегося надвое многовекового дерева и грохот обрушивающегося в океан ледника. Это был крик сирены, преисполненный горя и гнева.
Аббат смотрел на вопящую Еву, стараясь не отступить перед ее ужасающей яростью. Жуткий крик затих, а из ран на теле женщины закапала кровь. Постепенно отдельные капли превратились в настоящие темно-красные ручейки. Кровь бежала из оставленных острыми иглами саркофага ран по всему телу, но особенно сильно кровоточили церемониальные порезы на руках и ногах. Изумленный аббат наблюдал за тем, как кровь Евы стекает по телу вниз, в выдолбленные в камне желобки, где смешивается с кровью Лив. Такого сильного кровотечения он еще никогда не видел.
«Она умирает», — дрожа от радости, подумал аббат.
Ева заговорила. Ее голос был за гранью человеческого восприятия.
— KuShikaaM, — умиротворяющий шепот зашелестел в ушах истекающей кровью девушки. — KuShikaaM.
