Ксеноцид - Кард Орсон Скотт

– Если мы предпримем столь автократические меры, люди подумают, что мы запаниковали, – заявил епископ.

– Нет, они посчитают, что вы контролируете ситуацию. Спокойные испытают к вам благодарность. И тогда вы вновь завоюете доверие общества.

– Не знаю, – вздохнул Ковано. – Еще ни один бургомистр не поступал подобным образом.

– Но ведь еще никто из бургомистров не становился перед проблемой такого рода.

– Люди скажут, что я воспользовался претекстом, потому что желаю сделаться диктатором.

– Может и скажут, – согласилась с ним Валентина.

– Они же не поверят, что в противном случае начались бы волнения.

– Ладно, проиграешь ближайшие выборы. Что с того?

Перегрино рассмеялся.

– Она говорит словно клирик, – заметил он.

– С удовольствием проиграю выборы, лишь бы только поступить правильно, – оскорбленным тоном заявил Ковано.

– Ты просто не уверен, правильно ли поступаешь, – догадалась Валентина.

– Но ведь и ты не можешь заверять, что сегодня ночью обязательно вспыхнет мятеж.

– Да нет, как раз могу, – ответила на это Валентина. – Обещаю вам, что если именно сейчас вы не предпримете решительных мер и не исключите возможности сборищ сегодняшней ночью, то проиграешь намного больше, чем просто выборы.

Епископ все еще хохотал.

– Даже трудно поверить, что это слова той же самой женщины, которая обещала поделиться советом, хотя особых надежд и не питает.

– Если вы считаете, будто я пересаливаю, то что предложит ваше преосвященство?

– Вечером я проведу траурную мессу по отцу Эстеваньо. Буду молиться о мире и о сдержанности.

– Это приведет в собор тех, которые и так не участвовали бы в замешательствах.

– Ты не понимаешь, насколько важна вера для жителей Лузитании, – заявил на это Перегрино.

– А вы, епископ, не понимаете, к каким опустошениям могут привести страх и бешенство, как быстро забываются и религия, цивилизация и обычная пристойность, как только на улицы выходит чернь.

– Я объявлю тревогу в полиции, – решился бургомистр. – Половину из них вышлю в патрули, с заката до полуночи. Но баров не закрою и полицейского часа тоже объявлять не стану. Я хочу, чтобы все шло как всегда. Как только мы начнем что-либо менять и закрывать заведения, мы лишь дадим дополнительные поводы для бешенства и страха.

– Вы дадите им уверенность, что власть контролирует ситуацию, – резко возразила ему Валентина. – Вы предпримете действия, пропорциональные тем, которые их мучают. И тогда они признают, что кто-то что-то делает.

– Ты очень умна, – признал епископ. – Подобное было бы наилучшим советом для крупного города, тем более – на планете, не столь подчиняющейся христианским принципам. Но мы всего лишь деревушка, и люди здесь почитают Бога. Сегодня они нуждаются в утешении и подкреплении, а вовсе не в полицейских часах, закрытых барах, пистолетах и патрулях.

– Это вы делаете выбор. Как и обещала, я всего лишь делюсь с вами советом.

– Мы благодарны за это. Будь уверена, что сегодня вечером я буду начеку.

– Спасибо за приглашение, – сказала Валентина. – Но вы сами видите, что пользы от этого получилось мало.

Она поднялась со стула, после долгого сидения в столь неудобной позиции все ее тело болело. Но она не склонилась сама, ни головы не склонила. Даже сейчас, когда епископ протянул руку, чтобы она поцеловала ее. Вместо этого она крепко пожала руку ему, затем бургомистру Ковано. Как равный равному. И как чужие друг другу.

Валентина вышла разгоряченная. Она предупредила их и сказала, что следовало бы сделать. Но, как и большинство лидеров, которые никогда еще не встречались с настоящим кризисом, они сами тоже, собственно, и не верили, что сегодняшняя ночь хоть в чем-то будет отличаться от всех других. По правде, люди верят лишь в то, что видели сами. Завтра Ковано поверит и в комендантский час и в закрытые бары в моменты общественных беспорядков. Только вот завтра будет уже поздно. Завтра им останется лишь подсчитывать число жертв.

Сколько могил придется выкопать рядом с могилой Квимо? И чьи тела опустить в них?

Валентина была здесь чужой и не знала почти что никого, но никак не могла согласиться с неизбежным взрывом. У не имелся только один выход. Надо поговорить с Грего. Убедить его в серьезности происходящего. Если бы он сам ходил от бара к бару, советовал проявлять терпение, апеллировал к спокойствию, тогда, возможно, беспорядков можно было бы избежать. Один он мог сделать это. Его знали. Знали, что он брат Квимо. Это его слова довели вчера до бешенства. Его бы слушали, и тогда ситуацию удалось бы успокоить, спустить на тормозах, разрядить. Она должна найти Грего.

Вот если бы тут был Эндер. Она сама всего лишь историк, а он на самом деле вел людей в битву. Вообще-то, детей. Он вел в бой детей. Только это все равно… он бы знал, что делать. Почему его нет рядом сейчас? Почему все это легло на нее? Ведь она не умеет справляться с насилием и войной. Никогда ей этого не удавалось. Ведь именно затем и родился Эндер, третий ребенок, зачатый по приказанию правительства в эпоху, когда за более, чем за двух детей родителям грозили чудовищные карательные санкции. А все потому, что Петер был слишком жестоким, а она, Валентина, излишне мягкой.

Эндер обратился бы к разуму бургомистра и епископа. А если бы и нет, он знал бы, как самому пройтись по городу, успокоить людей, взять ситуацию в собственные руки.

Но, хотя Валентина сама желала, чтобы брат был сейчас рядом, она вместе с тем понимала, сто и ему не удалось бы отвернуть того, что должно было случиться. Возможно, что даже того, что она предложила – не достаточно. Свои предположения она основывала на том, что было ей известно самой, о чем она читала на различных мирах, в разные времена. Огонь сегодняшней ночи наверняка разнесется еще шире. Но теперь она уже серьезно начинала опасаться, что ситуация намного хуже, чем предполагала с самого начала. На Лузитании люди слишком долго жили в чуждом мире, не давая выхода собственным страхам. Всякая иная колония мгновенно распространялась, занимала всю свою планету, буквально за несколько поколений брала ее в собственное владение. Здесь же все до сих пор проживали в маленьком лагере, будто в зоопарке; и пугающие похожие на свиней существа наблюдали за ними из-за решеток. Очень трудно оценить, сколько всего за это время накопилось в душах этих людей. И, видимо, этого удержать невозможно, даже на один-единственный день.

Много лет тому назад смерть Либо и Пипо была трагедией. Но тогда речь шла об ученых, которые работали с pequeninos. Это можно было сравнить с катастрофой самолета или же взрывом космического корабля. Если на борту остался только экипаж, то люди сильно и не переживали. Ведь экипажу платили за возможный риск. Вот когда погибали гражданские лица, тогда происходящее пробуждало страх и злость. А по мнению обитателей Лузитании, Квимо и был таким невинным гражданским лицом.

Нет, даже больше: он был святым человеком, несущим с собою огонь братства и веры полу-животным, которого того не заслуживали. И убийство это было не только жестокостью, но еще и святотатством.

Епископ Перегрино не ошибался: люди на Лузитании были весьма набожными. Он только забывал, как реагируют подобные люди на оскорбление собственного бога. Он забыл лекции по истории христианства, подумала Валентина. А может он просто верил, что подобные вещи закончились вместе с крестовыми походами. Если собор и вправду составляет центр жизни Милагре, если люди преданы своим пастырям, то почему Перегрино представил, будто ярость, возникшая по причине убийства священника, найдет себе выход в обычной молитве. Нет, он еще сильнее разъярит их, ведя себя так, будто смерть Квимо ничего особенного не представляет. Вместо того, чтобы смягчить ситуацию, он ее лишь усугублял.

Она продолжала разыскивать Грего, когда услыхала колокольный звон. Зов на молитву. Но ведь это не обычное время для мессы. Удивленные люди поднимают голову: почему это бьют в колокола? А потом вспоминают, ведь отец Эстеваньо мертв. Отец Квимо погиб, его убили pequeninos. Да, Перегрино, с этими колоколами ты великолепно придумал. Это как раз поможет людям поверить, что ничего не произошло, что все идет так, как всегда.