Андрей Воронин - Инкассатор: Страшный рассказ
Покрышки протестующе взвизгнули, когда она чересчур резко вывернула руль. Послышался негромкий стук, и полосатая фишка, бешено крутясь, взлетела в воздух, ударилась о перила моста, отскочила и беззвучно канула в туман. Машина с разгона перелетела узкую канавку, оставшуюся на месте снятого бордюра, днище с тяжелым скрежетом проехалось по асфальту пешеходной дорожки, дождем рассыпая оранжевые искры. В следующий миг обтекаемый капот с грохотом проломил ажурную секцию перил, и машина отправилась в короткий полет, увлекая за собой бетонные обломки.
Когда искореженный нос стремительно наклонился вниз, в свете уцелевшей фары Ольга успела увидеть прямо перед собой медленно клубящееся море тумана. Она будто летела в самолете, пробивающем густую облачность. Затем серые клочья стремительно скользнули в стороны и вверх, внизу блеснула черная вода, казавшаяся бездонной.
На самом деле воды в канале было всего ничего, едва по колено взрослому человеку, и, когда страшный удар о бетонное дно бросил Ольгу грудью на рулевую колонку, она почти ничего не почувствовала.
Она была хирургом, а значит, как совершенно справедливо заметил Юрий Филатов, умела быстро принимать решения и не боялась крови — ни чужой, ни своей.
Глава 16
Юрий сидел на скамейке во дворе, вытянув ноги, курил и лениво наблюдал, как солнечные блики играют на хромированной дуге, укрепленной на переднем бампере его чисто вымытого и заново отполированного джипа. Титановые диски колес тоже горели в солнечных лунах, заставляя его щуриться; голос собеседника жужжал, как надоедливая муха, которую, к сожалению, в данный момент нельзя было прогнать. Смысл этой длинной, заранее обдуманной и тщательно отрепетированной речи, в сущности, сводился к двум коротким, ничего не значащим фразам: «Я не виноват» и «Кто же мог подумать?»
— Послушайте, — сказал Юрий, подчеркнуто обращаясь к собеседнику на «вы», — что вы от меня хотите? Я не намерен идти в милицию, я не собираюсь вас преследовать каким-то иным способом… Я вообще ничего не собираюсь предпринимать, понимаете? Все, чего я в данный момент хочу, — это отдохнуть от вас. Вы мне безумно надоели, Дымов. В чем я меньше всего нуждаюсь, так это в изъявлениях вашей благодарности. Идите вы к черту с вашей благодарностью! Она ведь ничего не меняет, и вы сами об этом знаете. Что вы ко мне пристали? Хотите знать, что я об этом думаю? Так вот, я думаю, что виноватых в этой истории, кроме вас, нет. Я думаю, что таких, как вы, надо давить без суда и следствия. А еще я жалею, что так торопился — там, на кордоне. Еще бы часок или хотя бы полчасика, и вы бы сейчас не приставали ко мне с вашей дурацкой благодарностью. Что вам надо — отпущение грехов? Я бы вам его не дал, даже если бы имел на это право.
— Простите, — сказал Дымов, — но мне кажется, что вы не имеете права так со мной разговаривать. В конце концов, я не убийца, а… В общем, меня ведь тоже хотели убить.
За те несколько дней, что Юрий его не видел, Дымов как-то подсох, повзрослел. Лицо у него заострилось и от этого стало, пожалуй, еще более привлекательным для женщин. Да и легкая, чуть заметная седина, которая теперь нет-нет да и поблескивала в его темной артистической шевелюре, была ему даже к лицу. Впрочем, из всего, что он говорил, следовало, что произошедшие с ним изменения были только внешними и не затронули его внутренней сути. Смотреть на него было тошно.
— Поймите, — продолжал он, нервно пощипывая бородку, — я ведь не сделал ничего по-настоящему плохого. Жене изменил? Так с кем не бывает, согласитесь… Нику к вам приревновал? Тоже, извините, не преступление. А рассказ… Ну, так ведь это же просто рассказ! Знаете, как я испугался, когда подумал, что действительно…
Юрий не знал, что ему ответить, а Дымов все никак не уходил — сидел рядом, вертя в пальцах незажженную сигарету, и время от времени бросал на собеседника косые взгляды. В теплом воздухе разливался сладкий запах цветущей сирени, в глубине двора кто-то размеренно колотил выбивалкой по ковру. Молчание становилось тягостным — вернее, оно было таким с самого начала, как и весь этот никчемный, никому не нужный, бесцельный разговор.
Юрия спас Серега Веригин, который неожиданно появился в поле его зрения, выйдя из-за куста сирени. Серега выглядел вполне довольным жизнью, и причина его радужного настроения была очевидна всякому, кто его знал: в руках у него, бережно прижатый к груди, белел туго, до отказа, набитый пивными бутылками полиэтиленовый пакет.
Заметив Юрия, Веригин остановился.
— О! — радостно заорал он на весь двор. — Юрок! Только что про тебя вспоминал. Куда, думаю, наш Юрий Лексеич запропастился? — Произнося имя и отчество Юрия, он так похоже передразнил интонации собственной жены, что Филатов невольно улыбнулся. — Я чего спросить-то хотел… Ты пиво будешь?
Пива Юрию не хотелось, тем более в компании Веригина, но продолжать затянувшуюся беседу с Дымовым хотелось еще меньше.
— Странный вопрос, — сказал он, подвигаясь, чтобы освободить Сереге место на скамейке.
— Главное, неожиданный, — Веригин коротко хохотнул. — Быстрота и натиск, и — опля! — вот он, я!
С этими словами он плюхнулся на скамейку, заставив ее задрожать, и немедленно полез в свой пакет.
— Здорово, кого не видел, — продолжал он, выставляя на землю перед скамейкой три бутылки. Дымов отрицательно покачал головой, отказываясь от угощения, Веригин пожал плечами и ловко вскрыл бутылку с помощью обручального кольца. — Держи, Юрок, — сказал он, протягивая пенящуюся бутылку Юрию. — Жизнь хороша, когда пьешь не спеша!
— Скажи, Серега, — обратился к нему Юрий, задумчиво глядя в забитое пузырящейся пеной горлышко, — в чем смысл жизни?
Веригин осторожно опустил бутылку, которую не успел донести до рта, и удивленно уставился на Юрия. Потом на его красной усатой физиономии отобразилось что-то вроде понимания.
— Ты чего, — спросил он, — опять кому-нибудь не тому морду набил? И когда ты, Юрик, угомонишься? Смысл жизни тебе… Я тебе так скажу: много ты думаешь, Юрий Алексеевич. А от этого все беды.
— В великом знании — великая печаль, — чуть слышно и не совсем точно процитировал Шекспира Дымов.
Веригин услышал.
— Во! — с энтузиазмом воскликнул он и ткнул в сторону Дымова бутылкой. — Слушай, что тебе умный человек говорит! Смысл жизни… Какой, на фиг, в этой жизни может быть смысл? Гляди, денек какой! Солнышко, птички чирикают, сирень цветет, Потапыч опять ковер свой выбивает… Пива — залейся! А мало будет, еще слетаем, у меня сегодня получка. Опять же, Люська моя на все выходные к теще укатила, целых двое суток мозги клевать не будет… Свобода! А вернется — сальца привезет, картошечки… Может, теща, грымза старая, даже самогоночки передаст. Самогонку она варит, Юрик, ты не поверишь — восемьдесят градусов. Огонь!
Дымов вдруг беспокойно завозился, намереваясь встать.
— Я, наверное, мешаю, — нерешительно сказал он.
— Да сиди хоть сто лёт! — воскликнул Веригин и приложился к бутылке. — Скамейка не купленная, — закончил он, утирая с усов пивную пену.
— Пусть идет, — глядя в землю, напряженно сказал Юрий.
Дымов встал, помялся немного и вдруг сказал:
— Я забыл вам сообщить… То есть не забыл, а просто не знал, как сказать… В общем, меня ознакомили с результатами… ну, вы понимаете… С результатами вскрытия. Ольга была беременна. Шесть недель, знаете ли…
Он резко повернулся на каблуках и, странно сгорбившись, быстро пошел прочь. Юрий поймал на себе удивленный взгляд Веригина, понял, что стоит, и медленно опустился на скамейку, усилием воли заставив расслабиться окаменевшие от напряжения мышцы.
— О чем это он? — осторожно спросил Веригин.
Юрий приложился к бутылке, в два громадных глотка выпил больше половины и только после этого ответил:
— Понятия не имею. Больной какой-то.
— А выглядит прилично, — задумчиво глядя вслед Дымову, протянул Серега. — Я же говорю, все горе на свете от лишнего ума. Короче, чтобы плохо жить, надо долго учиться.
На подъездной дорожке взревел изношенный движок. Припаркованная нос к носу с джипом Филатова оранжевая «копейка» сдала немного назад, вырулила на дорогу, прокатилась мимо скамейки и вскоре скрылась из глаз, свернув за угол дома.
* * *Николай Ярцев, занимавший в возглавляемом Акопяном издательстве полуофициальную должность литературного эксперта, был поглощен очень важным делом: он наводил порядок на своем рабочем столе. Такие приступы чистоплотности случались с Ярцевым нечасто — как правило, только тогда, когда каждая его попытка что-либо положить на стол или, наоборот, взять оттуда неминуемо заканчивалась бумажным обвалом. После трех или четырех таких обвалов Ярцев терял терпение, приносил из кладовки большой картонный ящик из-под старого цветного телевизора, устанавливал эту емкость посреди комнаты и приступал к чистке.
