Сергей Соболев - Танго втроем
Розанова качнулась из стороны в сторону, как маятник, затем вновь застыла в той же позе.
— Тут очнулся Дробыш и как за-акричал на меня! Нет, даже не закричал, а заверещал, как истеричка: «Дайте это сюда! В-о-он! Вон из моей мастерской!»
— А вы что?
— Я повела себя как дурочка… На меня вообще-то нельзя кричать, меня это жутко заводит, я могу потерять контроль над собой… Вместо того чтобы схитрить, придумать какую-нибудь отмазку, прикинуться, что находки меня совершенно не заинтересовали, ну и так далее — я еще больше усугубила ситуацию, бросив в сердцах Дробышу: «У вас будут крупные неприятности, я вам это гарантирую!»
Молодая женщина невесело рассмеялась:
— Это уже потом, когда домой вернулась и еще раз прокрутила все в мозгу, я испугалась по-настоящему. Знаете еще почему? Когда я угрожала «неприятностями», то имела в виду, конечно же, возмутивший меня факт отсутствия в мастерской числящегося на балансе музея оборудования. А когда пришла в себя, то поняла, что мои слова, мои угрозы могут быть истолкованы как угодно… А тут еще, когда уже покидала мастерские, краем глаза заметила, что телохранитель Дробыша набирает на мобильнике чей-то номер, и даже услышала первую сказанную им фразу. «Вениамин, у нас серьезное чепе…»
Бушмин выковырял из пачки сигарету, отодвинулся чуть в сторону, чтобы не дымить на девушку, закурил… «Вениамин» — это наверняка Карсаков, именно он курирует по линии охраны и «контршпионажа» янтарный бизнес. М-да, похоже, что Розанова уже в ту пору была на волосок от больших неприятностей.
— А что дальше?
— Когда я приехала домой, часа в два пополудни, к нам — мама тоже была дома — без приглашения заявился Вадим Ломакин. Он и раньше приходил, когда отец еще был жив, но не так чтобы часто. Я сразу поняла, что появился у нас Вадим явно неспроста. Посидели немного, попили чаю, поговорили… Потом Ломакин предложил мне съездить к нему в мастерские, хочу, говорит, Лена, похвастаться своими последними работами. Я согласилась. Во-первых, в данном случае мне нечего было опасаться, потому что мама в курсе, с кем и куда я уехала. А во-вторых, Дробыш и Ломакин, они из одной компании, которая замыкается на Казанцеве. И я подумала, что смогу вложить в уши Вадима собственную интерпретацию событий, отработаю, так сказать, «задним ходом», а уж он наверняка передаст мои слова Дробышу. Другими словами, я намеревалась разыграть из себя наивную дурочку.
— Ну и как, получилось?
— Отчасти да. Но мне не пришлось, в общем-то, ничего изобретать, потому что Вадим сделал это за меня. Он и слова нужные нашел, и показал мне кое-что. Например, янтарную панель, чертеж которой я нашла в столе Дробыша. Только вместо мозаичной картины в просвет было вставлено зеркало.
— И это не был фрагмент оригинальной, настоящей Комнаты?
— Конечно, нет. Это был «новодел», сработанный, правда, на очень приличном уровне. Ломакин сказал, что он взялся спроектировать эту панель, чтобы «проверить себя». Но работа не принесла ему ожидаемого удовлетворения, потому что «древние» использовали варварские технологии, к тому же настоящий художник не должен копировать старое, он обязан создавать новые шедевры, в собственном оригинальном стиле. Как бы предвосхищая мой вопрос, он сказал примерно следующее. «Лена, никто не может запретить мне, или любому другому, изготовить вещицу, похожую на тот или иной фрагмент шедевра. Вот если бы я пытался продать, к примеру, эту панель, выдавая ее за оригинал, тогда, конечно, ко мне могли бы появиться вопросы».
— Пожалуй, в этом есть своя логика.
— Я тоже так решила, — кивнула Розанова. — Вадим попросил меня нигде не упоминать об этой панели, особеннр в прессе, пото-мучто люди, не разобравшись, могут «вообразить черт-те что!». Предложил мне поучаствовать в некоторых его начинаниях. Я ему ничего не обещала, сказала только, что подумаю.
— А как он объяснил… странное поведение Дробыша?
— Сказал, что тот изобрел какие-то новые мази и способы варки, а сейчас трясется над своими секретами, боится, что его рецепты могут попасть к конкурентам. Все мастера, говорил Вадим, в этом плане немного сдвинуты по фазе, а Дробыш так тот просто маниакально подозрителен. Так, кстати, Андрей, и есть на самом деле… Казанцев? Меня представили ему во время выставки, она проводилась в «Арт-галерее». Раньше я видела его только мельком, да еще кое-что слышала о нем… Знаете, от кого?
Грустно улыбнувшись, девушка покачала головой.
— Как все переплетено в этой жизни… С женой Казанцева, Натальей, в девичестве Кожуховой, я училась в одном классе. Не сказать, чтобы были подругами, но сами знаете, школьные воспоминания объединяют людей. Так вот… Несколько раз мне доводилось общаться с Натой, то в городе случайно столкнемся, то она меня к себе в гости зазвала, я раза два или три откликалась на приглашения… Так получилось, что, кроме детских воспоминаний, нас на время объединило еще кое-что, сугубо женское. Я к тому времени успела пережить развод, у Натальи тоже назревало нечто подобное…
— Но ведь Казанцев чертовски богат, — в словах Бушмина невольно прозвучала ирония. — В нем клокочет бешеная энергия, к тому же он умен, эрудирован, в нем «бездна обаяния». Разве может женщина, находясь замужем за столь блестящим человеком, быть при этом несчастной?
— Наталья тоже не из бедной семьи, — сказала Розанова. — Вы, наверное, в курсе, кем был ее папа, Сан Саныч Кожухов. Бушмин чуть отвернул в сторону лицо.
— Кожухов? Встречал иногда эту фамилию на страницах газет.
— Ната из очень, очень обеспеченной семьи, — продолжила Розанова. — Не знаю, как было в самом деле, но она утверждает, что именно ее папа вывел Казанцева «в люди»… Семейная жизнь у нее как-то не сложилась, вроде как Алексей Игоревич, особенно в последнее время, охладел к своей молодой жене. Утверждает, что Казанцева в жизни интересуют только две вещи: власть, поскольку она дает ему деньги, или же наоборот, деньги дают власть, и сфера искусства, в этой области он в отличие от большинства «новых» разбирается превосходно. Что касается Натальи, то любовь к этому человеку у нее смешана с острой ненавистью. Жаловалась, что Казанцев чрезвычайно груб с ней, она бы, пожалуй, с ним развелась, но папа был категорически против, какой-то общий бизнес с Казанцевым в этом случае мог пострадать… У Наты как-то раз вырвалось в сердцах: «Вот все говорят, какой у тебя „классный“ мужик, обзавидоваться можно. И никто, кроме меня одной, не знает, что Казанцев, при всех его блестящих качествах и внешних данных, не человек, а самый настоящий монстр…»
Розанова вдруг оборвала рассказ, ее лицо заметно нахмурилось:
— Не в ту степь меня понесло… Зачем вам эти бабе кие сплетни?
— Вас представили Казанцеву во время выставки, — напомнил Бушмин.
— Вадим представил, и я так поняла, что его сам Казанцев об этом попросил. Потом… Меня приглашали на выставки, они у нас проводятся ежемесячно, или Ломакин зазывал в свои мастерские, оценить новые проекты. Иногда я отказывалась, иногда принимала приглашения, поскольку янтарные промыслы и все, что с этим связано, и составляет мою профессию. На всех мероприятиях неизменно присутствовал Казанцев, ну и… в какой-то момент стал оказывать мне знаки внимания. Я бы не сказала, что он в открытую ухаживал за мной…
Девушка задумчивым жестом поправила прическу.
— Женщина ведь чувствует такие вещи… Что-то ему определенно было от меня нужно. Вот, например, в марте, когда в Доме художника собралась изрядная компания…
Она резко оборвала себя, затем, чуть повернув голову, пристально посмотрела на своего спутника. Чистый лоб пересекла продольная складка, глаза прищурились, словно молодая женщина пыталась что-то мучительно вспомнить, затем широко распахнулись, окатив Бушмина волной переливчатого зеленого света.
— Встаньте! — решительно скомандовала Розанова. — Андрей, встаньте, пожалуйста.
— Зачем?
— Вам что, трудно выполнить мою просьбу?
Пожав плечами, Бушмин поднялся на ноги. Девушка, ступая по песку босыми ступнями, заложила вокруг него странный вираж, еще раз обошла вкруговую, затем приблизилась вплотную, продолжая глядеть пристально и как бы оценивающе. Протянув руку, зачем-то коснулась щеточки усов, затем кончиками пальцев взялась за подбородок, заставляя мужчину поворачивать голову из стороны в сторону.
— И что все это должно означать? — поинтересовался Бушмин, сохраняя при том непроницаемый вид. — Что это вы так странно смотрите на меня?
— А то, господин инкогнито, что я вас узнала! — торжествующим голосом заявила Розанова. — Только вы тогда усы не носили. А так… так все сходится!
— Не понимаю, о чем это вы.
— Ну вы и штучка! — рассмеялась Розанова. — Продолжаете запираться? Так нет же, не получится теперь! Я вас узнала, как себе хотите! Дом художника, март месяц этого года… Это ведь вы поставили на место Казанцева?!
