Андрей Дышев - Зеркало для героя
Сорвав бейсболку с головы пилота, который пребывал в состоянии истерики, я нацепил ее на себя и, придерживая, чтобы ее не сорвало потоком воздуха, выскочил под лопасти. Едва не угодив под рулевой винт и ругая себя за суетливость, я добежал до флигеля. Охраннику, который стоял у дверей, я козырнул, прикрыв ладонью лицо, и сказал нечто крайне деловое:
– Срочный вызов!
Он хотел было возразить, но так и остался стоять у дверей со своим возражением. Я вбежал в сумрачный и прохладный коридор и сквозь фигурные стекла торцевой двери, ведущей в зал, увидел голову седого старика…
Отдышавшись, я вытащил из-за пояса револьвер, кинул себе под ноги бейсболку и зачем-то перекрестился.
Я не успел сделать и двух шагов, как обе створки двери вдруг распахнулись и мне навстречу вышла Анна. Она бы закричала от неожиданности, если бы я вовремя не закрыл ей рот ладонью.
Глава 40
– Тихо, милая, тихо, – шептал я, гладя ее по щеке тыльной стороной кулака, в котором сжимал револьвер. – Все будет хорошо… Сейчас вся база встанет перед нами по стойке «смирно».
Я осторожно убрал ладонь с губ Анны, убедившись, что она уже пришла в себя и узнала меня, и шепнул:
– Он один?
Она кивнула. Времени было в обрез. Мы стояли в коридоре, в котором в любое мгновение могли появиться вооруженные люди, и все же нежные слова вырвались из меня, как теплое шампанское из бутылки:
– А давно мы с тобой не виделись, да? Ты поправилась… А это каре тебе идет…
Она показалась мне какой-то странной, словно плохо понимала, кто я такой и что здесь делаю.
– Ничего не бойся, – подбодрил я ее, взял за руку и, выставив руку с револьвером вперед, ногой распахнул дверь. Дверь заскользила на петлях и ударилась в стену. Резкий звук эхом отозвался под полусферическим сводом и впитался в пустоту зала, в котором не было ничего, кроме каталки с седым стариком, мраморного пола и квадратных пятен солнечного света, лежащих на нем.
Я быстро подошел к Августино, который читал книгу и поднял голову при моем приближении, взвел курок и, облизав пересохшие губы, приставил ствол револьвера к его морщинистому лбу.
– Все, Августино, – прошептал я. – Конец.
Седой Волк смотрел на меня голубыми глазами и силился узнать. Он рассматривал меня как автопортрет, написанный кистью мастера, но никак не мог вспомнить, кто именно на нем изображен. Несмотря на свое состояние, я не мог не обратить внимание на то, как в самом деле сильно изменился Августино.
– Вы не устали? – наконец поинтересовался Седой Волк и, опустив глаза, послюнявил кончик пальца, перевернул страницу и сказал: – Погодите-ка, я вам зачитаю отрывок из Дантова «Ада»… «Как холоден и слаб я стал тогда, не спрашивай, читатель; речь – убоже; писать о том не стоит и труда. Я не был мертв, и жив я не был тоже; а рассудить ты можешь и один; ни тем, ни этим быть – с чем это схоже». Замечательно, не правда ли?
– Прикажи подготовить к отправлению катер, – произнес я, чувствуя, как меня начинает переполнять злость.
– Если не ошибаюсь, – сказал Августино, – вы пытаетесь меня испугать?.. Поздно, молодой человек. Вы опоздали по меньшей мере на месяц… А позвольте полюбопытствовать, зачем вам катер?
Он вел себя так, как ни один человек, в которого я когда-либо направлял оружие. Я со своим жалким револьвером представлял для Августино столь ничтожную субстанцию, что он совершенно искренне переживал по поводу прочитанного отрывка.
Опасаясь, что этот тщедушный и в то же время могущественный человек заболтает меня цитированием классика и неординарными вопросами, которые загоняли меня в тупик, я протянул револьвер Анне, чтобы она заменила меня, а сам обошел каталку и взялся за ручки.
– Предлагаете прогуляться? – спросил Августино и кивнул. – Отличная идея! Надеюсь, на улице не слишком жарко?
У меня ничего не получалось. Я выходил из себя, я бил кулаками в бетонную стену.
– Вот что! – Мое терпение наконец лопнуло, и я развернул каталку так, что Августино вновь оказался лицом ко мне. – Ты закроешь свой рот, иначе твоя обеспеченная старость закончится здесь и сейчас!
Я чувствовал: должно произойти то, к чему я не был готов. Так и случилось. Анна, глядя на меня холодными глазами, вдруг медленно подняла револьвер, целясь мне в лицо, и произнесла:
– Замолчи, Вацура. Ты проиграл.
– Вы проиграли, молодой человек, – повторил Августино. – И не надо по этому поводу кричать и ругаться… А я вас наконец узнал! Всякий раз вы навещаете меня с пистолетом! Это как понимать? Ваш имидж или же дурная привычка?
– Что? – переспросил я, не в силах поверить глазам. – Анна, ты меня не узнаешь?
– Узнаю, – ответила она спокойно.
– Что с тобой? Ты теперь на стороне этого…
– Да.
– Анна, ему сейчас будет плохо, – забеспокоился Августино, с тревогой глядя на меня. – Вызови, пожалуйста, прислугу, пусть принесет сердечные капли. Двадцать капель, не меньше!
– Не надо, – произнес я. Голос мой дрогнул. От чудовищного предательства перед глазами все поплыло, а к горлу подкатил комок. Влад был прав, думал я. Влад был тысячу раз прав…
– У меня есть предложение! – вдруг жизнерадостно воскликнул Августино. – Давайте в самом деле выйдем на воздух. Молодому человеку станет намного легче.
Он выпростал из-под пледа руку, в которой держал миниатюрную трубку, и, пискнув включателем, сказал кому-то:
– Голубчик, накрой нам в беседке на три персоны. И принеси сердечные капли… Побольше! Двадцать!
– Возьми, – сказала Анна, протягивая мне револьвер. Я машинально взял его и с удивлением покрутил в руке, не зная, что с этой штуковиной делать. Все происходило как во сне.
– Вы пробовали когда-нибудь сопа де себолья? – спросил меня Августино. – Иначе говоря, мексиканский луковый суп? Нет? Вы многое потеряли. Он вам непременно понравится! Представьте: ломтики обжаренного хлеба, смазанные смесью желтка и сыра, заливаются крепким бульоном на сметане…
Анна везла коляску с Августино. Я шел следом за ней, все еще судорожно сжимая рукоятку револьвера. Сказать, что я был обескуражен, – не сказать ничего. Это состояние хорошо передал Данте: «Речь – убоже. Писать о том не стоит и труда…»
Мы вышли из коридора на воздух. Охранник вытянулся перед Августино, как рыба на кукане.
– Может быть, ты поможешь? – спросила Анна, обернувшись, и уступила мне место у коляски.
В более идиотское положение я не попадал никогда. Это я заявляю со всей определенностью. Я вез своего злейшего врага Августино в инвалидной коляске по дорожке, выложенной из цветной плитки, и бережно, как заботливая сестра милосердия, преодолевал стыки. Седой Волк, не умолкая ни на минуту, хвалил Анну за ее выбор при покупке острова, тотчас переходил на тему о кризисе в современной мировой литературе, а затем снова говорил об Анне. К счастью, я не видел собственного лица, что спасло меня от неминуемой смерти, которая стала бы результатом ужасного стыда. Глядя на белую шапочку волос Августино, сквозь которую просвечивалась розовая лысина, я думал о себе в третьем лице, как о герое кинофильма: «Дал бы он рукояткой револьвера по этому розовому темечку!.. Что ж он везет его, как придурок?.. Куда же подевались его бесстрашие, боевитость и целеустремленность?»
Как ни странно, все эти качества никуда не подевались. Я не боялся здесь никого, я был уверен, что меня окружают враги, но начисто пропало желание драться с ними. Так бывает, когда исчезает объект конфликта. Мне все стало до лампочки – и угасающий Августино, и лаборатория, и охранники, и Анна…
Я оставил коляску, остановился, глядя по сторонам мутным взором, надеясь увидеть выход отсюда в другой мир, где всего этого нет и быть никогда не может, но меня окружал ухоженный парк, за деревьями которого виднелась белая стена.
– Сюда, молодой человек! – позвал меня Августино.
Анна завезла его в мраморную беседку, утопающую в цветах. Белый круглый стол был покрыт ярко-красной скатертью и сервирован по высшему классу. Два официанта стояли в позе ожидания друг против друга, слегка склонив головы.
– Присаживайтесь где вам удобно, – пригласил Августино, показывая рукой на стол. – Мне, в отличие от вас, уже не приходится выбирать себе место. На этой телеге я и умру… Анна, усаживай гостя!
Я избегал смотреть на Анну. Но она особенно и не старалась заглянуть мне в глаза. Меня удивляло ее железное спокойствие, точнее, какая-то душевная уравновешенность, монашеская умиротворенность, но все же я не мог сказать, что Анна вела себя так, словно находилась под воздействием гипноза или наркотических средств. В том-то и дело, что в ее движениях, интонации, взглядах присутствовала глубокая убежденность.
– Когда мы здесь первый раз встретились, Анна тоже смотрела на все вокруг вашими глазами, – сказал Августино, пристраивая за воротником белоснежную салфетку. – Э-э… будьте так любезны, маслиночку!.. Благодарю!.. Особенно после того, как она случайно увидела процесс родов… Вам чего? Кампари, вина, текилы?.. Водочки?.. Вы знаете, я тоже люблю классическую русскую водку. Особенно с маслинкой… Так вот, когда мне доложили, что наша подопечная совершила смертельный трюк и спрыгнула с вертолета, а затем увидела то, что без подготовки видеть не следовало бы, я понял, что мы вот-вот ее потеряем и она станет союзницей подлого Гонсалеса… Ваше здоровье!
