Шах и мат - Олежанский Георгий

А вот почему, он так и не сказал.

Ломая голову над этим парадоксом Архангельского, Лис провел много бессонных ночей, но так и не нашел причину и засомневался, что вообще когда-нибудь сможет найти.

Толкнув хлипкую дверь штаба 180-й мотострелковой роты, Архангельский неспешным шагом направился к узлу шифрованной радиосвязи.

— Товарищ сержант! — властно окликнул кто-то Архангельского.

Он обернулся. Перед ним стоял одетый в чистую свежевыглаженную форму начальник комендатуры пункта временной дислокации майор Максимов.

— Что вы себе позволяете? — медленно произнес Максимов, осматривая облаченного в пыльный камуфляж пустынной расцветки старшего сержанта Архангельского.

— Что? — безразлично вопросом на вопрос ответил Архангельский, чем еще больше разозлил коменданта.

— Мало того что появляетесь в штабе, так еще и хамите! — брызжа слюной, почти кричал майор. — Гауптвахта по вам плачет!

Архангельский бегло осмотрел коридор: на крики никто не сбежался. Люди предпочитали не встревать, дабы не попасть коменданту под горячую руку, что оказалось весьма кстати для Ары. Подойдя почти вплотную к майору Максимову, он уже собрался хорошенько поддать тому по печени, чтобы урезонить, но тут из двери узла связи выскочил радист с округлившимися от страха глазами.

— Товарищ старший сержант, — выпалил он, — где вы ходите?! Вас уже две минуты требуют!

Молча развернувшись, Архангельский направился на узел связи, оставив ничего не понимающего коменданта в коридоре.

— Это Ара, на связи, — сказал Архангельский в трубку телефона оперативной шифрованной связи.

— Здравствуй, Ара. Это капитан Кривошеев, — услышал он в ответ скрипучий и едва различимый голос, — слушай новые вводные: готовьтесь выдвигаться. Срок на подготовку — два дня. Остальное по плану без изменений. Понял меня?

— Да, товарищ капитан, — ответил Архангельский.

— С богом, старший сержант!

И в сердце Архангельского закралось недоброе предчувствие.

Где-то на территории Республики Афганистан

В глаза ударил яркий свет, практический ослепивший Архангельского. Он инстинктивно зажмурил глаза, дополнительно заслонив их от солнца рукой. Тычок в спину прикладом автомата, и покрытую множеством синяков и ушибов спину пронзила тупая боль. Архангельский, запутавшись в ногах, чуть не повалился на каменистую землю. Он поморщился, плотно стиснув зубы и не издав при этом ни единого звука.

Сколько времени Архангельский провел в затхлом сыром подвале одного из домов неизвестного селения моджахедов, которых в горах было великое множество, он не знал. Попытка определить время, понятное дело, провалилась. Вернее, он отказался от этой затеи буквально сразу: в подвале он не видел ни восходов, ни закатов. Ощущался только пропитанный сыростью мрак и вонь испражнений, пропитавшая воздух этого небольшого помещения.

— Шагай, русская свинья! — бросил на фарси один из конвоиров моджахедов, ткнув Архангельского в спину дулом автомата и издав звуки стрельбы, наподобие тех, которые кричат играющие в войнушку мальчишки, — «тра-та-та-та-та».

И громко рассмеялся.

Сейчас все чувства Архангельского обострились до предела. От тишины, что царила в подвале, любой звук отдавался сонмом переливов в его голове. Чистота воздуха, пусть и пропитанного дорожной пылью, опьяняла сержанта. Архангельский чуть приоткрыл глаза, свет уже не резал их, как в первые секунды, но долго смотреть все же было тяжело. По окружавшим звукам он понял, что идет через село. Дорога уходила вверх, так как для равновесия приходилось переносить центр тяжести чуть вперед.

— Стой! — по-русски крикнул в спину моджахед «тратататальщик».

Все знание русского у афганских моджахедов ограничивалось лишь простым набором слов: «стой», «свинья», «говори», «руки вверх». Примерно таким же набором слов владели все, с кем приходилось воевать русским. Правда, фашисты во времена Великой Отечественной войны пошли чуть дальше: им понадобились также слова «бистро», «водка», «русска баба», «айда сеновал», что отражало их потребности. В отличие от немцев, этим воинам Аллаха такой лексикон был ни к чему.

— Кто? — раздался сверху голос еще одного моджахеда.

«Этот, видимо, на посту», — заключил Архангельский.

— Свои, — ответил моджахед, шедший во главе конвоя, а вот дальше прозвучали настолько странные слова, что Архангельский решил, будто его подвел слух. — Питерс ждет.

Моджахед на посту махнул рукой, показывая, что можно проходить.

Архангельский снова чуть приоткрыл глаза.

Боль, конечно, не прошла, но уже была терпимой. Через узкие щелочки век он различал расплывающиеся фигуры конвоиров.

— Шагай, — бросил тот, что сзади, и снова ткнул Архангельского в спину.

Спина ныла от многочисленных тычков и ударов, которыми сержанта угощали моджахеды с того самого момента, как возглавляемый им отряд разведки попал в засаду и был почти полностью перебит кинжальным огнем. Все тело, казалось, превратилось в один большой ноющий синяк.

Метров через триста конвой снова остановился.

— Питерс ждет, — повторил моджахед, только в этот раз менее уверено, а в голосе его явно слышалась мелкая дрожь, которую он тщательно старался скрыть.

Ответа не последовало, словно некий «Питерс» был каким-то языческим божеством, до прихода ислама процветавшим на территории Афганистана.

Архангельский еле держался на ногах. Он силился хоть что-то разглядеть, но безуспешно — зрение его ослабло. Секунду спустя в нос ударил резкий запах туалетной воды.

«Это не афганцы!» — пронеслась в сознании Архангельского мысль, от которой веяло серьезной опасностью.

— Ask from Peters, what to do with this Russian [7]? — звучно скомандовал тот, от кого веяло туалетной водой.

«Американцы!» — Архангельский напрягся.

Его завели в дом и усадили на стул.

— Добрый день! — Архангельский инстинктивно ощущал широкую улыбку говорившего.

Он, конечно, не видел — глаза все еще болели, но в доме, сквозь занавешенные окна которого едва пробивался приглушенный свет, зрение восстанавливалось быстрее.

Слова давались тяжело, но Архангельский ответил на безупречном английском, выдав акцент нью-йоркца:

— Your Russian, is a bit weak [8].

— В отличие от вашего нью-йоркского английского. — Американец продолжал излучать безупречную доброжелательность.

Порой создавалось впечатление, что у этой нации в генах заложено всегда улыбаться.

— Стараемся, — ответил на этот раз с бостонским акцентом Архангельский.

— О! У вас, товарищ, для переводчика с фарси прекрасный американский английский, — искренне удивился Питерс.

— Мы все учились понемногу чему-нибудь да как-нибудь, — только и ответил Архангельский.

— Мне нравятся русские. У вас неиссякаемая жизненная сила и оптимизм, — вновь фальшиво улыбнувшись, воскликнул американец голосом, в котором слышались металлические нотки злорадства. — Но оставим любезности и поговорим о деле.

Архангельский не знал наверняка, но догадывался, о каком «деле» пойдет речь и как это самое «дело» могло закончиться.

— Кто вы? — произнес американец.

— Это вы Питерс? — вопросом на вопрос ответил Архангельский.

— Допустим, — небрежно бросил Питерс. — Я повторяю вопрос: кто вы?

Ужасно хотелось пить. В горле пересохло, и Архангельский сглотнул:

— Будьте добры, воды.

Питерс махнул стоявшему у двери солдату без опознавательных знаков.

— Вы получите воду, когда ответите на вопрос.

Архангельский усмехнулся — губам было больно, но от этого усмешка вышла не менее дерзкой.

— Питерс, вы не в том положении, — он еще раз сглотнул, — чтобы диктовать мне условия.

Американец еще раз кивнул охраннику у двери, и тот поставил перед Архангельским стакан с водой.

Сделав пару глотков, достаточных для того, чтобы смочить губы и утолить жажду, он ополоснул оставшейся водой лицо, промыв все еще болевшие глаза.