Виктор Федотов - Пропавшие без вести
— Идем, — поморщился Федосеев.
— Хорошо, идем. А как его строили? В согласии ли между собой мастеровые были или, напротив, в раздоре? Может быть, еще только зачиная его, они уже насмерть переругались, врагами стали. А разве в таком случае дело спорится? Вам это безразлично?
— Абсолютно! — усмехнулся Федосеев.
— А вам, Татьяна Ивановна?
— Пожалуй, нет. — Татьяна Ивановна с любопытством посмотрела на Кучевского, не совсем еще понимая, куда он клонит, но с интересом следя за его мыслью.
— И мне, представьте, нет! — воскликнул Кучевский. — Но надеюсь, вам небезразлично, товарищ командир, как складываются отношения между моряками вашего экипажа? Почему же вас не волнуют отношения между другими людьми — теми, кто строил ваш катер, или теми, кто строит заводы, растит хлеб? Выходит, вам небезразлично только то, что в той или иной мере касается непосредственно вас самих. Так прикажете вас понимать?
— Это философия ради философии, — отмахнулся Федосеев. — А я человек дела.
— Ничего подобного, любезный! — Кучевский с некоторым вызовом взглянул на него: куда девалась его робость, стеснительность? Это был уже совсем другой человек, готовый, судя по всему, постоять за себя.
— Скажите-ка лучше, за что вы, а я скажу вам — за что я.
— Я за то, дорогой лейтенант, чтобы среди нас, людей, в любом деле гармония была.
— Но ведь ее нет! — победно воскликнул Федосеев.
— К сожалению, нет, — печально согласился Кучевский. — Однако судьба ее целиком в наших руках. Основа ее в том, насколько мы ценим, любим, бережем друг друга. И если это каждый из нас поймет…
— Наступит «золотой век», вы хотите сказать? — саркастически усмехнулся Федосеев. — Тогда ждите у моря погоды!
— В том-то и дело, что ее не ждать надо, а самим делать. Каждому свою долю, какая по плечу. А в результате: с мира по нитке — голому рубашка.
— А фашизм?! Что вы на это скажете?
— Это крайность, брак человеческого производства! — вступилась Татьяна Ивановна. — Его уже нельзя исправить, можно только уничтожить. Но в основе своей Евгений Александрович, по-моему, нрав. Он ведь имеет в виду стремление человека к высокому самосознанию, к идеалу, в конце концов.
— Совершенно верно, — подтвердил Кучевский.
— Возможно, — Федосеев поднялся, одернул китель. — Но я — человек военный, человек действия. Если меня кто-то бьет, я не могу, не имею права расшаркиваться перед ним. Как же быть в таком случае с вашей гармонией?
— Вы опоздали, — вежливо улыбнулся Кучевский. — Когда бьют, поздно гармонией заниматься. Чтобы до этого не дошло, надо раньше позаботиться. Это как урожай: что посеешь, то и пожнешь. С той лишь разницей, что посев этот должен длиться столетия, не прекращаясь ни на один день. И, как вам известно, многие просветители, представляющие самые различные народы, посвятили этому всю свою жизнь. И не напрасно, заметьте.
— А вы упрямый человек, — заметил Федосеев. — Не ожидал, признаться. — Подумал: «Да и не такой простак, ишь в какие словесные дебри забрался. А ведь все для того, чтобы Татьяну Ивановну от мрачных мыслей отвлечь. И здесь у тебя свой подход, своя гармония. Ну и ну! Преподавать бы тебе эстетику какую-нибудь, а не на флоте служить…»
Крышка люка вдруг резко откинулась, над горловиной, через которую хлынул вниз солнечный поток света, показалось встревоженное лицо радиста Аполлонова.
— Товарищ командир! Немецкие катера с левого борта. На сближение идут! Справа — два транспорта и сторожевик!
— Боевая тревога! — Федосеев уже на ходу натянул фуражку, успел бросить: — Вот вам и гармония! Татьяна Ивановна, если что — не обессудьте…
— Нас здесь нет, — ответила она понимающе.
— Из кубрика не выходить! — Федосеев загромыхал сапогами по трапу, захлопнул за собой люк.
Он взбежал на мостик, схватил бинокль, хотя и так уже было видно: из-за недалекого мыса выходили два больших транспорта и сторожевик. Они направлялись вдоль побережья. А шестерка катеров, расходясь веером, забирала мористее, охватывала торпедный катер полукругом.
— Охотники, — сказал боцман Быков. — Запрашивают нас, видите?
— Вижу, боцман. — Федосеев сам встал за штурвал. — Значит, и с моря напирают: решили сомкнуть челюсти… Отвечать путано.
На фалах затрепетал сигнал, затем другой. Федосеев понимал: такой трюк не пройдет, это лишь временная оттяжка — немцы сейчас все поймут, быть может уже поняли, значит, схватки не миновать. Но очень нужны были эти минуты Федосееву: они давали ему возможность решить, как действовать дальше. Он видел, что еще есть возможность лечь на обратный курс и уйти назад, пользуясь преимуществом в ходе. Но что его ждало там, откуда он ушел каких-нибудь полтора часа назад? Дальше же, судя по всему, побережье уже было немецким. Идти туда — значит, угодить к ним в лапы. А кончится горючее — катер превратится в неподвижную мишень. Да и возможность какого-либо выбора уменьшалась с каждой минутой: охотники приближались, точно стая гончих неслась навстречу.
— Подняли сигнал: «Застопорить ход!» — доложил боцман. — И еще: «Открываю огонь!»
Федосеев колебался. На какую-то долю секунды он успел подумать о Татьяне Ивановне и Ульянке: «Что с ними будет?» И вдруг совершенно отчетливо понял, что немцы допустили просчет, — перехватывая торпедный катер, оставили открытым сектор для атаки транспортов. Разве могли они предположить, что единственный катер, которому в пору флаг спустить, решится на такую дерзость? К тому же транспорты оставались еще и под защитой сторожевика. Но тут уж Федосееву выбирать не приходилось, и он, бросив короткий взгляд на катерников, застывших на боевых постах, круто положил право руля.
Почувствовав его замысел, ближний к каравану судов охотник стал забирать левее, сверкнули на нем вспышки орудийных выстрелов, потянулся за кормой, густея, хвост дымовой завесы. Он шел на полном ходу, наперерез, пытаясь успеть проскочить между торпедным катером и транспортами, разделить их дымовой завесой.
Федосеев подосадовал: тот успевал выполнить свои маневр. Но в следующую же секунду, когда слева, под самым бортом, ухнул снаряд, Федосеев понял вдруг, что охотник надо обязательно пропустить, хоть и рискованно оставаться под его огнем, и скрыться за его же дымовой завесой.
— Огонь! — скомандовал он, когда охотник проходил прямо по курсу, кабельтовых в двух, стреляя из носового и кормового орудий.
Дробно ударили оба пулемета в ответ, огненными бусами потянулись трассы очередей к нему.
Федосеев рванул рукоятку телеграфа на полный, почти сразу почувствовав, как катер, поднимаясь, выходит на редан, неудержимо стелется над водой. И нажал нетерпеливо на ревуны:
— Торпедная атака!
Он рассчитывал проскочить дымовую завесу, скрыться за ней от наседавших с кормы других катеров и, вырвавшись на чистую воду, попытаться атаковать караван. Что будет дальше — об этом пока не думалось.
Удушливый запах дыма плотно ударил в лицо, засаднило глаза.
Казалось, не катер — самолет летит, пробивая густую облачность. Но это длилось всего несколько секунд. Распахнулся навстречу светлый простор, и Федосеев отчетливо увидел впереди два длинных трехмачтовых транспорта, сыто осевших в воде. Сторожевик бил из всех орудий прямо в лицо, снаряды рвались вдоль бортов, вздымая фонтаны воды, но, к удивлению, ни один из них не угодил в катер.
Сзади, за дымовой завесой, хлопали выстрелы, но охотников не было видно, и лишь тог, что ставил завесу, широко разворачивался теперь справа, не переставая стрелять. Нацеливая катер на первый транспорт, Федосеев подумал, что он все же счастливый человек — так удачно вышел в атаку и пока не получил ни одного попадания. Значит, рассчитал все правильно, промаха не будет, не должно быть. От предчувствия удачи кровь жарко ударила ему в голову.
— Аппараты товсь! — Федосеев не услышал своего голоса при второй команде: «Пли!», а только увидел, как из правого аппарата легко выскользнуло тяжелое темное тело торпеды, и почувствовал, как ветер чуть приподнялся облегченным бортом. «Пошла!» Он помедлил долю секунды, провожая взглядом торпеду, моля только об одном — не промахнуться бы! И круто положил лево руля. Катер повернул на обратный курс.
— Накрыли! Товарищ командир, накрыли! — закричал боцман, и голос его, почти неслышный за ревом моторов, переломился в грохоте взрыва.
Федосеев быстро оглянулся: над транспортом, ближе к корме, взметнулось пламя. Носовая часть стала задираться над водой, кормовая проваливалась вниз. «Все! — подумал Федосеев возбужденно. — Точно сработало! — И покосился на другую, оставшуюся в левом аппарате торпеду: — Может, и эта будет счастливой? — Он решил сделать новый заход и атаковать второй транспорт. — Крайневу с ребятами поможем! Но на этот раз все будет сложнее».
