Дмитрий Осокин - Причём тут менты?!
— Простите, но если мою контору не за крыли, я обязан пройти на рабочее место.
Поскучнев с лица, сержант повертел в руках мой пропуск и раскрытую карточку с надписью «Газета «Нота Бене», учредитель концерн «Нота Бене»» внутри.
— Этот работал на Шамиля, — хмуро пояснил он подошедшим сотоварищам, — пропустим…
— Я работал на всю читающую общественность Петербурга! — уточнил я гордо и пошел к дверям.
Без дальнейших комментариев.
Внутри здания, в котором размещался офис — а редакция газеты занимала лишь три каморки на третьем этаже, все остальные помещения принадлежали собственно концерну «Нота Бене», — охрана была также усилена. Я это понял, когда обнаружил на вахте вместо двух обыкновенных вышибал группу лиц той самой южной национальности. Меня они не знали, поэтому пропуск пришлось показывать и здесь. После чего ко мне потеряли всякий интерес и разрешили подняться на третий. Милицию на улице и молодых друзей Шамиля внутри здания разделяли лишь двойные стеклянные двери, но пространство между ними показалось мне контрольной пограничной полосой. Похоже, они охраняли эту границу друг от друга.
А вот на этажах уже следили за тем, чтобы сотрудники разных отделов не слишком интересовались, чем занимаются их соседи. Если б живого Шамиля все время сопровождало столько бойцов, сколько их кучковалось сейчас в здании, киллеру понадобился бы уже не пистолет, установка «ГРАД», как минимум. Или самолет и навык в точечном бомбометании.
Похоже, заместители Шамиля решили ликвидировать дело: по лестнице таскали папки с документами, в большой компьютерной, как все называли отдел информации концерна, мелькали озабоченные белорубашечники с коробками дискет, чуть ли не на каждом телефоне третьего этажа сидело по клерку, гам стоял ужасный.
Я прошел по длинному коридору и открыл дверь с надписью «Редакция». Шеф — старый зубр, успевший отощать за долгое время скудного выпаса на лениздатовской зарплате, — увидев меня, еще больше взлохматил седую шевелюру и как-то растерянно глянул из-под очков.
— Дима? Вы опоздали…
Пройдя к своему столу, я вытащил из ящика пачку «Беломора» и закурил.
— Вы узнали что-нибудь про…
— А вам спонсоры-издатели еще ничего не сообщили?
— Концерн будет ликвидирован, но с нашей газетой все немного сложнее, — грустно информировал шеф, — рекламы набрано еще выпуска на три, и определенные обязательства перед рекламодателями не позволяют мне…
Старик любил заканчивать, не договаривая. Психоаналитик истолковал бы эту привычку по-своему, но я всегда считал, что она выработалась у моего мягкого интеллигентного шефа за время его работы в партийной прессе.
— Значит, будем выходить?
— Не знаю, — он пожал плечами, — но мне кажется, что еще один номер по крайней мере нам должны разрешить выпустить. На первой полосе поместим некролог, соболезнования…
— … призывы к кровавой мести, — закончил я его мысль.
— Что вы, Дмитрий!
— Угу… а как еще будет истолкован некролог типа «ушел достойнейший из «новых русских»…», вернее «ушель дастойнэйщий…»
— Не ерничайте!
— А что еще делать?
Вот тут-то они и нагрянули. И показали мне, чем еще можно заниматься на рабочем месте.
Естественно, пока я углублялся в прошлое, какой-то нищий сожрал мой кебаб, а какойто трезвенник съел мою стошку. Так всегда: познание рождает скорбь, а воспоминания приносят убытки. Зато вместе с кошельком облегчают и душу. Не повторив заказа, я вышел.
Мир никуда не провалился, солнце по-прежнему освещало отдельные недостатки в работе муниципальных служб: мусор, толпы на остановках и торговлю спиртным у метро, Я находился у станции «Сенная площадь Мира», и мне было куда пойти взгрустнуть: в двух-трех офисах по соседству меня встретили бы друзья, ободрили. Но именно грустить-то мне и не хотелось!
Ободряюще похлопав себя по карманам, я наконец нашел папиросы, пугливо отдернул руку от экспроприированных у Гаррика сигарет с сюрпризом и, остановившись у входа в подземку, закурил «беломорину», оставалось решить последнюю проблему дня: имеет ли смысл зайти к Гаррику, дабы оповестить его о нашествии фантомасов? После второй затяжки я решил, что мне это ни к чему. Уверен, в наш век информаторов никто такого решения не одобрит, но мне даже и в моей газете претило вести хронику. Другое дело — взять тему, поразмышлять, построить глазки гипотезам — за гонорар, разумеется. И не нужно упрекать меня за отсутствие трудового энтузиазма! В мире так много вещей куда более интересных, чем те, о которых сообщают газеты! Мечты или древние книги, к примеру! Пусть хоть завтра «Астратур» сцепится с южанами или со «жмеринскими», и
52 трупы на улицах станут таким же обычным явлением, как пустые пивные банки, мой мир, моих друзей или близких это не затронет. К чему воевать за чужие идеи? Сейчас это слишком просто, слишком много самых различных поводов: гуманист может подбить кому-нибудь глаз за голодающих детей Руанды, возвышенные традиционалисты-евразийцы берут в руки автоматы из соображений высокой геополитики, демократы еще затопчут кованными сапогами всех красно-коричневых…
Гм… красно-коричневых… Мне припомнился золотистый оттенок темных волос той милой девушки, сейчас ее, наверное, опрашивают на предмет «последнего вечера жизни Шамиля», и я вдруг сообразил, что всем остальным черты ее лица очень похожи на мою зимнюю любовь — девчонку с истфака, брюнеточку, вечно ходившую в простенькой коричневой шубке в крупный белый горошек — вот вам и игры подсознания, вот, елы-палы, и неосознанное стремление к конкретному идеалу! Зимнюю любовь можно было занести в разряд безответных. Та девочка все время ходила исключительно с мужем — ученым, физкультурником и трезвенником.
«Поедем на войну!» — в киоске звукозаписи у метро на всю Сенную врубили новый хит Наталии Медведевой, вернув мои мысли к прежней теме.
«Зачем же ехать, помилуй Бог? Война такая вещь, ее можно везде найти! В любой подворотне! И если уедешь на войну, кто останется защитить твоих близких? Милиция? Хе!»
— Извини, ты не мог бы застегнуть мне пуговицу!
Опять прервали! Я недоумевающе посмотрел на мужичка лет тридцати с большой полиэтиленовой сумкой в правой руке. Он как-то странно показывал мне на верхнюю пуговицу своей замызганной курточки матерчатой.
— Застегни, а? Что тебе, в падло?
А, у него нет левой руки! Это оправдывает!
— Да «не в падло, не в падло», — хмыкнул я, застегивая ему пуговицу.
— Спасибо…
— Слушай, — уже застегнув мужичка, призадумался я, — а почему б тебе было не поставить сумку на землю да не застегнуть самому?
— Понимаешь, я очень брезгливый… Спасибо!
И пошел, находчивый! По справедливости, он заслуживал Гарриковой сигаретки!
— Постой-ка! Ты меня растрогал, болезный! На, закури! Что выберешь? — Я протянул пачки «Беломора» и «Мальборо». Проворно бросив пакет, он выбрал сигаретку, поднес зажигалку. Он, прибалдев, затянулся.
И я быстро зашагал к метро, прихрамывая на пострадавшую на осколке вазы ногу. Китайская петарда грохнула, когда я уже входил в стеклянные двери. Звук был похож на выстрел из пистолета.
Этот случай меня добил. Сакральный смысл заключался для меня в том, что мужика за его издевательский номер официально никак нельзя было бы наказать, а вот если б нашлись свидетели, что именно я вручил калеке напутавшую его сигаретку, то моя маленькая месть могла бы расцениваться и как «хулиганка»!
Я сел на поезд в направлении «Пионерской». Домой! У мафий — война, мое дело — сторона!
А дома на автоответчике меня ждал номер телефона, надиктованный не пожелавшим представиться человеком. Он знал, что я узнаю его голос. Все же — друзья! Хоть и на разных ступеньках, можно сказать, через пару пролетов социальной лестницы.
Друзья… мда! Любовь да дружба — тяжкая служба! Я отошел подальше от телефона, косясь на него, как Горбачев на бутылку водки, точней — как пацифист на бомбу замедленного действия, и закурил внеочередную «беломорину». Абсолютно ясно: после этого звоночка уже нельзя будет считать, что мое дело — сторона. Родная сторона! Но что поделаешь — на том свет стоит!
Перекурив, я решил, что со всех сторон обдумал сложившуюся ситуацию. Прикинуться, что я не узнал голос или сообщить всем общим знакомым, что-де «уезжаю, блин, срочно в деревню, даже домой не успел заглянуть!» — все это было бы постыдной низостью. Позорнее самоубийства. С другой стороны, стоило заранее подобрать варианты ответов… но что ему от меня понадобилось? Я решительно набрал номер:
— Игоря Николаевича…
— Кто?
Типично «астратуровский» голос!
— Богдан? Это Осокин, мне Игорь этот номер намотал…
— А, Дмитрий! Это Вад Таранов. Николаич с сегодняшнего дня в отпуске, он просил меня…
