Андрей Константинов - Мент
— Скорую, урод! — выкрикнул Зверев и бросился догонять. Он уже не слышал запрещающего, невнятного выкрика Сухоручко. Он знал только, что должен догнать! Догнать и взять ЭТИХ! Он еще не мог сформулировать свои мысли — вместо них были эмоции. Но и эмоции кричали: твой товарищ доверился тебе. Он доверился тебе, а ты промешкал, ты проспал, ты растерялся и позволил подонку ранить его… Ты обязан догнать и повязать эту сволочь! Во что бы то ни стало — ты обязан!
…Зверев бежал, расталкивал прохожих. Он знал, что догонит. Две головы — в собачьей шапке и в вязаном колпаке — мелькали метрах в пятнадцати впереди. У них была фора — те секунды, которые Сашка потерял, задержавшись возле Сухоручко. Густели сумерки, светили бледные пятна фонарей над головой. Трещали, осыпаясь с троллейбусной дуги, синие искры… Он догнал мужика в меховой шапке и сильно ударил по ногам. Тело вора с размаху грохнулось об асфальт, шапка слетела.
Есть один!
— Стой! — выкрикнул Зверев второму. Ему был нужен именно этот… именно этот орудовал чем-то… Чем — ножом? Бритвой? Заточенной монеткой?
Мужик в вязаной шапке был всего в двух метрах. Внезапно он резко изменил направление и ломанулся на проезжую часть. Завизжали тормоза… Он бежал, лавируя между машин и рискуя оказаться под колесами. Зверев бросился следом. Все происходило очень быстро… Из сумерек, из белого света фар, вдруг вылез огромный лоб экскурсионного «Икаруса». Зверев рванулся и — проскочил. Сзади раздался звук сминаемого железа… с другой стороны неслась «Волга». Сашке даже показалось, что он видит ошалевшее лицо водителя за блестящим лобовым стеклом… Он вылетел на тротуар, сшиб с ног прохожего и нырнул в переулок. Сзади кто-то что-то орал. Спина, увенчанная черным колпаком, скрылась в подъезде. Противно взвизгнула и гулко хлопнула дверь.
Через две секунды Зверев схватился за блестящую хромированную ручку. Ладонь словно обожгло холодом. Сашка замер на секунду…У него не было никакого опыта… У него не было опыта, но был инстинкт. И подленький инстинкт шептал подлое слово: опасно!
Он рванул ручку и распахнул дверь. Раздался противный визг. Тускло, желто светила под потолком лампа. Зверев шагнул внутрь. Он ощущал, как колотится у него сердце и пульсирует кровь… Он сделал еще несколько шагов. Снова мерзко завизжала дверь… захлопнулась. Она отсекала Александра Зверева от того мира, в котором он жил раньше. Он стоял в мрачном, гулком питерском подъезде, где все было уже не так. Все по-другому. Где всего в нескольких метрах притаился убийца с острой железкой в руке… И ты должен его взять. Никто не сделает это за тебя.
В глубине подъезда что-то скрипнуло… Зверев сжал зубы и двинулся туда. Через несколько секунд он понял, что подъезд сквозной, и пошел на звук. Сашка толкнул дверь и вывалился из подъезда. Он оказался во дворе-колодце. В пустом дворе-колодце… Но цепочка следов вела к ржавому кузову старенькой «Победы» без колес… Вот, значит, как!
Зверев присел, пошарил рукой по снегу и подобрал обрезок водопроводной трубы. Он не отрывал взгляда от автомобиля. Он ощущал страх и напряжение человека, спрятавшегося за старым, покореженным кузовом. И его истерическую готовность пустить в ход заточенное железо. Неслышно ступая по пушистому снегу, Сашка пошел к «Победе»… Когда до нее оставалось метра полтора, он швырнул обрезок трубы в подвальное окошко на уровне земли и вспрыгнул на капот машины.
Витя Классик, вор-гастролер из Мурманска, сидел на корточках и сжимал в руке ржавый «вальтер» с одним-единственным патроном. Ему было очень страшно. Хотелось, ах как сильно хотелось, затянуться беломориной с хорошей анашой… он услышал звон разбитого стекла слева, стремительно крутанулся и вскинул ствол. В глухом колодце оглушительно ударил выстрел. В ту же секунду он ощутил какое-то движение сверху, над головой, поднял глаза… огромный, страшный мужик с искаженным лицом и черным, разинутым в крике ртом, обрушился на него сверху.
…Зверев сидел, прислонившись спиной к крылу «Победы». Он вытащил из кармана сигареты. Руки слегка дрожали, бился в быстро сгустившихся сумерках огонек зажигалки. На чистом снегу чернел пистолет, тускло поблескивала латунная гильза. Зверев закурил, ощутил во рту, в легких, горьковатый дымок… Это было очень вкусно. Классик, на котором сидел Сашка, слабо застонал и пошевелился.
— Лежи смирно, — равнодушно сказал Зверев.
Он выпустил струйку дыма, посмотрел, как она тает в синем воздухе… Золотой век, вертелось в голове, золотой век за девять рублей сорок копеек…
Из-под арки выскочили два милиционера и мужчина в штатском. Ударил в глаза фонарик.
— Руки! — заорал один, направляя на Сашку пистолет. — Руки, падла!
— Спокойно, — сказал Зверев, — свои.
Ранение капитана Сухоручко оказалось, к счастью, не серьезным. Писка, как называют на своем языке карманники заточенную по ребру монету, сильно порезала подбородок и щеку, вызвала обильное кровотечение, но не более того. Когда в госпитале капитану наложили швы, он посмотрел в зеркало и сказал:
— Опять, понимаешь, внешность попортили! Лучше бы он мне по прибору полоснул.
Говорил он не очень внятно — мешала повязка. Но голос был расстроенный.
— Это почему же? — спросил хирург с улыбкой.
— А мне прибор-то уже без надобности. Ресурс выработал за выслугой, так сказать, лет.
Хирург засмеялся и сказал в том духе, что, мол, коли прибор уже сломался, то и внешность существенного значения не имеет.
— Смейся, смейся… зелен ты еще. А морда лица оперу нужна не баб охмурять — с терпилами работать, со свидетелями.
Сухоручко еще раз посмотрел в зеркало, вздохнул и без всякого перехода спросил:
— У тебя спиртику случайно нет?
— Случайно есть, — ответил, улыбаясь, хирург и налил капитану спирту.
Сухоручко отправили в палату. После мензурки девяностошестиградусного он пребывал в отличном расположении духа. Капитан прилег на койку и стал соображать насчет продолжения банкета. Если бы он был на своей земле, вопрос решился бы без проблем. Даже если в кармане ни копья. А тут… В общем, ничего путного в голову не приходило, и он собрался покемарить. Залез под одеяло, накрыл голову сверху тощей подушкой и сразу заснул. А когда проснулся, все решилось само собой — пришли ребята. После обмена приветствиями Сухоручко спросил:
— Принесли?
— Обижаешь, Михалыч… А тебе того… можно?
У капитана уже отходила анестезия, порез горел, раздражала тугая повязка.
— Мне не только можно, — значительно, но невнятно, сказал он, — мне медицина предписала для восстановления сил вино партейное.
— Портвейна нет, только водка, — извиняющимся голосом произнес Игорь Караваев. Все знали любовь капитана к партейному пойлу. Но уже вовсю разворачивалась борьба с пьянством, и выбор, случалось, был скуден. Конечно, опера могли позвонить любому из своих спекулянтов, и партейный напиток нашелся бы из-под земли с доставкой на дом. Не подумали. Впрочем, водкой капитан тоже не брезговал.
— Чего сидим? — сказал Сухоручко. — Пошли, закуток найдем. Напиток греется… прокиснет.
Закуток нашелся. Сели, выпили, заговорили.
— Ну что, Сашок? — спросил Сухоручко невнятно. На это не обратили внимания — капитан вообще говорил не очень. Кроме того, имел привычку разговаривать с набитым ртом.
— Нормально, Михалыч… вы-то как?
— А-а, ерунда. Первый раз, что ли? Вот только внешность попортили.
— Ага, — сказал Галкин, — твою внешность попортишь… Бельмондо ты наш.
— Ну ты, Саня, молоток, — похвалил Зверева Сухоручко. — Грамотно ты его взял. Молоток… но дурак.
— Это почему же? — отозвался Сашка. Сегодня его все хвалили и добавляли, что дурак. Похвалы были приятны, а насчет дурака — не очень.
— Потому что не хер лезть на рожон.
— Так вы же…
— Я же! Ты хрен с пальцем не ровняй. Я уже и битый, и резаный, и стреляный. Да и старый уже — плакать по мне некому: мои все в блокаду померли… на Пискаревском лежат, в общей яме. А ты еще молодой! Так-то, брат. Ладно, наливай. Чего я сижу, как дурак трезвый?
Сашка налил водки в складной стаканчик. Сухоручко резко выпил. Выдохнул, поморщился и закусил соленым огурцом. Сразу — не прожевав — забубнил:
— Молодец, молодец. Дерзкий ты парень, грамотно взял. Без этих борцовских штучек-дрючек. Прыгнул на гада сверху — толково!
— Да я не прыгал, — сказал Сашка.
— Как же… мне Кислов сказал — прыгал.
— Я не прыгал… я упал.
— Чего-о?
— У «Победы» капот горбатый и скользкий от снега. Я и сверзился.
Грохнул хохот. Трое взрослых мужиков смеялись как пацаны. Караваев хватался за живот и морщил свой и без того курносый нос… Сухоручко смеялся меленько, придерживая рукой повязку. А Сенька Галкин рокотал басом. Они смеялись так, что через минуту в закуток заглянул кто-то солидный, усатый, в белоснежном халате. Он посмотрел и сказал:
