Андрей Воронин - Спасатель. Жди меня, и я вернусь
– И чем, по-твоему, ты должен заниматься?
– Дальнейшей разработкой темы, – слегка удивив самого себя, сказал Андрей.
Он еще не думал, как ему со всем этим быть, – не успел, да и голова сейчас была пригодна для размышлений немногим более, чем ушибленный локоть или, скажем, коленка, – но произнесенные слова не были простым сотрясением воздуха. Он вдруг понял, что действительно может и хочет идти дальше. Тем более что, судя по вчерашнему происшествию, его предположения и впрямь были недалеки от истины.
– Сумасшедший, – устало произнесла Марта. Это была не капитуляция, а всего лишь прекращение атаки, которая, как она ясно видела, в данный момент не могла привести к желаемому результату. – Ты можешь объяснить, зачем тебе это нужно?
– Например, в интересах истины, – сказал Андрей. – Согласись, народу было бы небезынтересно узнать, куда исчезли деньги, которые у него украли.
– Чушь, – спокойно, с глубокой убежденностью отрезала Марта. – Впервые слышу, что тебя волнует мнение так называемого народа. Предложи более разумный вариант – если, конечно, он у тебя имеется. Может, ты всерьез рассчитываешь найти это золото?
Несмотря на вернувшуюся тошноту и разламывающую боль в голове, Андрей рассмеялся.
– Ты знаешь, мне это как-то даже в голову не приходило. А было бы неплохо. Ей-богу, неплохо! Я бы тогда открыл собственный журнал и начал наконец зарабатывать деньги на том, что пока что приносит одни синяки.
– Про то, что ты называешь работой, я вообще молчу, – серьезно сказала Марта, отвергнув предложенный шутливый тон. – Никогда не понимала, зачем тебе это блогерство, когда любое серьезное издание тебя с руками оторвет.
– Интернет – последнее прибежище независимой журналистики, – сообщил Андрей. – Все остальные средства массовой информации давно превратились в средства массовой дезинформации. Они занимаются рекламой и ничем, кроме рекламы, продвигая интересы тех, кто больше платит… или тех, у кого кулак тяжелее. Я в эти игры уже наигрался. Больше не хочу, спасибо.
– Ага, – сказала Марта. – И ты намерен нести в массы правду и ничего, кроме правды, да?
– Звучит высокопарно, но в общем да. Почему бы и нет?
– Все-таки тебя сильно ушибли, – помолчав, озабоченно констатировала Марта. – Надеюсь, это пройдет раньше, чем ты сможешь вернуться к активной деятельности. Иначе придется заниматься организацией твоих похорон, а у меня и без того забот полон рот.
– Если что, ты знаешь, где лежат деньги, – с серьезным, мрачноватым видом сказал Липский. – На скромные похороны там должно хватить.
– Идиот!
– Так я же не спорю, – делая вид, что вконец обессилел и вот-вот уснет, пробормотал Андрей.
Для убедительности он прикрыл глаза и свесил голову на грудь. Он действительно чувствовал себя усталым и разбитым, да и затеянный Мартой разговор, хоть и был при сложившихся обстоятельствах вполне естественным и неизбежным, представлялся ему абсолютно бесполезным.
Глава II. Пожилая дама и господин с тросточкой
Вернувшись из школы и наскоро перекусив, Женька Соколкин вышел из флигеля и скорым шагом направился к главному корпусу пансионата. На улице мело, и желто-белый двухэтажный особнячок был виден смутно, как сквозь колеблемую ветром тюлевую занавеску – вернее, как сквозь занавес из нанизанных на нитки комков ваты, с помощью которого изображают снег на сцене во время детских новогодних утренников. Расчищенные с утра дорожки побелели, и, торопливо перебирая ногами, Женька то и дело косился назад, чтобы взглянуть на четкие отпечатки своих подошв в свежем, нетронутом снегу. Ветер щекотал лицо пушистыми снежными хлопьями и, как поется в песне, холодил былую рану. Рана, впрочем, была никакая не былая, а, наоборот, свежая – с пылу, с жару. Вспомнив о ней, Женька на ходу наклонился, зачерпнул горсть снега и приложил к распухшей левой скуле.
Ранение было не столько тяжелое и болезненное, сколько обидное. Противник напал внезапно, явно действуя по заранее разработанному плану, и застал Женьку врасплох. План был примитивный, но действенный. Когда прозвенел звонок на урок литературы, Женька направился к своей парте. В это время мелкий, похожий на обезьяну и, как обезьяна, ловкий поселковый гопник по кличке Сало вынырнул у него из-под локтя, дал кулаком в глаз, перемахнул через парту и вытянулся по стойке «смирно» на своем месте в ту самую секунду, когда в кабинет вошла классная. Урок литературы был сегодня последним; по его окончании Женька хотел свести с обидчиком счеты, но Сало сидел ближе к выходу и, несмотря на малый рост, бегал быстрее всех в классе, так что отправляться домой пришлось со свеженьким фингалом и без сатисфакции. Ну, не обидно?
Скула онемела от холода, но продолжала ныть. Женька выбросил подтаявший, ставший серым и полупрозрачным комок, постаравшись вместе с ним выкинуть из головы мрачные мысли. До окончания школы осталось всего ничего, каких-нибудь полтора года. Полтора года он как-нибудь потерпит, а там – прощай, родной зверинец! Правда, за порогом школы его, как всякого, у чьих родителей нет денег на взятку военкому, поджидает новый зверинец – армия, но, как говорили древние римляне, где ты ничего не можешь, там ничего не должен хотеть.
Час был обеденный, и первым делом Женька заскочил на кухню, чтобы забрать и отнести Шмяку оставленную для него порцию. Поднявшись на второй этаж, он остановился перед знакомой дверью, упер край подноса в живот и, освободив таким образом правую руку, выбил костяшками пальцев по двери бойкую дробь: тук, тук, тук-тук-тук! Шмяк, по настоянию которого он пользовался этим условным сигналом, сообщил ему, что в азбуке Морзе данное сочетание – два тире, три точки – означает семерку.
За дверью со скрежетом двинули стулом, предательски булькнула жидкость во фляге, и сиплый голос подозрительно осведомился:
– Кто?
– Грачи прилетели, – чувствуя себя дурак дураком, сообщил Женька.
– На крыльях весну принесли, – послышалось из-за двери, и в замке дважды со щелчками провернулся ключ.
Пароль и отзыв менялись ровно столько раз на дню, сколько Женька переступал порог занимаемой Шмяком комнаты. Шмяк сообщал их ему перед уходом, и это вовсе не было игрой: однажды Женька забыл этот чертов пароль, и Шмяк держал его с подносом за дверью до тех пор, пока тот не вспомнил.
Шмяк был уже изрядно навеселе, но наблюдательности не утратил.
– Эге, – сказал он, всего раз взглянув на Женьку, – кто это тебе так красиво подвесил?
Зная, что он все равно не отстанет, Женька с неохотой рассказал, как было дело, прибавив в конце, что такой подлости не ждал даже от своих горячо любимых одноклассников.
– Ха, подлость! – подозрительно нюхая тарелку с борщом, воскликнул Шмяк. – Ты, Иваныч, это слово забудь и никогда им не пользуйся. В наше время оно не в ходу, потому что больше ничего не означает. Ты считаешь, что это подлость, а он – что военная хитрость, эффективный и успешно проведенный тактический прием. И между прочим, хоть ты мне и приятель, согласен я не с тобой, а с ним. Как говорится, Платон мне друг, но истина дороже. Подлость… Привыкай, браток! Рассматривай это как наглядный пример того, что тебя ожидает в самостоятельной жизни. Не научишься ждать от людей именно такого поведения и сам действовать таким же манером, попытаешься жить, как в книжках прописано, – сожрут с потрохами и косточек не выплюнут. Затрут в самый темный, самый пыльный угол, и будешь ты со своими распрекрасными мозгами там сидеть тише воды, ниже травы. Хомо хомини люпус эст – слыхал? Человек человеку – волк. Это еще древние римляне придумали, а они, поверь моему слову, были очень неглупые люди.
Впав в ораторский раж, он забыл, что надо капризничать, и наворачивал борщ так, что любо-дорого глянуть. Глубокая тарелка опустела в два счета; облизав ложку, Шмяк деловито придвинул к себе судок с картофельным пюре, поверх которого, соблазнительно прижавшись друг к другу бледными боками, лежали две паровые котлеты, и спросил:
– Ну а что слышно об этом твоем блогере? Нашелся?
Женька озадаченно почесал в затылке: он никак не думал, что полуторанедельной давности разговор запал старому пьянице в память.
– Нашелся, – сказал он. – Его избили, ограбили, вывезли за город и бросили на дороге.
– Я же говорил: допрыгается, – расчленяя вилкой котлету, с удовлетворением произнес Шмяк. – Вот и допрыгался.
– Ничего подобного, – возразил Женька. – Это было обыкновенное ограбление. Не связанное с его профессиональной деятельностью.
Тут он заметил, что Шмяк внимательно смотрит мимо него куда-то в угол. Он машинально повернул голову, чтобы проследить за направлением его взгляда, а когда снова посмотрел на Шмяка, тот уже свинчивал пробку со своей любимой, явившейся будто по щучьему велению фляжки. Женька дал себе слово, что больше никогда не клюнет на эту старую удочку, точно зная при этом, что клюнет все равно. А если не клюнет, Шмяк обязательно придумает что-нибудь другое…
