Илья Рясной - Скованные намертво
Из администрации президента до сих пор продолжали требовать отчеты о работе по делу. Пришлось немало потрудиться на ниве дезинформации. Пока это получалось. Похоже, реальная информация пока до противника не дошла, иначе сегодня стоял бы уже оглушительный шум и начались разборы на всех уровнях: что это за ерундой занимается следственно-оперативная группа? И все равно они двигались по тонкому льду. В любой момент за них могли приняться всерьез. Так, как это всегда умели делать на Руси. Поэтому терять время было нельзя. Ни дня.
И вот больной, простуженный Аверин опять отправился в опротивевший лес. Возникла идея — проследить фигуранта от базы. Но тот куда-то запропастился. Его ждали уже четвертый день. Аверин сомневался, что удастся проследить его. Пока не получалось ничего. По своим каналам удалось установить приблизительный круг лиц из гэбэшного спецподразделения, которые могли сойти на роль исполнителя. Но работать с ними не представлялось возможности.
Дни шли за днями без всякого толка.
Наконец Ремизов сказал:
— Все, нет возможности тянуть. Мы и так на грани фола работаем. Исполнитель может вообще больше там не появиться.
— Что вы предлагаете?
— Шлем запрос чекистам. Подготовь. Лицо, подозреваемое в совершении преступления, с такими-то приметами, служит в таком-то подразделении.
— Дадут ответ?
— Должны дать. Это же не бандформирование, а государственная организация. Им что, нужны обвинения в укрывательстве преступников? Да и что делать?
— Не знаю.
— Вот именно.
Ответ от чекистов они получили. На какой-то затертой бумаге, катридж принтера был не первой молодости, так что текст читался с трудом. «Сотрудника, соответствующего приметам, у нас не имеется».
— Все, — покачал головой Ремизов. — Спеклись мы.
— Ну не скоты? — возмутился Аверин.
— Нет, — возразил Ремизов, разглядывая полученную бумажку. — Не скоты. Это нечто похуже… Самое поганое, если они выведут исполнителя из игры.
— Каким образом?
— Могут предупредить, и он навострит лыжи… Могут решить проблему радикально.
— Или могут сделать вид, что ничего не произошло, — развил мысль Аверин. — Под шумок уволить его из органов… Е-мое, они не понимают, что под их крылышком работает профессиональный киллер?!
— А ты уверен, что он единственный? И вообще, какие у них взаимоотношения с киллерами? Всегда у них противоречия? Это гэбисты, Слава.
— Суки… Дело-то гибнет.
— Гибнет, — кивнул Ремизов. — Сегодня начальника отдела с начальником Главка вызывали на ковер к министру по этому делу. Они решают, что делать.
— А что они могут сделать?
— Узнаем… Как твое здоровье?
— Кашель привязался. Простуда вроде прошла.
— Давай-ка на больничный. Все, что могли, мы сделали. Теперь будем ждать.
Аверин кивнул — ждать так ждать.
Его одолела какая-то слабость. Преследовал противный кашель. Температура сперва спала, потом поднялась и зафиксировалась где-то на тридцати семи и трех. Чувствовал он себя неважно.
В поликлинике он поднялся на пятый этаж к терапевту, очередь была небольшая. Пожилая врач выслушала его. Покачала головой.
— Давно это?
— Несколько дней. Простуду на ногах перенес.
— Воспаления легких, кажется, нет, но бронхит сильный Вам нужно отлежаться и попить лекарства.
— Даже не знаю…
— Работа? Здоровье дороже, молодой человек. С годами вы поймете это.
— С годами пойму, — согласился Аверин.
— Ох, легкомысленные вы люди, — покачала головой врач выписывая рецепт. — Две таблетки три раза в день. Побольше горячего питья. И меньше нервотрепки.
Аверин усмехнулся.
— Напрасно улыбаетесь. Еще пара дней, и вы доходились бы до воспаления легких. На месяц в госпиталь не хотите?
— Может, и не против.
Он взял рецепты, затоварился в аптеке на первом этаже таблетками и пузырьками — набил ими полпортфеля и отправился домой.
Егорыч снова напоил его своим суррогатом, и Аверин должен был признать, что эта народная фармацевтика ему помогает.
— Не пил бы ты этих таблеток, — Егорыч посмотрел на разложенные на столе коробочки, пакетики, желтые пузырьки. — Химия сплошная.
— Что поделаешь.
— Пей. Зажмурься и пей, — Егорыч протянул чашку с дымящимся пойлом.
Аверин зажмурился и выпил.
— Если чего нужно — в магазин или аптеку, — свистни, — сказал Егорыч.
— Свистну.
Утром Аверин дозвонился до Ремизова.
— Ну, что решили?
— Материалы президенту на стол. Пусть решает.
— Понятно.
Аверин вытащил термометр. Тридцать шесть и семь. То ли таблетки помогли, то ли пойло Егорыча, но озноб и жар ушли. И кашель смягчился. И вообще чувствовал себя куда лучше.
Он нажал на пульт дистанционного управления телевизора, зажегся экран. Попал в десятку.
— Отставки в российском правительстве, — сообщила дикторша. — Вице-премьер правительства России Аркадий Самохин подал в отставку. Он прокомментировал свое решение состоянием здоровья и желанием заняться научной работой.
— Ньютон наш драгоценный, — покачал головой Аверин.
Все, информация пошла к президенту. Скорее всего через администрацию. Решили убрать убийцу с глаз долой. Навсегда ли? Вряд ли. Такие люди не пропадают. Замазанный подчиненный куда лучше незамазанного. Ему всегда можно скомандовать — место.
И что дальше будет? Что они собираются делать с распухшим уголовным делом? С имеющейся в нем информацией? Не сопрут же из кабинета следователя…
События не заставили себя долго ждать. У Камышовой дело забрал зампрокурора Москвы на ознакомление. А на следующий день Шкляра отправили на судебно-психиатрическую экспертизу.
Аверин заглянул к Камышовой. Она была в бешенстве.
— Вот, пожалуйста, смотри, служивый, — она протянула Аверину бумагу. — Это указания по делу Квадраташвили. Следствие, оказывается, вместо того чтобы отрабатывать перспективные версии, увлеклось явно нереальными, пошло на поводу у обвиняемого по другим преступлениям, который стремился будто бы таким образом избежать уголовной ответственности.
— Что дальше? — спросил Аверин.
— А дальше — я на прием к Генеральному прокурору. С замечаниями по делу. С указаниями надзирающего прокурора не согласна.
— Нина Николаевна, по-моему, это бесполезно. Все уже решили за нас, — вздохнул Аверин. — Мы проиграли.
— Проиграли, да? А ты игрок, служивый? — она зло посмотрела на него. — Я тридцать лет на следствии, ни одного дела на дослед, ни одного оправдания. И меня, как девчонку-первокурсницу, трут носом о батарею! И кто? Выскочки-бюрократы. Отмазывают воров и убийц. Прикажешь молчать? Проиграли, Да? Подавятся!
Аверин пожал плечами. Они битый час просчитывали с Ремизовым возможные варианты развития событий и не нашли ни одного, способного привести к удаче. Придется расходиться на исходные позиции.
— Это ничего не даст, Нина Николаевна, — Аверину стало Жаль эту женщину, всю жизнь отдавшую борьбе с преступностью. — Они раздавят вас.
— Пусть…
Между тем события шли по налаженной колее. Через несколько дней Шкляру дали заключение, что он болен шизофренией, не способен отдавать отчет своим действиям и руководить ими. Следовательно, данные им показания — продукт воспаленного воображения. Все, Шкляр больше никого не интересовал. Через пару месяцев по приговору суда его отправят в психбольницу специального типа, где он будет жить под присмотром. Опасности он больше не представляет. Может, через несколько лет он выйдет оттуда и примется за старое.
Самохин на следующий день после отставки отправился в Европу — преподавать экономику в каком-то университете. Русский реформатор будет учить уму-разуму студентов. Конечно, таких денег, чтобы платить киллерам по три сотни тысяч долларов, он там не заработает. Но вряд ли его потомки даже в десятом поколении будут нуждаться в средствах к существованию после того, как он проработал пару лет на высшей должности. Власть и деньги в России — близнецы.
Интересно, что после отъезда Самохина интерес у администрации президента к раскрытию убийства Квадраташвили моментально испарился.
Пришла опять зима. Не трескучая, а какая-то вяло расхлябанная, как и все вокруг. Под ногами хлюпал снег с водой, на Москву накинулся грипп: для него такая погода — подарок судьбы. Шел декабрь 1994 года.
Аверин взял неделю от отпуска и отправился в Питер к своему дяде — единственному оставшемуся родственнику. Годы не сказывались на нем. Он оставался таким же подтянутым, скорым в движениях и словах. Таким же энтузиастом. Он занимался тем, чем и остальное население, — борьбой за выживание. Только заботило его не столько его личное материальное благополучие, а существование его детища — борцовской школы, вырастившей немало чемпионов.
— Знаешь, подбивал итоги, за все годы из моих учеников только трое пошли в преступный мир. И те с самого начала были с гнильцой, — сказал он вечером, когда сидели на кухне и пили особый чай, приготовлением которого так славился тренер.
