Наталья Троицкая - Сиверсия
– Откуда ты? Как твое имя? – спросил старший лейтенант на дари.
Старик молчал. Он никак не отреагировал на вопрос.
Старший лейтенант приблизился к нему, слегка нагнулся. Руки старика заметно задрожали.
– Откуда ты? Как твое имя? – вновь спросил Найденов уже на пушту.
Старик опасливо глянул на старшего лейтенанта, показал руки, связанные спереди отрезком парашютной стропы и что-то залепетал. Сначала его речь была почтительно-просительной, но потом в голосе стали слышны требовательные нотки, и полковник Гогоберидзе не выдержал, спросил:
– Найденов, что он говорит?
– Он говорит, что близится час молитвы. Он просит развязать руки, так как не может молиться со связанными руками.
Но старик не ждал, когда его переведут. С завидным упорством он тараторил на своем витиевато-каркающем языке, все убыстряя и убыстряя темп речи, так что Найденов едва успевал переводить.
– Он говорит, что бесчеловечно лишать пожилого человека молитвы, что молитва – это основа жизни. Говорит, что Бог накажет за это нас. Говорит, что лучше бы мы его лишили пищи и воды. Он готов терпеть любые физические лишения. Говорит, что у людей с красными звездами черные души и что эти люди, мы то есть, несут горе его народу. Он говорит, что…
– Хватит! – рявкнул Гогоберидзе. – Скажи ему, что он получит возможность молиться сразу после того, как ответит на наши вопросы.
Найденов перевел.
Старик вздохнул, что-то пробубнил непонятной скороговоркой.
– Он говорит, что слишком стар, у него нет сил, чтобы спорить, – перевел Найденов и, – уже на пушту, старику: – Наши вопросы немногочисленны. Назовите место, откуда вы. Назовите ваше имя.
Старик смиренно сложил руки на груди и стал говорить.
– Он из селения Катузган, что близ города Гиришк. Зовут Маших, – переводил Найденов. – Его семья занималась разведением каракульских овец. У него был дом, был большой сад, два колодца, чтобы поить овец, и два колодца с чистой водой. Люди в его селении продавали воду. Он же позволял брать воду даром, потому что считал, что то что Бог дает даром, надо людям отдавать даром. За это убили его жену и его дочь. Потом наши вошли в Гиришк. Его селение было стерто с лица земли в боях за Гиришк. Короче, товарищ полковник, бизнес старика накрылся, а вся его семья погибла.
Найденов присел на корточки перед стариком. Он смотрел в его грязное, обветренное лицо, в его испуганные глаза с нескрываемым чувством сострадания.
– Как ты здесь-то оказался? – спросил он старика как можно мягче.
Старик закивал, опять залопотал витиеватой скороговоркой. Гогоберидзе почесал затылок.
– Как ты только эту хрень разбираешь? По мне все одно – набор звуков. Черти безъязыкие!
– Он говорит, что мусульманин-суннит. Здесь, недалеко, религиозная община, куда собираются такие, как он, бездомные.
– А в окрестностях аэродрома что делал этот «суннит»? – с издевкой спросил Гогоберидзе. – Ты только про аэродром не переводи.
– Само собой.
Старший лейтенант Найденов перевел:
– Почтеннейший, что вы делали в окрестностях нашей общины?
Услышав перевод, старик замахал руками, что-то оживленно заговорил.
– Чего это он заволновался? – спросил Гогоберидзе.
– Он говорит, что за ним гнались вооруженные люди. Кто, не знает. Он бежал от них, прятался. Потом сбился с дороги. Потом наш патруль его задержал. Еще он говорит, что никогда не воевал и осуждает войну, что люди должны выращивать хлеб и виноград, разводить овец и молиться. Его отношение к войне… – Найденов запнулся. – Тут, вероятно, употребляется какая-то анаграмма. Как это точнее перевести? Его отношение к войне аристофано-лисистратское…
– Мне что, так и писать? – спросил полковник.
Найденов пожал плечами.
– Это буквальный перевод. Я спрошу, что это значит.
– Не надо. Мне интересно его отношение к войне, как интересны его грязные портянки.
Старик вновь что-то беспокойно затараторил.
– Беспокоится, что солнце сядет. Он не успеет помолиться. Просит с нижайшим поклоном господина главного начальника на время молитвы развязать ему руки.
Найденов улыбнулся, похлопал старика по плечу, мол, ничего, сейчас все уладим. Гогоберидзе недовольно поморщился.
– Товарищ полковник, – в дверном проеме показалась голова лейтенанта Ужова, – керосин привезли. Вы говорили, лично принимать будете.
– Не вовремя!
Комполка встал, направился к двери.
– Найденов, смотри в оба. Я сейчас. И… Ладно, развяжи ему руки. Пусть молится. Не звери же мы! Потом продолжим.
– Есть! – довольно отрапортовал Найденов и принялся развязывать руки старику.
Что случилось дальше, Найденов понял не сразу. Мощным ударом ноги тщедушного стрика-пацифиста он был отброшен в центр комнаты. Скорее инстинктивно, чем подчиняясь разуму, из положения лежа Найденов резко выпрыгнул вверх и мгновенно принял боевую стойку. Однако старик не дал ему опомниться и попытался нанести несколько мощных ударов по болевым точкам. Найденов ловко ставил блоки. С того момента, как от шокирующего поворота событий старший лейтенант Найденов стал приходить в себя, он не переставал удивляться, откуда в тщедушном старике столько силы. Дрался старик, ни в чем не уступая молодому, полному сил Найденову, кстати, имевшему черный пояс по каратэ. Старик дрался азартно и в то же время расчетливо, предвосхищая и угадывая все найденовские хитрости и приемы. Поединок закончился неожиданно. Найденов пропустил простейший удар. Старик моментально воспользовался этим, провел болевой прием и вот-вот должен был свернуть старшему лейтенанту Найденову шею.
В этот момент показавшийся в дверях полковник Гогоберидзе не в тему пафосно заявил:
– Что ж ты меня позоришь, старлей?! Я нашему гостю твои достоинства расхваливаю, будто девки на выданье, а ты?
– Амвел, ты не прав. Парень в отличной форме! Если учесть, что у него действительно было сегодня пять боевых, то он совсем молодец! – на чистейшем русском языке произнес «старик» и, наконец, ослабил захват. – Полковник, распорядитесь-ка насчет чайку!
«Старик» подал руку сидевшему на полу Найденову.
– Вы можете называть меня Сан Саныч. Мне понравился ваш перевод. Мне говорили, что вы знаете язык, но я не думал, что так хорошо. Болит? До свадьбы заживет! – улыбнулся Сан Саныч, глядя, как Найденов потирает шею. – Вы присядьте. Присядьте…
Найденов послушно сел напротив Сан Саныча, который теперь сидел на месте полковника Гогоберидзе.
– В вашем переводе только одна неточность. Но это скорее не от незнания языка, а от незнания истории. Был такой греческий поэт-комедиограф Аристофан. Жил в 445–385 годах до нашей эры. Так вот, в комедии «Лисистрата» он выступал против военной политики государства. Теперь вы знаете, как правильно перевести, что отношение к войне у меня, как вы сказали, «аристофано-лисистратское»?
– Зачем нужен был весь этот маскарад?
– Вот и чай! – обрадовался Сан Саныч. – Откуда вы так хорошо язык знаете? – спросил он, напрочь игнорируя вопрос Найденова.
– От верблюда! – буркнул Найденов.
– Старлей! У тебя совесть есть?! – рявкнул Гогоберидзе. – Ты чего подполковнику госбезопасности хамишь?!
– Извините, товарищ подполковник! – Найденов резко встал и вытянулся по стойке «смирно». – Прошу разрешить отбыть в расположение.
– Сядьте, Василий. Сядьте… – сказал Сан Саныч, мягко. – Амвел, оставь нас. Так откуда вы так хорошо знаете язык? – вновь спросил подполковник, дождавшись, пока закроется дверь за Гогоберидзе.
– Отец… Он знал язык. Всю свою жизнь изучал культуру афганского народа. Ту самую культуру, которую я сейчас методично изничтожаю. Залп – и нет культуры! Я родился в Кабуле, во время одной из командировок отца. У меня няня была из пуштунов. Мама говорила, что сначала я начал говорить на пушту, а только потом, годам к пяти, выучил русский. Потом английский. Я в Кабуле в английскую школу ходил при американском представительстве. Дома всегда на трех языках говорили. Отец хотел, чтобы я в иняз поступил. Ну, в общем, меня на три курса только хватило. Учился на «отлично», но было скучно. Зачем вам все это?
– А спорт?
– Что спорт?
– Когда вы черный пояс получить успели?
– В институте. Мне ж не надо было слова с грамматикой долбить. Вот и коротал свободное время в спортзале.
– Нравилось?
– Нравилось. Простите, а борода у вас настоящая?
– Настоящая, – Сан Саныч тихонько засмеялся. – Летать нравится?
– Нравится.
– А воевать?
– Воевать? – Найденов усмехнулся. – Это нравиться может только умственно неполноценному. Смерть. Грязь. Кровь. Пот. Нервы.
– Вы чай-то пейте, пейте, Василий. Как умер ваш отец?
Найденов резко отодвинул чашку, встал.
– Странная тема для чайной церемонии. Разрешите идти?
– Нет! – резко сказал подполковник. – Не разрешу.
Теперь они стояли друг напротив друга.
