Наталья Троицкая - Сиверсия
Уже обсудили все доступные темы. Решили, почему в России уж два века как все одна и та же проблема – дураки и дороги; почему «Ниссан» голландской сборки 1992 года выпуска лучше новенького, собранного у нас; почему обычный банковский кредит выгоднее, чем предлагаемая заманиха-овердрафт; почему с красивой жить тоскливо, а со страшненькой страшненько; почему всех денег все равно не заработать, но хочется, и почему хочется всегда не там и не тех.
Как раз когда они почувствовали друг в друге родственные души, Мозговой, тощий и долговязый напарник Добрынина, задушевно так, с матерком, спросил:
– Товарищ полковник, какого х…я? Долго еще будем концы морозить? Четвертый час ждем!
– Не знаю, – хмыкнул Добрынин.
Он зябко поежился, шумно выдохнул, сплюнул.
– Знаешь, капитан, если бы он не пришел, это было бы лучшим исходом для нас обоих.
– Это почему же?
– Это сволочь, отмороженная на всю голову.
– А какая нам разница? Будет борзеть, шлепнем, и дело с концом! У нас же приказ: при выходе клиента из-под контроля действовать по обстановке. А кто сможет проверить эту обстановку?
Добрынин вздохнул, достал носовой платок, шумно высморкался.
– Крамольно мыслишь, Мозговой. Мелко. Лучше куртку застегни, чтобы бронежилета видно не было. Твое дело не принимать решения, а меня страховать. Не хватайся ты за ствол при каждом переходе разговора на повышенный тон! А-то будет как в Питере.
– Е-есть! – разочарованно протянул Мозговой. – На этой уголовной сволочи клейма ставить негде. Ее тупо мочить надо! А мы в дипломатию с нею играем, прикрытие обеспечиваем! Николай Алексеевич, может, вы мне объясните, почему офицеры ФСБ должны лебезить перед этой распальцованной шоблой?
– Тебе по выслуге майора когда должны были дать? – без перехода спросил Добрынин.
– Три года назад. А что?
– Вот когда поймешь почему, тогда и майора получишь. Я однажды спросил: «Почему?»
– И что?
– На подхвате с тех пор. Кстати, из-за того субъекта, что мы сейчас ждем.
Они стояли в самом конце пустынной серой платформы, разделенной двумя рядами опор, освещенной редкими лампами дневного света. Стены и потолок платформы были из ничем не прикрытых металлических тоннельных тюбингов[44].
Легкий шорох, едва уловимый в гулком подземелье, непонятный, нарушающий привычную слуху картину, заставил их насторожиться. Добрынин жестом приказал напарнику спрятаться. Мозговой тут же встал за опору, на всякий случай приготовив пистолет с навернутым на него глушителем.
Добрынин остался на месте. Напоказ беззаботно он закурил новую сигарету, затянулся и шумно выпустил дым через ноздри. Добрынин ждал его появления. Чекист чувствовал кожей, что человек, из-за которого его блестящая карьера очень быстро накрылась самым что ни на есть медным тазом, рядом. Добрынин всматривался в черноту тоннеля и в слабо освещенное пространство платформы, но никого так и не смог разглядеть.
– Любезнейший, не подскажешь, как мне на руддвор[45] попасть? – голос был спокойным, доброжелательным.
Добрынин обернулся.
За его спиной, шагах в семи, у едва приметной двери с маленькой заржавевшей табличкой «Аварийный выход» стоял высокий, плотный, абсолютно лысый мужчина. Его рыже-зеленый камуфляж был в грязи, ноги, обутые в высокие армейские ботинки, почти до колен были в коричневой мокрой глине.
– Я новый электрик. Заблудился… – улыбаясь, добавил незнакомец и перекинул с руки на руку автомат.
– Руддвор на нижнем уровне ствола. Войдите в лифт и вызовите дежурного, – ответил отзывом на пароль Добрынин.
– Ну, слава богу! Я думал, тебя паралич разобьет при моем появлении, – сказал Осадчий.
Добрынин улыбнулся, шагнул навстречу и протянул руку.
– Здравствуйте, Никита Васильевич. Заждались мы вас. Как добрались?
Осадчий задержал руку Добрынина в крепком рукопожатии. По-прежнему приветливо улыбаясь, сказал:
– Позови из-за опоры Мозгового. Он мне на нервы действует. Или я ему яйца прострелю.
– Кого? – с деланным непониманием переспросил Добрынин, пытаясь освободить кисть.
Осадчий усмехнулся, холодно, нехорошо, разжал пальцы, и Добрынин едва не потерял равновесие.
– Я минут двадцать ваши байки слушал, Николай Алексеевич, – с убийственной вежливостью продолжал Осадчий. – Уже выбрал угол для стрельбы. Дальше рикошет сделает свое дело. Мне повторить просьбу или выбрать спуск?
– Иди сюда, капитан! – крикнул Добрынин.
Мозговой выглянул из-за колонны и с видимой неохотой пошел к Добрынину. Пистолет он держал в опущенной руке.
– Интуиция у вас, Никита Васильевич! – с деланным восхищением, как плохой актер, сказал Добрынин. – Ну, что ж, раз мы в полном составе, позвольте спросить, где же ваш груз? Нас предупредили, что груз будет с вами.
– Со мной. А о чем еще вас предупредили?
Добрынин смутился. Он взял Осадчего под руку, отвел к краю платформы и как бы по секрету сказал:
– Вы, Никита Васильевич, не волнуйтесь. Я обязан обеспечить не только вашу безопасность, но и безопасность ваших людей. Доверяйте мне.
Осадчий молчал. Он в упор смотрел на Добрынина. От его пронзительного холодного взгляда, от того, что Осадчий больше не улыбался, а был серьезен и сосредоточен, опять мурашки побежали по спине Добрынина.
– Хватит нам с вами танцевать по платформе, – понизив голос до шепота, продолжал Добрынин. – Зовите ваших людей, будем подниматься. Только…
Добрынин замялся.
Осадчий не задал привычного вопроса: «Что только?», никак не поддержал Добрынина, предоставив возможность ему самому справиться с неловкой ситуацией.
– Оружие придется сдать, – наконец выдавил из себя Добрынин и тут же добавил с выдававшей неуверенность поспешностью: – Только на время! Доберемся до места, все назад получите в целости и сохранности. Вы уж извините великодушно, Никита Васильевич. Такой у меня приказ. Вы-то, понятно, человек уравновешенный. А от ваших людей чего ожидать, мы не знаем. Придется и вам, и нам за ними в оба смотреть. К тому же, город перекрыт, с милицией меньше объясняться придется. Кому нужна головная боль? – Добрынин доверчиво смотрел в глаза Осадчему. – Вы устали. Мы устали. Закончим вашу переброску и – по домам. Отдыхать. Новый год ведь! Сдайте оружие, – просительно повторил он. – Я вот вообще безоружен. Обыщите.
Добрынин с готовностью поднял руки.
Осадчий усмехнулся.
– Если вы АК-74 считаете оружием…
Он отсоединил магазин и бросил автомат под ноги Добрынину. Магазин он с размаху швырнул в полутемный тоннель.
– Никита Васильевич! – с досадой сказал Добрынин.
Ему хотелось приказать Мозговому немедленно обыскать Осадчего, но, опасаясь конфликта, от которого едва ушли, он сдержался и поспешно предложил:
– Позовите ваших людей, Никита Васильевич. Все в порядке. Я понимаю вас.
Из нагрудного кармана Осадчий достал фонарик, несколько раз щелкнул кнопкой, направив луч в черноту тоннеля.
– Они заметят? – чтобы поддержать разговор, спросил Добрынин.
– Мы устали, полковник. Переход был тяжелым. Прошу тебя, не гунди.
Минут пять или, может, все десять прошли в полном молчании. Добрынин терпеливо ждал, стоя рядом с Осадчим все там же, у края платформы. Мозговой топтался справа, чуть поодаль.
Наконец из тоннеля послышалось невнятное шарканье. Прошло еще какое-то время, и звуки стали громче, отчетливее. Они превратились в неторопливые шаги и отрывистые, короткие фразы. В просвете тоннеля уже можно было различить силуэты идущих к платформе людей.
– С вами трое? – спросил об очевидном Добрынин. – А это еще что за маскарад?
Он с недоумением разглядывал остановившуюся шагах в пяти компанию. На Хабарове был потрепанный грязный комбинезон спасателя, на Марине явно не по размеру зимняя форменная куртка с надписью «Центроспас», из-под которой виднелись лохмотья юбки и халата, ноги девушки были в грязных обмотках бинтов. Марина трогательно прижалась к плечу Хабарова, обхватив обеими руками его руку выше локтя, словно была уверена, что этот хмурый безоружный человек сможет ее защитить. На Тагире был свитер, костюм и черная кожаная куртка, тоже грязные, от пыли и глины. По лицу Тагира легко читались недоверие и неприязнь к встречавшим.
– Ситуация сложилась так, что мне понадобился проводник, – сказал Осадчий. – Он! – он указал на Хабарова. – Спасатель превосходно знает эти подземелья. Без него бы не вышли.
Добрынин рассеянно кивнул, о чем-то напряженно размышляя.
– А девка? – спросил Мозговой.
Осадчий недовольно глянул на него.
– Кто обучал вас русскому языку, капитан?! Вы более мерзко воспитаны, чем я мог предположить вначале. Присутствие дамы, – он сделал акцент на слове «дамы», – было обязательным условием нашего проводника. Без нее ну никак не хотел идти!
Осадчий развел руками, извиняясь.
– А кто третий? – все же спросил Добрынин.
