Андрей Константинов - Ультиматум губернатору Петербурга
К полудню поисковая группа с собакой обнаружила труп Финта. Оптимизма это не прибавило. Прибавило вопросов. Ответы на них еще предстояло найти. После опознания (сначала по дактилоскопии, затем женой) ориентировку на Финта сняли. Шестерни милицейского механизма, однако, вращаются медленно, и спустя еще два часа после отзыва ориентировки милицейские наряды задерживали людей с приметами покойного. Аналогичная картина наблюдалась в случае с Колесником. Но нет и худа беж добра — из-за внешнего сходства с Ванькой был задержан вооруженный грабитель. Случай в оперативной практике обычный: при проведении мероприятий по одному преступлению мимоходом раскрываются другие. О случайности задержания преступника в таких случаях, как правило, умалчивают. Широкая общественность читает, что злодей попал за решетку в результате целенаправленных действий милиции. Но важен-то, в конце концов, факт. Это только в Олимпийских играх важен не результат, а участие…
Операция продолжалась. В ней так или иначе были задействованы тысячи людей. Но Фридман и Воробьев как в воду канули. Без их задержания считать операцию завершенной было нельзя.
* * *Когда Птица проснулся, было уже темно. Часы показывали половину седьмого, и он не мог понять: утро сейчас или вечер? А какая, к черту, разница? Он сидел на чужом матраце в чужой квартире. Одетый, вспотевший… Его затрясло. Он все помнил. Помнил подвал с неуловимым запахом смерти. И остро ощутимым — крови. Помнил желтушный оттенок кожи седой старухи… когда он с ней накануне расстался, она была цветущей молодой женщиной. Она была БЕРЕМЕННОЙ МОЛОДОЙ ЖЕНЩИНОЙ… Не хочешь пойти в РУБОП? Нет!
Как ты будешь жить с ЭТИМ дальше? Как ты вообще будешь теперь жить?
Он помнил выбитые зубы… и ту, прежнюю, улыбку.
Он помнил растоптанную сапогом нежную кисть…
Он помнил что-то страшное, кровавое, на полу в углу.
Он закричал… Не хочешь пойти в РУБОП? Нет.
Птица кричал и бил себя кулаками по голове, пытаясь вызвать физическую боль, чтобы заглушить другую, внутреннюю. Он кричал, но из раскрытого рта вылетали только глухие булькающие звуки. Он кричал, и эхо гуляло по подземельям Ада.
Теперь ты знаешь, что такое Ад? Ад — это ты сам.
Беззащитный маленький человек сидел на полу в чужой квартире, бессильно опустив руки. Катились слезы. Они капали на кожаную куртку, снятую с трупа. Труп бывшего лагерного дружбана он спрятал в лесу. Если бы он мог спасти жизнь своего неродившегося сына, он убил бы Финта тысячу раз. Если бы он мог спасти своего неродившегося мальчика, он сам принял бы тысячу смертей.
Ах, сослагательное наклонение!
Слезы капали на кожаную куртку, качались тени голых ветвей в окне, и влетал в приоткрытую форточку ветер с Финского залива. Ветер катил черные валы с белыми гребешками пены, трепал кусты на берегу и гнал шуршащие листья по улицам курортного городка. По улицам ехали автомобили ДПС, и в каждом была фотография убийцы и террориста Воробьева. В ориентировках особенно подчеркивалась особая опасность преступника. Слезы капали. Отчетливо звучали шаги по бетонному лестничному пролету за тонкой картонной дверью. Поскрипывал, качаясь, уличный фонарь за окном. Тень от ветвей дерева ежесекундно меняла свой рисунок, напоминавший то пляску скелета, то битву гигантских черных многоногих пауков. Террорист и убийца Воробьев ничего этого не видел и не слышал. Он тупо смотрел на стену оклеенную дешевыми обоями. Губы беззвучно шевелились. Глаза смотрели тоскливо и обреченно. Его жизнь кончилась вчера.
* * *Полковник Любушкин приехал в госпиталь к своему заместителю майору Рощину. Острый гипертонический криз свалил Сергея Владимировича прямо на операции, в адресе у Васьки Ливера. Прошли сутки. Вырваться раньше Любушкин никак не мог. Он дважды звонил в ВМА, справлялся о здоровье. А потом махнул на все рукой, закончил рабочий день непривычно рано, в шесть часов, и поехал навестить Рощина. По дороге купил апельсинов, соков, йогуртов. Дал себе слово — о работе не говорить. Заранее знал, что так не получится.
— Здорово, Сергей Владимирович, — бодро сказал он с порога палаты.
— А-а, Михалыч, — поднял глаза от книги Рощин. — Здорово.
«Валентин Пикуль», — прочитал Любушкин золотое тиснение на обложке. Название было напечатано мелко, и разобрать он не смог. Рощин начал вставать. Юрий Михайлович быстро, профессионально, оценил внешний вид своего зама: бледный, мешки под глазами.
— Ты чего вскакиваешь? Лежи.
— Чего мне лежать. Я уже оклемался, пора на выписку.
Рощин не подозревал, что перед тем как пройти к нему, Любушкин побывал у заведующего отделения и договорился о том, чтобы Рощина продержали в госпитале не меньше недели. Невзирая на все его протесты и заявления о железном здоровье и отличном самочувствии. Юрий Михайлович слишком хорошо знал своего зама.
Как только Рощин окажется вне больничных стен, он снова ринется в работу. А ему обязательно нужно отдохнуть и подлечиться. Интересно, есть ли на Западе такое слово подлечиться? Нет, это, наверно, чисто отечественное понятие, там ребята давно просекли, что здоровье — это капитал. А мы ходим на работу с температурой, с давлением… так надо. Любушкин грустно улыбнулся.
— Чему улыбаешься, Михалыч? — спросил Рощин удивленно.
— Да так… Слушай, Сергей Владимирыч, как можно растолковать значение слова подлечиться? Просвети серость.
— Это ты к чему? — Рощин почувствовал в словах друга какой-то подвох.
— Ты ответь, — сказал Любушкин серьезно. — Тебя полковник спрашивает.
— Полковник — это круто, — вздохнул Рощин. — Подлечиться, говоришь? Ну, наверно, можно перевести как немного подправить здоровье.
— Во! — Любушкин поднял указательный палец. — Немного. А нам ты нужен здоровый. Считай, что это приказ. Лечись.
— Понял, не дурак. А медики, знаешь, чего говорят?
Любушкин посмотрел вопросительно. Он начал вынимать из сумки передачку. Рощин хмыкнул:
— Они говорят: нужно меньше волноваться. Беречь себя.
— Правильно говорят, — сказал Любушкин с иронией.
Оба улыбнулись. Они-то знали, как удается беречь себя на этой работе. И как получается меньше волноваться.
— Ну, как там у вас? — спросил Рощин. В палате никого, кроме них, не было. Трое его сопалатников ушли смотреть телевизор. Говорить никто не мешал.
— А чего ты спрашиваешь? — в голосе Любушкина звучало ехидство. — Ты же сегодня уже трижды звонил на службу.
— Не-е, дважды, — ответил Рощин. Через пять минут они говорили о работе.
* * *Игорь Шалимов в этот день тоже закончил работу рано. В семь часов вечера он был уже дома. Разделся в прихожей, привычно чмокнул жену в щеку, спросил сына об оценках и, не дослушав ответа, прошел к себе в комнату. Катерина почувствовала его настроение, вошла следом. Игорь наливал в фужер водку.
— Что-то случилось? — спросила она мягко, глядя, как наполняется «смирновской» фужер, предназначенный для вина.
— Нет, ничего… просто устал. Штирлиц улыбнулся. Он прекрасно владел голосом, мимикой, но обмануть жену не мог.
— Подожди, я хоть закусить тебе принесу.
— Ерунда, Катя, не надо… спасибо. Он махом выпил граммов сто пятьдесят водки. Выдохнул. Подмигнул жене. Игорь знал, что Катерину ему не обмануть. Двенадцать лет совместной жизни — этим сказано все. Он никогда не посвящал жену в свои служебные дела. Очень много было в них такого, о чем он и сам хотел бы забыть. Отличная четырехкомнатная квартира, машина, комфортабельный быт, возможность отдыхать с семьей за границей — все это куплено дорогой ценой.
Катя присела на край стола. Юбка натянулась, очерчивая ногу. После двенадцати лет брака жена все так же возбуждала Игоря. Он провел рукой по колену в скользком нейлоне. Она улыбнулась.
— Ужинать будешь, опер?
— Попозже, ладно? Сейчас мне нужно поработать.
Катя покосилась на бутылку, пожала плечами и вышла, прикрыв дверь. Штирлиц опустился в кресло, плотно сжал лицо руками. Хотелось завыть, разбить кому-нибудь морду. Последнее время все шло как-то не так, наперекосяк… Обычная, довольно грязная работа, превратилась в очень грязную. В беспредельную. Винить в этом некого, знал, на что шел, нанимаясь к Короткову. Потом шаг за шагом делал уступки, увязал все глубже, глубже. Зарабатывал. За год всего переехал из трехкомнатной хрущобы в четырехкомнатные апартаменты улучшенной планировки. Поменял тачку, перевел сына в дорогую школу, купил мебель, аппаратуру… еще много чего купил. Совесть продал.
Игорь закурил, протянул руку к бутылке. Передумал. Сейчас нужна трезвая голова. Нужно спокойно обдумать выход. Последнее время все шло не так. Известный отпечаток накладывали приближающиеся выборы в ЗАКС. Босс нервничал, нагружал работой до края и выше. Примерно час назад Штирлиц-Шалимов узнал, что в больнице скончался избитый накануне отставной моряк-правдолюбец. Это могло сильно осложнить ситуацию. Конфликт между Коротковым и правдолюбцем лежал на поверхности. Прокуратура не сможет пройти мимо. Шалимов был против этой акции, непосредственного отношения к ней не имел. Ну и что? Все равно противно. Да еще неизвестно, что накопают прокурорские и ребята с убойного отдела?
