Андрей Дышев - Морской узел
– Что это? – сонным голосом спросила Ирина, убирая с лица волосы.
– Вода, – ответил я, присел у люка и тотчас понял, что вода не бывает такой… Леденеющей рукой я взялся за ручку, надавил на нее. Холодок прошелся у меня по спине. «Не открывай! – шепнул мне внутренний голос. – Один раз ты уже открыл…»
Я надавил на ручку сильнее и потянул на себя медленно, в готовности немедленно ее закрыть. Мне показалось, что я улавливаю запах дешевых приторных духов. Дверца не скрипела, как раньше, ее пружина была густо смазана. Я открыл дверцу до конца…
– У тебя спички есть? – спросил я и испугался своего голоса – слабого и безжизненного.
– Зажигалка, – ответила Ирина. Она подошла ко мне и встала за моей спиной. – Ничего не видно. Какой тяжелый запах…
– Уйди! – крикнул я и протянул руку с зажигалкой вперед, в липкий мрак преисподней. Большой палец нащупал ребристое колесико. Одно движение – и вспыхнуло пламя; темнота, словно стая черных крыс, испуганно забилась в самый угол. С немым ужасом я смотрел на сплетенный комок чего-то очень похожего на разлагающиеся водоросли. Сквозь засохший, спутавшийся клок на меня смотрел мутный глаз, и пламя зажигалки отражалось в нем. Я почувствовал, что больше не могу дышать, и из последних сил просунул руку с огнем еще глубже.
То, что я увидел, вынудило меня издать дикий вопль. Конура была завалена сырыми, чернеющими человеческими головами, и они, словно кочаны капусты, соприкасались друг с другом, будто целовались или перешептывались, и волосы с головы Эльзы налипли на лысину Фобоса, а синий оскаленный рот Али касался крупного и чуть ссохшегося уха врача…
Я с криком отскочил от люка, ударом ноги закрывая его, кинулся на лестницу, взлетел к двери и принялся колотить в нее руками и ногами.
– Не делай этого! – не своим голосом кричал я. – Не делай этого, Игнат! Не надо! Я умоляю тебя! Не надо!
Покачиваясь и прижимая руки ко рту, посреди отсека стояла Ирина. Ее мутило. Отвратительное зрелище вызвало у нее глубочайшее отвращение, но не более того. Она не знала этих людей и не понимала, о чем я умолял Игната, разбивая в кровь кулаки. Мне хотелось убить себя, чтобы умереть прежде, чем наступит страшное мгновение. Никто, никто не остановит яхту на ее пути к чудовищной плахе, где будут убиты сотни невинных людей! А ведь Дзюба предупреждал меня, что это произойдет, если я откажусь дать ложные показания против Селимова! Он предупреждал меня, но я считал, что не способен предать друга. Значит, я способен осмыслить ту чудовищную трагедию, которая произойдет с минуты на минуту? Я предпочел, чтобы погибли дети, но лишь бы не запачкать свою холеную совесть? И я до сих пор уверен, что поступил верно в кабинете у Дзюбы? О нет! Я не наивный и честолюбивый глупец! Я подонок, я преступник!
Схватив гаечный ключ, я принялся неистово бить им по бортам яхты. Грохот стоял ужасный, корпус яхты гудел и стонал, и мне казалось, что от ударов дрожит море, покрывается рябью озноба.
– Прекрати!! – закричала Ирина, затыкая уши.
Я откинул ключ в сторону, рухнул на колени. Господи! Где же тот эталон, которым можно измерить степень праведности моих поступков? Почему ты не наделил им меня, чтобы я безошибочно определил, как надо было поступить, чтобы душа до последней секунды жизни оставалась спокойной, а мысли стройными и светлыми от осознания своей нравственной чистоты? Почему ты так мучаешь меня сейчас, будто я предал, струсил или польстился на сребреники? В чем мой грех, если я удостоился таких мук? Когда пошел против твоей воли? За что ты казнишь меня страшной мыслью, что я буду омыт детской кровью по собственному желанию? Где же ты был, господи, когда я так страшно заблуждался, слепо следуя голосу своей совести? Зажги маяк, дай луч надежды, по которому я пойду с уверенностью, что смерть моя не будет напрасной!
Ирина плакала, стоя надо мной и пытаясь поднять меня с колен. Я поднял отяжелевшее лицо и увидел перед собой замасленную до черноты рубашку мотора. Ярче! Больше света! Я вскочил на ноги, оглядывая мотор так, словно нищий, которому с неба свалился сундук с золотом. Схватился за воздушный шланг, соединенный с фильтром. Ударом кулака разбил пластмассовую коробку фильтра, обнажив многослойную сетку, перемежеванную стекловатой и пористой бумагой. Двигатель-то дизельный! Имеющий те же особенности, что и в моем джипе – то есть без дросселирования на впуске и с малым объемом камеры сгорания. Этими особенностями я и воспользуюсь.
Дрожащей рукой я насадил топливный шланг на патрубок, и солярка снова устремилась в сердце мотора. Сейчас, голубчик, мы тебя реанимируем! Ты у нас еще поработаешь, еще покажешь свою могучую силушку! Я подсоединил провода от аккумулятора к стартеру. Мотор задрожал, засвистел, но с первого раза не завелся… Ирина стояла со мной рядом, не понимая того, что я делаю. Мне трудно было смотреть ей в глаза. Я убивал ее, она это чувствовала, но не знала: за что? почему?
Вторая попытка… Руки дрожат, попасть в клеммы очень непросто. Стартер с лязгом провернул шатун, спрессованная солярка воспламенилась, толкнула поршни, и мотор заработал! Пучки дыма, словно от выстрелов маленьких пушек, стали быстро наполнять отсек. Я потянул за трос, увеличивая обороты до максимума. Двигатель взревел, мелко задрожал, и вибрация перешла на весь корпус.
Ирина прижалась лицом к моему плечу. Она ни о чем не спрашивала, не проявляла беспокойства. Она полностью доверилась мне, полагая, что все, что я делал, – это правильно, ибо иначе нельзя. Я притянул ее к себе, обнял, коснулся губами ее уха.
– Яхта загружена взрывчаткой, – сказал я. – Игнат направляет ее к центральному причалу, где сейчас праздник…
Она отстранилась от меня, взглянула мне в глаза, но они были заполнены не столько ужасом, сколько жалостью и сочувствием ко мне; Ирина поняла, что я скрывал от нее все это время и чего мне это стоило.
– Послушай меня внимательно, – говорил я. – Я попробую взорвать мотор для того, чтобы пробить днище. Чтобы нам выбраться через пробоину наружу, надо будет дождаться, когда трюм полностью заполнится водой. Нам придется задержать дыхание минуты на две-три. Ты сможешь это сделать. Ты должна это сделать…
Ирина смотрела на меня, глаза ее были полны отчаянной решимостью.
– Не бойся ничего, – произнес я, снова прижимая девушку к себе. – Если мы потопим яхту, то бояться будет уже нечего. В худшем случае мы попадем в рай.
Ирина кивнула и даже всхлипнула от смеха, потому как моя последняя фраза была до смешного абсурдной.
Мотор разогрелся, от него шел жар, как от доменной печи. Я приказал Ирине подняться по ступеням к двери, опуститься на колени и закрыть голову руками. Там было уже очень много дыма, Ирина кашляла, задыхалась. Я торопился, понимая, что это последний шанс, переиграть который будет невозможно. Несколькими ударами гаечного ключа я сбил трубку, по которой в мотор поступала охлаждающая жидкость. Она хлынула мне под ноги тугой струей, словно из поливочного шланга. Вентиль масляного крана в поддоне мне пришлось отыскивать на ощупь. Я свинтил его, сливая горячее масло на пол. Мотор, лишенный охлаждения, вдобавок терял смазку. Температура стремительно росла. Несколько раз я нечаянно коснулся его корпуса и обжегся так, словно угодил снова в горящую квартиру Ирины. Казалось, рубашка мотора раскалилась докрасна. «Давай! Давай!» – мысленно подзадоривал я, словно разжигал дьявольский костер. Масло стало гореть, превращаясь в черный смрадный дым. Если мы не пустим яхту ко дну и не утонем, то очень скоро погибнем от удушья… У меня слезились глаза, я прижимал ко рту рукав рубашки, чтобы хоть как-то уберечь свои легкие от ядовитого угара. Мотор ревел в предсмертной агонии, сжигая самого себя своим же теплом. Я схватил шланг, из которого хлестала охлаждающая жидкость, поднял его до уровня воздушного фильтра и замер перед решающим мгновением. Когда холодная вода вместе с воздухом попадет в надпоршневое пространство, то произойдет так называемый гидроудар. Сила его может быть необыкновенно велика, и должен разрушиться не только мотор, но и прорваться тонкое днище, на котором он стоит.
Я направил струю воды на фильтр. Тотчас оглушительно взорвалась рубашка мотора, выплеснулись в стороны раскаленные, покореженные потроха; меня отшвырнуло к противоположной переборке; по лицу хлестко прошлись кипящие брызги, и, сминая барабанные перепонки, отсек заполнило невыносимое шипение, с которым по силе мог сравниться разве что кипящий гейзер. Погас свет, но за мгновение до этого я успел увидеть, как из пола поднялся тугой водяной столб, и холодная вода с жирными маслянистыми разводами волной накатила на меня.
Безудержный колокольный звон стоял у меня в ушах, и мне чудился далекий крик Ирины. Ударяясь головой об острые углы отсека, я принялся искать в кромешной тьме лестничные перила. Вода прибывала очень быстро, и я чувствовал, что она уже добралась мне до пояса. «Пробоина, наверное, огромная!» – подумал я, но ликования по этому поводу не было, а если и было, то длилось оно всего лишь одно неуловимое мгновение. И коль самая главная цель была достигнута, а победа была столь очевидна, что нельзя подвергать ее сомнению, то я сразу забыл о ней, выкинул на мусорные задворки памяти. Жизнь как бы перезагрузилась и началась сызнова. Я с Ириной находился в трюме тонущего судна, и наше положение было страшным, почти безнадежным… Я ухватился за мокрый поручень, подтянулся на нем, вытягивая свое измученное тело из воды, и по-обезьяньи, работая только руками, полез вверх. Коленом ударился об острый край ступени, не без усилий поднялся на ноги. Под тяжестью воды, заполняющей машинное отделение, яхта заваливалась на корму, и боковая перегородка становилась полом. Мне приходилось упираться в нее руками. Несколько ступеней вверх дались мне с трудом. Вода догоняла, хватала меня за ноги, словно я спасался от разъяренной стаи холодных скользких тварей.
