Андрей Дышев - Морской узел
Эх, Ирина, Ирина! Беспокойная душа! Сидела бы ты у меня дома, многих бед можно было бы избежать.
– Но только я из дома вышла, как меня останавливает милиция. Сажают меня в машину и везут к Дзюбе. А тот показывает мне заявление от соседки, которой я по мордасам надавала, и в этом заявлении говорится, что это я подожгла дом. Вот же дрянь какая, правда?
– Кто, Дзюба?
– Да и Дзюба тоже. Будто мы с ним никогда знакомы не были. Посадил меня в «обезьянник», подождем, говорит, когда Кирилл объявится, и тогда тебя отпущу. Я там и плакала от обиды, и угрожала. А потом… – ее лицо просветлело; эпизодом, который она собиралась рассказать, она гордилась. – А потом я убежала! Ты не поверишь! В «обезьянник» какую-то замызганную девицу завели, и я успела выскочить. Туфлями от милиционеров отбивалась! Пока они опомнились, я уже в такси запрыгнула. Вот… А когда добралась до бухты и увидела яхту, то подумала, что ты наверняка здесь. Доплыла, забралась на борт. А этот подонок мне руки связал и сюда затолкал…
Она подняла на меня глаза, словно хотела сказать: вот и все, теперь пришла твоя очередь, выноси свой вердикт. Но разве мог я в чем-то упрекнуть Ирину? Разве посмел бы я отругать ее за то, что ее душа была не на месте? За то, что волновалась за меня, переживала, что готова была пройти через боль, стыд и унижение, но разыскать меня, добраться до меня и быть со мной – а там будь, что будет! Так случилось. И бессмысленно оглядываться назад и гадать, что было бы, если бы все было иначе. Есть Ирина, есть я. И мы заперты в трюме яхты, которая напичкана взрывчаткой. И есть негодяй, недочеловек, намеревающийся направить яхту на центральный причал, чтобы она врезалась в его металлический кант, и, как спичка, лопнул бы форштевень, и покорежились бы шпангоуты, и пришла бы в действие адская машина, и чудовище, сидящее в баке для воды, вырвалось бы на волю огненным шаром, осыпая толпы людей смертоносным железом…
Я щадил нервы Ирины и не говорил ей о том, что яхта напичкана взрывчаткой и что собирался сделать Игнат. Сказал только, яхта без мотора будет болтаться посреди моря, словно пробка от портвейна, пока ее не арестуют пограничники.
– Мотор-то в наших руках! – сказал я, похлопывая еще горячий металлический бочок движка. – Можем завести, когда нам вздумается, и можем в любой момент заглушить.
Но я рано радовался. Ирина вскинула руку, призывая меня помолчать, и прижалась ухом к борту. На ее переносицу легла морщинка. Я последовал ее примеру. Сначала я мог различить только всплеск волн, но вскоре уловил тихий перезвон раксов. Раксы – это кольца вроде крючков для штор, которые скользят по мачте, только крепятся к ним отнюдь не шторы…
– Ах, поганка зеленоглазая! – вскричал я, ударяя по борту кулаком. – Он ставит паруса!
Схватившись за голову, я ходил по тесному отсеку, словно тигр, запертый в клетке. Ирина испугалась моей реакции.
– Не переживай так, – сказала она, поглаживая меня по руке. – На парусах он не может плыть быстро, его все равно догонят.
Я дернул рукой и посмотрел на Ирину, возмущенный ее наивностью.
– Да что ты понимаешь! – грубо ответил я, продолжая мерить шагами отсек. – Быстро, медленно… Если б только в скорости дело…
Я сам держал ее в неведении и сам же бесился от ее глупых утешений. Как быстро яхта доберется до центрального причала под парусами? Ветер приличный, и если Игнат сумеет справиться со всем парусным вооружением, включая самый тяговый кливер, то «Галс» долетит до конечной цели максимум за полчаса. За полчаса!
Я понимал, что не прав, и все-таки невольно срывал раздражение на Ирине. Нельзя посвящать женщин в важные дела, требующие большой ответственности и самообладания! Особенно опасны влюбленные женщины, эмоции и чувства которых превалируют над разумом и расчетом. Приручил Ирину к себе? Рассказал ей про все свои злоключения, связанные с «Галсом»? Теперь пожинай плоды…
Я метался, во мне безумствовала сила, посаженная под замок. Яхта несется к причалу, где колышутся толпы людей, и неужели никто не остановит это стремительное приближение кошмара? Точно сказал Игнат: я рыбак, сидящий в желудке большой рыбы. И более всего терзала меня мысль, что я сам, собственными руками выпустил на свет это тщедушное с виду существо, напичканное такой колоссальной силой зла! А сколько раз я спасал ему жизнь! Сколько раз я невольно помог Игнату приблизиться к жуткой развязке! И неужели все мои шаги были заранее просчитаны его сатанинским умом?
Ирина тоже мучилась, глядя на то, как меня колбасит. Она была очень похожа на меня тем, что всегда спешила взять на себя вину за любые неудачи и беды, которые обрушивались на нее по жизни. Она не прощала себе любой пустяк; в каждой нашей размолвке она считала виноватой себя и просила у меня прощения – в то самое время, когда и я просил ее простить меня.
И вот сейчас мы оба признавали с ней свою вину. Но какой толк от этого покаяния, если оно не могло принести нам облегчения?
Надежда была. Маленькая, робкая надежда на то, что где-то на входе в акваторию стоят насмерть Фобос и Али, два самоотверженных офицера, готовых своими телами закрыть причал от взбесившегося подонка. Они наверняка хорошо вооружены, им не составит большого труда догнать яхту и взобраться на нее. Раненый Игнат, пусть даже он трижды безумец, не справится с двумя крепкими мужиками. А надо-то всего покрутить штурвальное колесо да перенести гик с одного борта на другой – и яхта пойдет в открытое море… Но нет! О чем я? Не будет у них времени играть с парусным чудовищем в догонялки, крутить штурвал, переносить гик. Это слишком рискованно! Ребята просто влупят по яхте из гранатомета, сделают в ее борту метровую пробоину, куда хлынет вода, и яхта жалобно задерет к черному небу похожий на шпагу бушприт и пойдет ко дну. Фобос и Али должны сделать все очень быстро, чтобы люди, веселящиеся на берегу, ничего не заметили, чтобы не началась паника…
Ирина, Ирина, что ж ты себя погубила, такую молодую и красивую?
А она, бедолага, мучилась, глядя на мое страшное лицо, просила поделиться болью. Она чувствовала, что не знает самого главного.
– Кирилл! – воскликнула она. – Я так больше не могу! Почему ты молчишь? Что ты от меня скрываешь?
Сначала она просила меня с надрывом, с воспаленной требовательностью. Потом успокоилась, приникла к моей груди. Что самое страшное может случиться? – наверное, думала она. Самое страшное – это если мы оба погибнем… Милая девочка смирилась даже с этой жуткой мыслью. Любящей и ревнивой женщине иной раз бывает совсем нетрудно умереть – при условии, что с ней умрет ее любимый и уже никогда не обнимет другую женщину, не поцелует ее, не скажет ей слова любви… Она права, моя милая! Утонуть нам вместе с яхтой за сотни метров до центрального причала – это великое благо. Но надо молиться и просить бога, чтобы он подарил нам такой конец. Надо молиться, чтобы Фобос и Али не промахнулись, чтобы не отсырела кумулятивная граната, чтобы пробоина оказалась смертельной для яхты, и тогда эта страшная рыба, в желудке которой мы сидели, не сможет сожрать детей…
Мы сошлись с Ириной в одной точке и притихли, едва ли не засыпая, в темном промасленном углу отсека. Только эта точка представлялась Ирине самым худшим концом. А для меня же она была лучезарной надеждой. Я думал о том, что от взрыва гранаты обязательно сдетонирует пластид, и взрыв будет чудовищной силы. Об этом ребята должны подумать. Значит, они должны подорвать яхту загодя, на приличном расстоянии от входа в акваторию. Может быть, к яхте уже мчится моторная лодка, подпрыгивает, разрезает темные волны подводными крыльями, а на ее передке, закутавшись в рыбацкий плащ, замер Фобос с гранатометом в руке – точь-в-точь гарпунщик на китобойном судне!
Я успокоился, доверился судьбе, снял с себя бремя ответственности. Мое дело доведут до конца надежные парни. Ждать смерти, когда от тебя уже ничего не зависит, когда эстафета уже передана и можно расслабиться, прижаться к родному, любящему тебя человеку – это блаженство. И я сидел бы так, обняв Ирину, до последнего мгновения своей жизни, если бы вдруг не обратил внимания на большую темную лужу перед дверкой люка, в котором когда-то прятался Игнат. Я подумал, что из-за шторма оттуда стала пробиваться забортная вода, хотя и не представлял, как это могло произойти – может быть, непроизвольно открылась какая-нибудь заслонка над осью гребного винта… А вдруг через эту заслонку можно выбраться наружу, в море?
Я не тешил себя надеждой, что нам удастся каким-то чудодейственным способом выбраться из трюма наружу, но все-таки заставил себя встать и подойти к дверце.
– Что это? – сонным голосом спросила Ирина, убирая с лица волосы.
– Вода, – ответил я, присел у люка и тотчас понял, что вода не бывает такой… Леденеющей рукой я взялся за ручку, надавил на нее. Холодок прошелся у меня по спине. «Не открывай! – шепнул мне внутренний голос. – Один раз ты уже открыл…»
