Богдан Сушинский - Батарея
– Я не знал, что мы пришли сюда для совершения вечернего купания.
– Лучше признайтесь, что стесняетесь меня.
– Было бы странно, если бы я не стеснялся вас, тем более что мы не в постели, что еще достаточно светло, а главное, я пока что представления не имею, как вести себя с вами.
– Как вести себя со мной?.. – хмыкнула Римма, снимая портупею и гимнастерку. – А действительно, как со мной вести себя?.. Вам действительно нужен мой совет?
– Да, пожалуй, уже не надо… – растерянно проговорил Гродов, поневоле отводя взгляд от оголенной груди женщины.
– Попытайтесь вести себя так, будто находитесь в семи километрах от передовой, где сейчас гибнут сотни солдат, и в ста метрах от госпиталя, в котором раздевающаяся перед вами женщина круглые сутки видит одно и то же: кровь и страдания. Кровь, смерть и страдания… Причем и на передовой, и в госпиталях нашлись бы сейчас тысячи мужчин, которые были бы готовы жизни свои отдать, только бы оказаться сейчас в этом закутке морского берега, а значит, на вашем месте. К слову, на запад от госпиталя, сразу за оградой, на пустыре, уже выросло целое кладбище тех, кого спасти мы не сумели, а значит, тех, кто позавидовать вам уже не сумеет. Такого совета вам, капитану, только что вышедшему из боя, сумевшему вернуться, как мне объяснил один из ваших раненых, из почти безнадежного рейда по вражеским тылам, достаточно?
В эту минуту Гродов почувствовал себя так, словно только что эта женщина отхлестала его по лицу. Причем в связи с этим же «тайновечерним» купанием. В конце концов, он не был ни святым, ни ханжой, самый обычный мужик в сугубо мужском значении этого слова. Правда, по какой-то странной случайности во всех случаях его юношеского грехопадения более инициативными оказывались женщины. Но, конечно, Дмитрий был решительно убежден: это следует считать всего лишь совпадением.
– У вас несколько необычный способ убеждать мужчин, – растерянно пробормотал он.
В эти мгновения в памяти Гродова всплыло налитое тело совсем еще юной практикантки-поварихи Люсьены, которая после многодневной атаки глазками и томных вздохов в последний вечер своей практики в детском доме дала практический урок обращения с женщинами этому рослому, смазливому старшекласснику. Заманив парнишку под каким-то предлогом в свою конурку при кухне, она уложила его поперек постели и поначалу буквально зацеловала, а затем столь же бурно, и тоже в буквальном смысле, отдалась.
И выглядело все это незабываемо и потрясающе. Даже на первом курсе военного училища Гродов все еще оставался влюбленным в нее, все мечтал когда-нибудь найти, а впервые оказавшись после случайной вечеринки в постели у многоопытной «училищной профуры», самым постыдным образом бредил телом «несравненной Люсьены», интуитивно убеждая себя, что вновь оказался рядом с ней.
Странно, но уже буквально через два-три месяца после того, как Люсьена отбыла в свое кулинарное училище, лица ее Дмитрий вспомнить не мог, поскольку было оно каким-то совершенно обычным и неприметным; а вот все то, что называется «женским телом», запомнил так, что помнит до сих пор. Кажется, и сейчас еще смог бы узнать его буквально на ощупь, на чувственность, на пьянящий, никакими духами-одеколонами не приправленный запах…
– Отвернитесь, мне нужно раздеться донага, потому что долго обсыхать будет некогда. – Нет, эти слова уже принадлежали не Люсьене, а совсем иной женщине – из иного времени, иного возраста, а следовательно, из иного мировосприятия.
Другое дело, что слова, которые, словно заклинание, произносила тогда, в каморке, эта девчушка из кухни, этот «поваренок», как называли Люську-Люсьену почти все поголовно влюбленные в нее старшеклассники, он уже не сможет забыть никогда. «Господи, – страстно шептала она в тот вечер, – если бы ты, мальчишка, когда-нибудь стал моим мужем, всю оставшуюся жизнь я бы молилась на тебя как на ожившую икону! Наверное, за каждую твою ласку обожествляла бы. Понимаю, что сочтешь меня глупой, но только помни, что глупой я была… сугубо по-женски».
Все тогда поражало Гродова: и необычность первого соития с женщиной, и отчаянная решимость произнесенных ею слов, которые сам он никогда ни одной, пусть даже самой любимой женщине сказать не смог бы, и какая-то обреченная искренность в словах, поступках и даже во взгляде этой девушки, прекрасно понимавшей, что вместе им никогда не быть, ибо не суждено, и даже сумевшей молитвенно убедить себя в этой «судности».
– Исходя из всей вашей словесной бравады, старший лейтенант, – тоже принялся лихорадочно снимать с себя комбат портупею и китель, – вы должны были бы выглядеть смелее.
– Только умоляю вас, – вдруг по-настоящему взмолилась Римма, – никогда не обращайтесь ко мне по званию. Особенно в такие вот, совершенно интимные, моменты.
– Прошу прощения, сорвалось с губ, не предполагал…
В эти минуты он не мог не вспомнить купание с другой женщиной – Валерией Лозовской. Странная вещь: и происходило оно совсем недалеко отсюда, и было это совсем недавно, хотя и в том времени, которое уже принято именовать сейчас пока еще не прижившимся понятием – «до войны»… Но тому прощальному купанию – теперь он это воспринимает даже не как купание, а ритуальное омовение – предшествовали более или менее продолжительное знакомство и своеобразно сформировавшиеся отношения с баронессой. А вот то, что происходило сейчас…
– Тут как-то сам собой возникает один нюанс, – возвращала его к прифронтовой реальности уже окончательно оголившая свои грудяшки и бедра Римма. И до чего же по-девчоночьи озорно улыбается при этом! – Как медик, я спокойно воспринимаю голое тело своих пациентов мужского пола, а значит, вообще мужчин, а вот раздеваться перед ними стесняюсь.
Вода в этом августовском морском затоне была по-парному теплой и на удивление прозрачной. Сделав несколько шагов по жалящему своей кремневой остротой дну, Гродов с удивлением обнаружил, что женщина стоит на подводной каменной плите, отшлифованной волнами и покрытой скользкими водорослями. И что ведут на эту плиту, словно на эшафот, три неровные, самой природой сработанные ступени.
– Не нужно больше слов, – положила руки ему на плечи, а затем, по мере того как мужчина поднимался и приближался к ней, плавно опускала их до уровня бедер. – Только, ради бога, не нужно слов…
– Потому что никакие слова никакого смысла на этой плахе уже не имеют, – так и не мог потом вспомнить Дмитрий, произнес ли он эти слова мысленно, или, вопреки запрету, вслух.
Зато хорошо помнит, как нежно обволакивала его женщина теплыми изгибами рук, крепкими икрами ног и пьянящими путами губ.
…И длилось это столь же долго, сколь и мгновенно…
Потом они еще какое-то время лежали на воде вверх лицами, держась за руки и подставляя свои оголенные тела пока еще несмелому, едва-едва проклевывающемуся лунному сиянию.
– Понимаю, что на войне ни загадывать, ни обещать ничего нельзя, – произнесла Римма, когда, понежившись под лунным светом, они неспешно поплыли к берегу. – Но ведь я ничего особого от тебя и не требую.
– Обещаю, – прервал ее объяснение Гродов. – Не клятвенно, однако обещаю.
– Но ведь ты еще не знаешь, о чем я тебя стану просить.
– Чтобы эта встреча наша не оказалась последней или прощальной.
– Согласна, об этом тоже стоило попросить. Хотя на самом деле хочется, чтобы ты пообещал: если нам суждено будет пережить эту войну, ты обязательно разыщешь меня и привезешь сюда, на это сакральное место, на эту жертвенную, как я называю ее, плиту. Независимо от того, как сложится наша жизнь, будем ли мы женатыми или холостыми, ты разыщешь, привезешь меня сюда, и мы повторим все то, что только что сотворяли в этой заводи. Могу я позволить себе такую прихоть?
– Как минимум постараюсь выжить, – ответил Гродов. – А если уж выживу, то первое, что сделаю, – это разыщу тебя в одном из госпиталей, а дальше – все по твоему завету.
21– Ты сказала, что за германским офицером Гербертом Рольфом приезжал какой-то наш офицер из штаба, который и увез его. Не можешь вспомнить, кто был этот офицер? – По крутой извилистой тропе Римма поднималась вслед за Гродовым, и он то и дело подстраховывал ее, подавая руку или поддерживая за локоть.
– И не имеет смысла вспоминать. Он стал всего лишь гонцом, имени которого ты не знаешь. Зато тебе известен человек, который послал его. Это полковник Бекетов.
– Как я и предполагал. Потом он вызывал тебя в контрразведку?
– Нет, приезжал сюда. Мы с ним долго беседовали. Он-то и рассказал о тебе. Причем я заметила, что полковник увлечен твоим образом, словно мальчишка – фронтовым киногероем.
– Возможно, на самом деле в его беседах проявлялось увлечение тобой.
Римма осуждающе взглянула на комбата, а затем, тут же сменив гнев на милость, взяла его под руку и буквально повисла на нем.
– Наконец-то один специфический мужской недостаток в тебе определился – страстная ревность. Полковник действительно проявлял интерес ко мне, но совершенно по иному поводу. Ты, наверное, слышал, что в свое время Бекетов служил на востоке страны?
