Александр Звягинцев - Естественный отбор
Теперь же пьяненькая Ольга снова пристально вглядывалась в ее фигуру.
— Собираешься родить ему ребенка? — спросила она с угрюмым неодобрением.
— Я не могу иметь детей.
— Почему?
— Вы же знаете…
— Да, знаю… Выкидыш у тебя был в девяносто третьем, в октябре.
— Зачем же спрашивать?
— Знала. Да забыла. А ты меня в те дни запомнила. По глазам вижу.
— Как же вас не запомнить, если каждый день по телевизору любуемся.
— Кто любуется, а кто плюется. Народу никогда не угодишь, — горько усмехнулась Ольга. — Хочешь стать матерью?
— Давайте переменим тему.
— Тема самая для тебя животрепещущая. Если хочешь стать матерью — стань ею для моей дочки.
— Мать у ребенка бывает одна.
— Я не мать, — сказала, пьяно раскачиваясь, Ольга. — Я сука… Су-ка… И больше ничего не скажешь. Такой уродилась, такой и помру, вот ешьте меня с потрохами, если вам по вкусу.
— Не надо так, прошу тебя, — неожиданно для себя самой перешла Аня с ней на «ты».
— Нет — сука. Зачем ей такая мать? Я не знаю, где буду завтра… Может быть, в Ницце, а может, в Рио-де-Жанейро. А может, и подальше… — зловещим шепотом закончила она фразу.
— К чему этот разговор? Мне своего горя хватает.
— Видишь ли… Перед тем как исчезнуть, я должна решить судьбу дочери.
— У нее же есть еще дедушка с бабушкой.
— Мать с ней в Москве не справится, а в Цюрих к деду я ее не пущу. У меня с ним свои счеты. Он меня душой ссучил и сделал маркитанткой в обозе бывших партийных бонз. Не он, а я их деньги отмывала. Он процветает, а я прогорела. Душа пуста, а она дороже золота. Я платила по его старым счетам. Теперь платить нечем. Я — банкрот.
— Разорилась?
— Нет — обесценилась. Теперь меня зовут — Инфляция, — она кокетливо зажмурилась и невесело хохотнула. — Душа стала в копеечку.
— Я врач по телесным недугам, а тебе надо к священнику.
— Ха-ха. Что же Скиф твой не исповедуется? Кровушки человеческой пролил — не дай бог. А муж и жена — одна сатана.
— Господи, страсти какие говоришь, — перекрестилась Аня.
— Да-да, хахаль твой не ангелочек. Если бы не знала тебя, не отдала бы ему дочку.
Она подняла мутный взор на большую фотографию на стене, где улыбающийся Скиф был снят с полковником Павловым и боевыми друзьями.
— Смейся-смейся, бывший муженек. Я с тобой за месяц на всю страну прославилась, а карьеру сделала без тебя. Мне добрый дядя из «конторы Никанора» вовремя намекнул: Скифу, мол, с его предсказаниями войны в Персидском заливе и года распада СССР место в психушке уготовано, а тебе в самый раз в мутной жиже перестройки в бизнес податься. Нам свои люди нужны… И пошло, и поехало… Прыгнуть к плешивому хлыщу в постель, стать в кабинете раком перед министром и бургомистром — цель оправдывает средства. Между ног не убудет, зато моей компании налоговые льготы на тарелочке с голубой каемочкой преподнесут и кусочек нефтяной трубы отрежут. Попросят меня на телевидении того вон черного кобеля отмыть добела — сделаю так, хоть к лику святых причисляй и в каждый дом по иконе заказывай. Глядишь, а он уже в правительство норовит. Народу сказочку шепнуть — рада стараться. Папочка мой любезный перед отъездом в свой исторически спасительный Цюрих привел за руку женишка: «Выходи, дочка, замуж. Жених из потомственных нефтепромышленников. Если не президентом, то премьером станет». Да женишок оказался с зэковским прошлым. Спасибо, папочка. А дядечка из «конторы Никанора» пророчит: «Один раз в тебя стреляли, да не попали, один раз взрывали, да не застали, в третий раз от судьбы не убежать». Вот почему я к тебе пришла.
— Хочешь, чтобы я пожалела тебя? — уже без злобы спросила Аня, глядя ей прямо в глаза.
— Не хочу.
— Тогда чего же тебе надо?
— Гарантий. Что станешь моей дочке матерью, когда черный день настанет. Ты все равно за Скифом будешь таскаться. Вот и пригрей его дочь.
— Хм, гувернанткой, хочешь сказать?
— Гувернанток у нее и без тебя хватает. Я тебя тоже в завещание вписала. За сто тысяч долларов кто угодно девочку воспитает, но я еще верю в слепую любовь. Ты в моей дочке будешь Скифа любить, каждую ее черточку. Ты ее видела?
— Игорь показывал карточку — похожа на него.
— Ха-ха, я рожала по заказу. Все. Пора кончать.
Ольга снова приложилась к рюмке с коньяком, после чего вытащила из сумочки свидетельство о рождении ребенка.
— Вот тебе документы. Лучше ты для нее матерью будешь, чем какие-то паршивые приживалки.
Аня слишком долго сдерживала слезы. После ухода Ольги она не выдержала и громко всхлипнула, прижав к губам платок, в который было завернуто свидетельство о рождении ребенка.
ГЛАВА 25
С Засечным можно было ссориться по десять раз на дню. Теперь он зазевался за рулем, глазея на красотку. Все приговаривал из машины: «Девушка, а девушка… Может, подвезти вас или обогреть в салоне?.. У меня печурка справная».
Ну и в конце концов заплутался в ночной Москве. Ведь бывал-то здесь давным-давно.
Скиф ему в деликатной форме намекнул на ротозейство и недисциплинированность. Засечный разразился трехэтажным матом, развернулся и поехал ночевать к деду Ворону.
Пришлось Скифу самому без конвоя везти домой славянофила в бобровом воротнике и такой же боярской шапке. Под шубой у того была атласная косоворотка с вышитыми золотыми петухами. Всю дорогу пьяный ревнитель чистоты крови русского народа костерил жидов и полужидов, пока не заснул.
Скиф сам взялся волочь тяжелую тушу на пятый этаж пешком по лестнице в доме без лифта. Долго звонил в дверь, наделал переполоху у соседей.
Наконец отворила дверь жена славянофила и всплеснула короткими пухленькими ручками:
— Азохэнвей, допился, бродягес, шо тибе добрие люди на спине приносят!
Скиф не захотел наблюдать расправу над пассажиром и, посмеявшись, вернулся в машину.
Возле нее он нашел задумчивого гаишника, который скучал у капота его «Мерседеса». Толстый, мордастый, с роскошными усами, ну просто картинка.
Он по ночному времени не стал козырять обладателю «Мерседеса», а еще более задумчиво вгляделся в его глаза:
— Хорошо стоим?
— Да не-е, командир, все в порядке. Клиента подвез, — скороговоркой ответил Скиф и полез в карман за документами.
— Клиент стоит?
— Какой там стоит — в горизонтальном состоянии, — приветливо ответил Скиф и вслед за документами приготовил деньги.
— А знак стоит? — ткнул жезлом в темноту гаишник. Впереди на темном столбе что-то неясно просматривалось.
— Какой знак?
— «Остановка запрещена для всех видов транспорта»! Будем оформлять протокол?
— Прости, начальник, — тьма-тьмущая. Знаешь, я тут кое-что подзаработал…
— Тут цифры на квитанции не разобрать — пошли ко мне в машину.
Они сели в милицейскую машину. Гаишник включил свет, повернулся к нему с улыбкой и снял шапку. Его лицо показалось Скифу знакомым.
Тот протянул ему руку и уронил в усы:
— Алейкум салям, Скиф!
— Ассалям виалейкум! — машинально ответил Скиф, глядя в пышущее здоровьем лицо.
Тот еще раз улыбнулся, пожал протянутую руку и произнес на дари знакомую всем отпахавшим афганскую войну фразу:
— Хубасти?
И повторил по-русски:
— Как дела?
— Нормально, — ответил Скиф, и, вглядевшись в лицо гаишника, он, не скрывая удивления, произнес: — Боже мой, ты, Ч-ч-ч…?
Но милиционер приложил палец к губам:
— Понятно, обрадовался, но зачем так громко?..
Оба приподнялись и с жаром обнялись, как принято у фронтовиков-афганцев.
* * *Шакал в Афганистане порой завоет так, будто младенец заплачет. А потом по всему ущелью истеричный хохот и вой эхом отдается. Стреляли в них почем зря, где только не встретят! Не любили солдаты эту собачку. И было за что…
Рассказывали, что шакал может спящему солдату кожу на лице слизать до мяса и даже член откусить, так что спящий и не проснется. И это благодаря тому, что на языке шакала вроде бы слюна такая обезболивающая…
Непроглядная ночь. Шакалы смолкли, будто прислушивались к громкому шепоту на посту и звенящей тишине, готовой в любой момент взорваться трассирующими очередями и замогильным воем мин.
— Татарчук, сукин кот, — окликнул постового Скиф, — с кем ты там шепчешься?
Три бронетранспортера ожидали за перевалом выхода связника из-за линии фронта, если таковая только была в этой неразберихе, которую потом назовут афганской войной.
— Перебежчика спымали, та'щ кап'тан. Брешет, шакал, что только с вами разговаривать будет. Мы ему чуть башку не отвертели, а он молчит и шипит, как дикий кот.
— Давай его сюда.
Два солдата привели замотанного в рваные тряпки дервиша в козлином колпаке и с высокой клюкой в руке.
