Эльмира Нетесова - Женская месть
— Знаешь, я, наверное, когда-то был лесником. Или жил в берлоге. Иногда просыпаюсь от запахов тайги. Хотя лес далеко от меня. Я полюбил свое одиночество. Такое бывает, когда человека сгоняют из семьи. А он, как на смех, простил всех и полюбил себя. Не просто выжил, а и выздоровел. Вам того не понять, — вздохнул Захар.
— Дед, когда тебя не стало, мы все поняли, как ты нам нужен. Каждому из нас!
— Ништяк, то пройдет. Я нынче не советчик и не помощник. Хотя и у меня иногда болит сердце по вас, по всем кровинкам моим. И не спится ночами. Но я держу себя в кулаке и одюжу свое…
— Зачем? Нам бывает невмоготу без тебя.
— Наташка! Не ломай мою душу. Когда-нибудь поймешь меня и простишь. Не надрывай и не неволь, едино долго не выдержу и уйду, либо помру. Разве тебе будет легше?
— Нет! Конечно, нет. Пусть лучше останется все как есть! — согласилась баба.
— Когда мы жили втроем, вместе с Толиком и Ильей, я понимал, что они у меня не заживутся. Хотя оба говорили поначалу, будто никогда не оженятся. Но и года не минуло, оба семьи завели. И детки объявились, и мужики сызнова отцами поделались. Детный человек даже смотрится иначе. Потому что у него своя зацепка на земле имеется, та, какая силу дает, жить заставляет. Это у одиноких нет здоровья. Им жить ни к чему. Держаться не за кого. Что у него впереди, крест и могила! А у семейного дети и внуки. Вот и ты помни про то! Это неважно, на кого похожи, главное, что после тебя не земле останется корешок! И он твой, родной и самый любимый. Береги его от холодов. Будь доброй мамкой. Ить ты для дитенка и земля, и небо! Не дай его в обиду. Покуда мал и слаб, поддержи! Может, в другой жизни он твоим отцом станет. Пусть добро вкруг вас живет солнцем.
— Ладно, дедуль, спасибо тебе на добром слове, за то, что простил меня! — чмокнула Захара в щеку и заспешила домой.
Наташка получила главное, прощенье от деда. Знала от бабки, идти на роды нельзя без благословенья семьи. И не приведись, если за плечами беременной повиснет обида старого человека. Как она отразится на судьбе роженицы и ребенка, не знает никто и не отведет беду. Всякое может случиться.
Может, именно потому, в давние времена беременные бабы перед самыми родами просили прощенья у всех соседей, сельчан и родни, чтоб никто им не пожелал вслед плохое.
Наташка выполнила этот обычай и теперь с легким сердцем возвращалась домой.
Ей навсегда врезались в память слова деда:
— Может, я вернусь к вам, в следующей жизни, если встречу кого-то из вас, поверю и снова полюблю…
— Дай Бог тебе родить малыша здорового и счастливого! — желал ей вслед Захарий.
* * *…Прошли пять лет. Николай Иванович заметно постарел и поседел. Он уже вышел в отставку, но не изменил своих привычек и каждый вечер, как только позволяла погода, выходил в сквер посидеть на лавочке, подышать свежим воздухом, полюбоваться листопадом.
Вот и сегодня пришел на свою лавочку. Присел, привычно оглянулся, нет, никого из знакомых стариков не увидел. Да и кто теперь подойдет к нему? Недавно умер Глеб. Никита ушел еще раньше. Оба не дожили до шестидесяти. Сердце подвело. А какие крепкие были мужики!
Вздыхает Чижов. Хорошо в сквере, тихо, но уж очень одиноко, неуютно и тоскливо. Не с кем словом обмолвиться. И вдруг к его ногам подкатился мяч, большой и лупастый, весь в крупный горошек.
— Дед! Давай в мячик поиграем! — услышал звонкий мальчишечий голос. И рассмеялся, увидев щербатую улыбку, смеющуюся конопатую рожицу:
— Лови! — отбросил мяч ребенку, тот поймал. Серьезно, во все глаза глянул на Николая Ивановича, и человеку вдруг стало холодно. Он увидел, как похож этот ребенок на его Алешку. Тот же взгляд, те же русые прядки волос, смешные уши — одно больше другого. Та же крупная родинка на щеке. И улыбка, какая снилась много лет подряд. Мальчишка смотрел на Чижова внимательно, словно хотел что-то вспомнить и не мог.
— Ну теперь ты лови! — бросил мяч Чижову.
— Как зовут тебя? — спросил мальчугана.
— Алешка, — ответил тот.
— А где твой папка?
— Он умер! У меня мама и аж две бабки с дедом!
— А здесь ты с кем?
— С мамкой! Вон она, газету читает! — указал на женщину, сидевшую на скамье напротив. Николай Иванович не без труда узнал Наталью. В ней ничего не осталось от той девчонки, какую он знал еще подружкой сына, потом назвал своею женой…
Кажется, это было совсем недавно, только вчера. Но куда делись озорные огоньки в глазах девчонки, беззаботная улыбка, не сходившая с лица. Эта женщина была лишь отдаленной тенью той Наташки, навсегда убежавшей в прошлое босиком и в расстегнутом халате.
— Наталья! Это вы? — встал человек и подошел к женщине, робко присел рядом. Ему хотелось о многом спросить ее, но слова колючим ежиком застряли в горле.
— Здравствуйте, Николай Иванович! — ответила сухо, холодно.
— Наталья, чей это малыш?
— Конечно, мой!
— Это понятно! Но от кого? — смутился окончательно.
— По-моему, вопрос смешной, и так все понятно!
— Да, но этого не могло быть!
— Не верите своим глазам? Вот так и я решила, что этот ребенок от Алеши. Кто ж еще мог стать его отцом!
— Но сын умер!
— Вот он, живой! Его копия, его портрет, и его у меня никто не отнимет и не уведет. Мы любим друг друга, и нам уже никто не помешает.
— А как же я? Ведь я его отец! — вспомнил Чижов.
— У вас есть справка. А у меня сын! — усмехнулась Наталья и позвала:
— Алеша, пошли домой, к своим! Не приставай к чужому дедушке! — торопливо повела мальчишку по аллее. Так поспешно уходят от памяти, какую не хочется ворошить никому и никогда…
