Андрей Дышев - Моя любимая дура
– Я вас не знаю, дедушка, – ледяным тоном, от которого у меня потемнело в глазах, произнес Мураш. – Мой отец погиб, его завалило ледником, когда он ехал в машине…
– Что ты, сынок? – испуганно произнес старик. – Какая машина? Что ты городишь? У меня отродясь машины не было. Ты ж знаешь, только мотоцикл. Сам же на нем катался, когда малой был… В своем ли ты уме, Антошка? Или я ошибаюсь и не с тобой говорю? Мой сын, Антон Юрьевич Мураш, родился второго мая тысяча девятьсот семьдесят девятого года. Мамку твою покойную звали Екатерина. Ты сначала учился в школе Нальчика, потом поступил в институт. А сейчас работаешь в банке – название, правда, запамятовал. С девушкой дружишь, ее Настя зовут. Приходила сегодня утром ко мне, апельсинов принесла, про тебя спрашивала… Ну так как? Все сходится, сынок?
Мураш молчал, глядя перед собой, и медленно крутил головой. Альбинос придвинул трубку к себе.
– Все сходится, Юрий Николаевич, – сказал он. – Вы за Антошку не беспокойтесь. Просто он на работе немного переутомился. Сейчас мы отправим его к вам, и вы скоро встретитесь. Поправляйтесь!
Альбинос отключил телефон. За столом воцарилась гнетущая тишина. Даже Тучкина, которая принесла поднос с кастрюлей, не посмела нарушить тишину и застыла в нескольких шагах от стола. У меня не хватило сил сдержаться. Да и зачем надо было сдерживаться?
– А ты приличная сволочь, Мураш, – сказал я.
– Это еще мягко сказано, – поддержал меня Альбинос.
– Та-ака-ая наглость! – протянула Лера.
– Этого алкаша я не знаю, – забормотал Мураш и вытер нос рукавом. – Вы же слышали, он был пьян! А мой отец – поэт и романтик, он погиб под ледником. Он еще писал: «Что будет завтра – никогда не знаешь, и как в туман в него въезжаешь…»
– Нет! Нет! Нет! – завизжал Дацык, будто его начали кастрировать, и трижды ударил по столу обеими кулаками. – Не верю я тебе, подошва ты рифленая! Не верю, ерш унитазный! Батяню своего не признал, до больницы довел, угробить старика хочешь! Убью, падла! Из последнего глаза яичницу сделаю! Ты думаешь, что сможешь заполучить наш чемодан?! Ты думаешь, я возьму и вот так отдам его тебе?!
– А может, правда? – тихо засомневалась Лера. – Стихи все-таки неплохие. За душу берут…
Мураш вскинул голову, глянув на Леру, как на милиционера, который очень вовремя появился за спинами хулиганов.
– Я правду вам говорю… – хлюпая носом, проговорил он. – Мой отец ехал на десятой модели с номерным знаком «два ноля…»…
Дацык вдруг вскочил, вцепился обеими руками в Мураша и повалил его спиной на стол. С рычаньем, которого испугался бы самый кровожадный хищник, он принялся расстегивать «молнию» на его груди; бегунок тотчас заело, и Дацык рванул края куртки, вырывая «молнию» «с мясом». Его волосатые руки с длинными костистыми пальцами бегали по груди Мураша словно два испуганных паука. Затрещали пуговицы на рубашке. Едва не оторвав нагрудный карман, один из «пауков» впился своими членистыми мохнатыми ножками в изрядно помятый, обернутый в мутную пленку паспорт. Дацык раскрыл паспорт на первой странице, пощечиной перевернул вторую, третью…
– А-а-а! – завопил Дацык пуще прежнего и принялся хлестать паспортом по лицу Мураша. – Все сходится, оглобля неструганая! Ты врешь, но сопротивляешься, пузырь мочевой! Убью! Убью!
При каждом слове Дацык наносил по сизому носу Мураша удар паспортом, у которого уже порвался листок с отметкой о регистрации.
– Это совпадение, – всхлипывал Мураш, не пытаясь хоть как-то защититься. – На свете бывают всякие, даже самые удивительные совпадения…
Мне было противно смотреть на Мураша и на фонтанирующего слюной, малинового от ненависти Дацыка, и я встал из-за стола.
– Любуйся, любуйся! – остановил меня Альбинос. – Твой приятель. Ты его сюда привел.
– Мне надо просушить ботинки, – ответил я.
– Дацык тебя проводит!
Экзекуция наконец закончилась. Дацык свернул паспорт трубочкой, вставил его в рот Мурашу и только после этого оставил его в покое. Он вытер со лба пот, поправил воротник своей куртки и выудил из заветной коробки начатую бутылку. Наполнил рот водкой, прополоскал горло и проглотил.
– Чтобы через пять минут духу здесь твоего не было! – сказал он Мурашу.
– Я должен… я должен, – зашлепал губами Мураш, словно еще смаковал вкус обложки паспорта. – Я должен найти место гибели своего отца…
– Кто-нибудь! – взмолился Дацык. – Закройте ему рот! – И, с укором взглянув на Альбиноса, который снова занялся своей трубкой, добавил: – А ты говоришь, меня должно тошнить от крови. Да умертвить этого бешеного скунса – это подвиг, который станет достоянием нации!
– Еще врет! – покачала головой Лера, посчитав необходимым проявить солидарность с Дацыком. – Сказал бы честно, что тоже хочет денег, мы, может, и дали бы ему немножко…
Бежать отсюда! Бежать прочь от этих помоев, которые представляются людьми! Бежать немедленно, без колебаний и страха! Чавкая мокрыми ботинками, я пошел к своей хибаре. Дацык понял меня почти что правильно.
– Эй, не гони! – хмыкнул он за моей спиной. – Мне тоже противно на этого Антошку смотреть. Вот же паскудный тип, да? Батя в больнице загибается, а он здесь нам песенки чирикает… А все из-за того, что Альбино слишком добренький. А я гнилую натуру душой чувствую, веришь? Все могу понять. Хочется чуваку деньжат на халяву сорвать, хочется красивой жизни. Но нельзя же в гиену превращаться… Знаешь, чего я вообще вынести не могу? Жадности. Я себе давно зарок дал: никогда жлобов не щадить… И как ты его раньше не раскусил?
Это хорошо, что Дацык разоткровенничался. Человек, который изливает душу, смотрит в глубь себя самого и плохо видит, что творится снаружи. Легче будет с ним справиться… Вот и мой сарай. Больше ты не будешь для меня приютом, старина! Сгущаются сумерки. Ночь станет моим верным союзником. Сейчас как никогда я чувствовал себя сильным и свободным. Ай да молодец Альбинос! Какой умный ход сделал, чтобы уличить Мураша во лжи. Как ему удалось разыскать его отца? Наверное, отправил запрос в справочную Нальчика… Но об этом потом. А сейчас все внимание на дверь, на почерневшую от солнца и снега дверь в хибару… Я остановился перед ней. Дацык, нахмурив брови, смотрел на меня. Он что-то заподозрил?
– А ты что ж, даже ужинать не будешь? Тебя мы с довольствия не сняли. Напротив, водочкой сегодня побалуем.
– Сначала просушу ботинки.
Сейчас он должен приказать мне отойти на несколько шагов, после чего сунет пистолет за пояс и возьмется за скобу. Но чего он медлит? Почему смотрит себе под ноги?
– Чьи это следы? – пробормотал Дацык и поставил ногу рядом с четким отпечатком рифленой подошвы. – Не мои… А ну-ка, задери ногу! У тебя какая подошва?
– Не надо ничего задирать, – вдруг прозвучал незнакомый мужской голос. – Это мои следы.
Глава 37
ВСЕ ЗА ОДНОГО
Дацык не успел обернуться, как ему в затылок уперся автоматный ствол. За его спиной стоял невысокий коренастый милиционер в серой форме с лейтенантскими погонами. На поясном ремне висела портативная радиостанция, которая безостановочно шипела, будто внутри ее жарилась яичница. У лейтенанта было широкое доброе лицо, на котором чеканно вырисовались хроническая усталость и лень. Дацык оторопел и стал медленно-медленно разгибаться и поднимать руки, словно он был водолазом и работал сейчас на глубине. Я обратил внимание, что пистолета в его руке уже не было, он успел незаметно сунуть оружие в карман куртки. Наивно полагать, что внезапное появление в бандитском логове гаранта справедливости и законности привело меня в чувство восторга. Наверное, я испытывал те же чувства, что и Дацык. С моим заклятым врагом мы вдруг стали союзниками.
Лейтенант убедился, что Дацык правильно отреагировал на его появление, опустил автомат и перевел взгляд на меня:
– Вацура Кирилл Андреевич?
Я пожал плечами, будто надеялся, что эту непреложную истину еще можно будет поставить под сомнение. Лейтенант сдвинул кепи на затылок, промокнул платком вспотевший лоб и как-то нерешительно, словно был согласен рассмотреть альтернативные предложения, произнес:
– Ну что? Пойдем к столу?
На Дацыка страшно было смотреть. У бедолаги было такое лицо, будто он всю жизнь верой и правдой вкалывал на заводе, и вдруг ему объявили, что пенсии у него никогда не будет, да еще в грубой форме выставили за ворота. Я чувствовал себя не менее скверно. Милиция нашла меня там, где я меньше всего ждал ее. Что у меня теперь впереди? Уж конечно, не грамота за содействие органам правопорядка и не крепкие милицейские рукопожатия… Мы шли с Дацыком к столу, и вид у нас, должно быть, был весьма обескураженный. Лейтенант вздыхал за нашими спинами и зевал. Казалось, что это не он принуждает нас к каким-то действиям, а, наоборот, мы грузим его своими проблемами.
Компания, сгруппировавшаяся у стола, пережила появление милиционера еще более тяжело, чем мы с Дацыком. Надо сказать, что Альбинос и Лера, которые сидели лицом к склону, не сразу разглядели за моей спиной низкорослого лейтенанта. Получилось, что мы подсунули им милиционера неожиданным сюрпризом, буквально вручили его, как хлеб-соль. При виде человека в форме и с «калашниковым» наперевес Лера потеряла дар речи. Раскрыв рот, она с откровенным ужасом уставилась на погоны со звездочками. Альбинос остался внешне спокойным, даже трубка не дрожала в его пальцах, но держал он ее криво, отчего тлеющие угольки сыпались ему на грудь. Альбинос не замечал этого, как и едкого запаха горящей синтетики. Шоковая пауза затянулась. Дацык, не желая, чтобы ответственность за появление милиционера Альбинос возложил на него, развел руки в стороны, пожал плечами и пробормотал:
