Андрей Воронин - Инкассатор: До седьмого колена
– А может, Сохатый – это новая кличка Тучкова? – предположил Дмитрий. – Мало ли с кем он сидел, чему научился!
– Красиво, – подумав, сказал Юрий. – Но, увы, далеко от истины. Я видел его рожу, и фотографии Тучкова тоже видел. Ничего общего, Дима. Попробуй придумать еще что-нибудь.
– А может, это сам Медведев? – сказал Светлов. – Мотивов у него хоть отбавляй. Во-первых, сам понимаешь, деньги, которые он, вице-президент банка, запросто мог умыкнуть из-под носа у Шполянского и остальных. Во-вторых, Тучков, соперник в любви, для него отличное прикрытие. И потом...
– Не годится, – сказал Юрий. – Я о нем уже думал. Ведь он же сам дал письменные показания!
– Которые у тебя отобрали буквально через час, – иронически добавил Дмитрий.
– Ну и что? Согласись, это слишком громоздко: сначала давать показания, потом с боем их отнимать... Он мог просто не пустить меня в дом, мог все отрицать, мог, наконец, просто запереть меня в подвале до тех пор, пока не улетит за границу...
– Да, – неохотно признал Светлов, – это верно. Придумать можно что угодно, беда в том, что в жизни так никто не действует. Ну, тогда это его жена.
Юрий недовольно дернул плечом и нехотя кивнул.
– Да, – сказал он мрачно, – я тоже начинаю так думать. Жаль, что толку от этого нет никакого. Где ее искать? И доказательств никаких, исполнитель мертв, убит...
– А вот это уже не твоя забота, – резко ответил Светлов. – Решено, завтра же утром я звоню Одинцову, объясняю ему ситуацию, и пускай берутся за дело. Сколько можно дурака валять, в самом деле? Они дождутся, что эта чертова баба прикончит мужа и потеряется навсегда! И вообще, мне жутко интересно, каким образом они намерены повесить на твоего Веригина смерть того же Кастета?
– А зачем? – Юрий пожал плечами. – Выделят дело Кудиева в отдельное производство, а Веригин сядет за Далласа и Шпалу, только и всего-то.
– Черт, – сказал Светлов и непроизвольно зевнул.
– Спать иди, – сказал ему Юрий. – Все равно мы с тобой сейчас ни черта не придумаем.
– Не хочу, – отказался господин главный редактор. – Я с тобой посижу, посмотрю, как солнышко встает. Сто лет этого не видел, представляешь?
Юрий хотел удивиться (какое еще солнышко посреди ночи?), но тут и сам заметил, что небо на востоке понемногу наливается бледной предрассветной синью, и понял, что ночь прошла. Темнота понемногу превращалась в серенькие сумерки, насекомые в траве давно умолкли, а вокруг, будто на проявляющейся фотографии, начали возникать из темноты очертания домов, заборов, грядок и плодовых деревьев – словом, дачного поселка, в котором обосновался господин главный редактор с семейством. Тогда Юрий закурил, дал прикурить Светлову и, привалившись голым плечом к балясине перил, стал бездумно дожидаться рассвета, как это десятки раз бывало с ним раньше.
Он не заметил, как задремал, и проснулся оттого, что его осторожно трясли за плечо. Открыв глаза, Юрий увидел, что вокруг уже совсем светло, хотя солнце еще не взошло. Трава под забором была седой от росы, небо светилось жемчужным с зеленоватым отливом светом; рядом с Юрием стоял Светлов, уже не голый, а в джинсах и просторной майке с коротким рукавом. В руке Дмитрий держал мобильный телефон. Лицо у него было осунувшееся после бессонной ночи и какое-то перевернутое, будто господин главный редактор только что получил ужасное известие.
– Что случилось? – спросил Юрий, моментально приходя в себя и вскакивая.
Он тут же охнул и застыл, боясь пошевелиться: избитое, усталое, затекшее от сна в неудобной позе тело отозвалось на слишком резкое движение вспышкой боли. Светлов подождал, пока его отпустит, и сказал:
– Одевайся, кофе уже на столе. Мне только что звонил Одинцов. Этой ночью по дороге в Шереметьево взорвался автомобиль Медведева.
– Елки-палки, – сказал Юрий. – Жалко, он показался мне приличным человеком.
– Быть и казаться – не одно и то же, – сказал Светлов. – Кстати, они уже установили, что на переезде под поезд попала именно твоя машина. Одинцов спрашивал, не знаю ли я, куда ты подевался. Они никак не могут понять, куда пропало тело. По их твердому убеждению, тело должно быть, а его нету.
– И что ты ему сказал? – спросил Юрий.
– Сказал, что машину, наверное, угнали, а ты скорее всего до сих пор мирно спишь у себя дома.
– А он?
– А он сказал, что это вряд ли, и больше ничего не пожелал уточнять.
– Ага, – кисло сказал Юрий, припомнив драку в подъезде и обещание пенсионерки Марьи Трофимовны вызвать милицию.
Если старуха сдержала свое обещание (а она его, конечно же, сдержала!), приехавшие по вызову менты наверняка обнаружили очень интересную картину, украшенную, помимо всего прочего, трупом профессионала по кличке Сохатый. У них, должно быть, возникла масса вопросов к главному герою ночной потасовки в подъезде, и Юрий понял, что сейчас ему следует держаться как можно дальше от майора Одинцова и его коллег. Он еще обдумывал это, попивая кофе на просторной веранде дачи, когда по ступенькам крыльца застучали торопливые шаги множества ног. Побледневший Светлов шагнул к дверям, но его отшвырнули с дороги, как котенка, и на веранду, больше не таясь, с грохотом ввалилась целая орава автоматчиков в касках и бронежилетах. Мгновенно прозревший Юрий вскочил, опрокинул переднего ударом кулака в самую середку черного трикотажного рыла, швырнул в остальных тяжелым табуретом и бросился к окну, но его схватили сзади за одежду, повалили, защелкнули на запястьях наручники, быстро и очень профессионально намяли бока, а затем, рывком поставив на ноги, прикладами погнали на улицу, где дожидался крытый автофургон с решетками на окнах.
* * *– Наручники снимите, – потребовал Юрий. – Что за ерунда? Я бы сам приехал, если бы вы позвали по-человечески... Или это ваша фирменная манера доставлять свидетелей на допрос? Не зря вас все-таки народ не любит.
– Народ не любит нас за то, что мы ему мешаем окончательно свихнуться, все разворовать, пропить и перерезать друг другу глотки по пьяной лавочке, – спокойно возразил Одинцов. – Непопулярная у нас профессия. И вдобавок очень опасная. Приедешь, бывает, пригласить свидетеля на допрос, а он тебе кулаком по морде, а потом еще и табуретками швыряется. Вы омоновцу нос сломали, между прочим. И еще у одного здоровенный кровоподтек на локте от вашей табуретки, у него рука не сгибается – телесные повреждения средней тяжести...
– На больничный пускай идет, – огрызнулся Юрий. – Меньше грехов на душу возьмет, пока будет дома перед телевизором водку пивом запивать, страж порядка... Ушибли его! Жалко, что зашибить не получилось! Тоже мне, ОМОН! Ему дали в рыло, а он и покатился...
– Это называется оказание сопротивления при задержании, – сказал Одинцов. – Очень, между прочим, отягчает.
– А кто сказал, что это было задержание? – удивился Юрий. – Они, во всяком случае, ничего не говорили. Откуда я мог знать, кто это? Камуфляж сейчас на любом углу купить можно, чтоб вы знали. Вы снимете с меня наручники или будете ждать, пока у меня руки отсохнут? Учтите, я вас тогда ногами запинаю. Без проблем, понятно?
– Вы ведете себя очень неразумно, – вздохнул Одинцов. – Грозитесь, хорохоритесь... Понимаете, что влипли по самые уши, а туда же – ногами запинаю... А что, если я сейчас позову сюда наряд и прикажу немного поработать с вами, привести вас в соответствующее состояние? Чтобы вам хотелось только одного: чтобы вас, наконец, перестали бить... А?
– X... на, – грубо ответил Юрий. – Самому слабо? Или это тебе, интеллектуалу, не по чину? Черт, а ведь ты мне показался нормальным человеком, почти приличным...
– Внешность бывает обманчива, – сказал Одинцов, один за другим выдвигая ящики стола и рассеянно копаясь в их содержимом. – Черт, ну и бардак развели! Не стол, а помойка... Внешность бывает обманчива, Юрий Алексеевич, – со значением повторил он и шумно задвинул последний ящик, – и это, увы, в полной мере относится к вам. Вы мне тоже показались... Впрочем, это неважно. Я потому и не перевариваю таких, как вы, борцов за справедливость, что рано или поздно все вы сходите с нарезки и начинаете убивать направо и налево уже не ради этой своей выдуманной справедливости, а просто из удовольствия лить кровь. Это, как я понимаю, что-то вроде наркотика...
– Погоди, майор, – сказал Юрий. – Ты что это несешь? Белены объелся? Какая еще кровь? Опомнись!
– Какая кровь? – рассеянно переспросил Одинцов. – Обыкновенная, красная... Не волнуйся, Филатов, я тебе все объясню. Нам еще не раз предстоит говорить на эту тему, так что не торопись. Давай сначала разберемся с наручниками. Пожалуй, их действительно можно снять. На окне решетка, за дверью два сержанта, и вообще... Ну, не дурак же ты, правда?
– Знаешь, – сказал ему Юрий, – в последнее время я что-то начал в этом сомневаться.
– Сомнение – первый шаг к познанию истины, – изрек Одинцов и заорал: – Сержант! Сержа-а-ант!!! Наручники сними, – добавил он нормальным голосом, когда в кабинет с шумом ворвался, нашаривая на бедре пистолет, перепуганный сержант.
