Андрей Воронин - Слепой. Танковая атака
Остановившись перед дверью нужной квартиры на третьем этаже, Мордвинов сделал нетерпеливое движение рукой в сторону Белого, безмолвно предлагая ему отойти в сторонку и не отсвечивать. Белый послушно отступил, спустился на одну ступеньку и стал у стены, вне поля зрения дверного глазка. Мордвинов нажал на кнопку звонка, и они отчетливо услышали доносящееся из-за двери стандартное переливчатое «дилинь-дилинь». Анатолий Степанович убрал палец с кнопки и прислушался. В квартире царила мертвая, ничем не нарушаемая тишина: не скрипели половицы, не шаркали по полу домашние тапочки, и не бормотал работающий телевизор, который теоретически мог помешать хозяйке (или хозяину, если Белый не ошибся насчет ориентации господина Семибратова) услышать звонок.
Мордвинов позвонил снова. Квартира молчала, как будто Семибратов развлекался здесь с надувной резиновой куклой или перед уходом в целях конспирации придушил любовницу подушкой.
– До смерти он ее затрахал, что ли? – вторя мыслям начальника, тихонько пробормотал Белый.
Анатолий Степанович сердито покосился на него и позвонил еще раз, уже начиная понимать, что ему не откроют. Это было скверно, поскольку рождало массу вопросов, ответы на которые можно было получить, только войдя в квартиру. Даже имея опыт по части проникновения со взломом (а он такого опыта, увы, не имел), Анатолий Степанович поостерегся бы его применять: а вдруг хозяйка все-таки дома? Что тогда с ней делать – убить? Человек может иметь массу причин, чтобы не открывать дверь, и, коль скоро он у себя дома, а ты – не полицейский с ордером на обыск и арест, любая из этих причин считается уважительной. Не хочу и не открываю, а почему не хочу – это, ребята, не ваше собачье дело. Душ принимаю, в сортире сижу, сплю или просто глазею в окошко – это мое законное право, черным по белому прописанное в Конституции Российской Федерации…
Капитулировав перед обстоятельствами, преодолеть которые явно был не в силах, Мордвинов разочарованно отступил от двери. Нога его при этом зацепилась за коврик, коврик поехал по выложенному метлахской керамической плиткой полу, и они услышали негромкий скребущий звук, издаваемый, судя по тембру, чем-то металлическим.
– Да ну на фиг! – изумленно и недоверчиво выдохнул Белый.
Как и он, не веря себе, Анатолий Степанович отступил еще на шаг и указал глазами на коврик. Белый быстро наклонился, приподнял коврик за угол и выпрямился, держа на ладони плоский никелированный ключ.
– Охренеть можно, – сказал он. – Я думал, таких баранов на свете уже не осталось.
Мордвинов помедлил, глядя на ключ и чувствуя, как в душе стремительно разрастается, пуская цепкие корни, смутное, но явно нехорошее предчувствие. Делать, однако, было нечего, если не рассматривать в качестве приемлемой альтернативы вариант, при котором ключ возвращался на свое место под ковриком, а они с Белым, поджав хвосты, отправлялись восвояси, так ничего толком и не узнав.
– Открывай, – вполголоса скомандовал он, и Белый с готовностью приступил к порученному нехитрому делу.
Замок дважды щелкнул, дверь открылась, и из полумрака прихожей в ноздри им ударил запах сигарет, которые курил Семибратов. Они осторожно, крадучись, переступили порог; прикрывая за собой дверь, Анатолий Степанович свободной рукой вынул из кармана пистолет.
Квартира оказалась однокомнатной, основательно запущенной и крайне скудно обставленной. Отставшие обои вздулись пузырями, а кое-где и вовсе отклеились, обнажив желтые от клейстера газеты времен застоя. Из мебели здесь наблюдались двустворчатый платяной шкаф, шаткий, исцарапанный и облупившийся стол-книга, два полумягких стула с засаленными сиденьями и прохудившейся обивкой, и узкая, ничем не застеленная тахта. На кухне не было и того. Меблировка тут ограничивалась древней, откровенно взрывоопасной газовой плитой, навесной полкой с немногочисленной, разрозненной и грязноватой на вид посудой, а также облупившейся табуреткой, живо напомнившей Анатолию Степановичу ту, которую Белый вышиб из-под ног учителя Лялькина. На табуретке красовался натюрморт из одинокого хрустального бокала с остатками красной жидкости на дне и вскрытого пакета вишневого сока. Анатолий Степанович понюхал бокал. Пахло не вином – соком, причем именно вишневым.
– Вот стервец, – уже понимая, что его надули, но не представляя, зачем это понадобилось, тихонько пробормотал Мордвинов.
Квартира была пуста и выглядела так, словно в ней не жили уже лет десять или сдавали ее внаем – не постоянно, а посуточно, и не приличным людям, а заезжему сброду без гроша в кармане. Возможно, так оно и было; возможно также, что таинственно испарившаяся любовница (или любовник) обитала в этом же подъезде и, когда Семибратов сделал свои дела и уехал, незамеченной вернулась домой. Такая схема выглядела чересчур громоздкой и сложной, но ничего невозможного в ней не было, да и оставленный под ковриком ключ отлично вписывался в эту версию. Почему бы и нет? Семибратов – профессиональный разведчик, привычка путать следы намертво въелась ему в мозг, а что до здешней антисанитарии и бытовых неудобств, так ему, надо думать, в служебных командировках приходилось терпеть еще и не такое…
Из комнаты, заставив Анатолия Степановича вздрогнуть, послышался протяжный, пронзительный скрип. Обернувшись на звук, он увидел застывшего перед распахнутым настежь шкафом Белого.
– Ах ты, падло! – разглядывая что-то в шкафу, негромко, но с большим чувством произнес Белый.
Мордвинов подошел к нему и заглянул в шкаф. Шкаф был практически пуст, только внизу, в самом углу, небрежно скомканной кучей лежали засаленные, с пузырями на коленях серые брюки и старый, обтерханный коричневый пиджак с двумя рядами орденских планок на левой стороне груди. Из-под одежды выглядывали исцарапанные носы старых офицерских ботинок, формой напоминающих утюги. В другом углу шкафа стояли кошелка с продуктами и инвалидная трость, а на верхней полке рядом со старой соломенной шляпой виднелась спутанная копна седых волос, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся париком и накладной бородой.
Анатолий Степанович физически ощутил, как в крови гуляет гормон стресса – адреналин. Ноги сделались ватными, а тело – легким, как надутый гелием воздушный шар. Голова слегка кружилась, в ушах звенело, а чувство, что он находится там, где не должен находиться, и занимается чем-то, за что его не погладят по головке, достигло апогея.
– Я же говорю: козел, – убежденно произнес Белый.
– Закрой рот, – чуть слышно приказал Мордвинов. – И валим отсюда. Быстро!
– А… – начал Белый, но, только раз глянув на переменившееся лицо шефа, послушно захлопнул рот и заторопился на выход.
Они заперли дверь, сунули ключ обратно под коврик и почти бегом, стараясь не шуметь, спустились по лестнице.
– Чего это было-то? – усевшись в машину и переведя дух, спросил Белый. – Вот сучара! Развел нас, как лохов!
– Я тебе скажу, что это было, – сквозь зубы произнес Мордвинов. – Это была конспиративная квартира. Проторчи мы там еще немного, и пришли бы те, для кого он оставил под ковриком ключ. Пришлось бы либо сдаваться, либо стрелять, а затевать перестрелку с конторой – последнее дело. Развел… Да, развел! Я ведь тебе говорил, что ему палец в рот не клади. Заметил слежку, поводил нас по всему городу, разыграл целый спектакль…
– Куда теперь – за ним? – теребя головку ключа зажигания, спросил Белый.
Анатолий Степанович посмотрел сначала на уже довольно низкое солнце, а потом на часы.
– Без четверти шесть, – сказал он. – Нет, за ним ехать бесполезно. Он явно с кем-то встретился или сделал что-то важное, пока ходил за этим чертовым кефиром. Сегодня ничего интересного уже не будет, а завтра, прямо с утра, мы с тобой сгоняем в Кубинку. Был когда-нибудь в настоящем танковом музее? Вот заодно и посмотришь, пока я буду наводить кое-какие справки. Заводи, поехали.
Когда белая «газель» скрылась из вида, водитель припаркованного в соседнем дворе «форда» выключил и спрятал в бардачок рацию, которая принимала сигнал с установленного под крылом микроавтобуса подслушивающего устройства.
– Развел, как лохов, – пренебрежительным тоном повторил он слова Белого. – Да вы и есть лохи! К сожалению, не вы одни, – добавил он, подумав, и включил зажигание.
* * *Неделя, пришедшаяся на стык двух осенних месяцев, снова выдалась сухой и относительно теплой, как по заказу. В день, на который были назначены последние перед наступлением зимы танковые стрельбы, погода тоже не подкачала. С самого утра в небе не было ни облачка, и солнце напоследок светило в полную силу, ощутимо, почти как летом, пригревая через одежду. Прохладный, пахнущий грибной прелью и хвоей ветерок играл полукруглыми фестонами полосатого матерчатого навеса, установленного на гребне насыпного вала. Под навесом стоял длинный, накрытый белоснежной скатертью стол. Официантов не было – хозяин по вполне понятным причинам не жаловал посторонних халдеев, – и их роль пришлось взять на себя охранникам. Собственно, подаваемая гостям еда здесь, на полигоне, никогда не отличалась изысканностью. Умудренные жизненным опытом, осиянные созвездиями генеральских звезд сановные участники устраиваемых Сергеем Аркадьевичем празднеств на открытом воздухе – так сказать, «open air», – обычно не имели ничего против того, чтобы тряхнуть стариной, снова вкусить прелестей сурового походного быта и принять капающий мясным соком шашлык из рук неразговорчивого здоровяка в камуфляже, а не плутоватого шпака в белой манишке. Напитки гости, не чинясь, наливали себе сами, тем более что напитки были хороши. Что же до ресторанных изысков, то без них все с удовольствием обходились, находя их на фоне палящих по мишеням танков столь же неуместными, как и на лесном привале около охотничьего костра.
