Александр Звягинцев - Естественный отбор
Скиф в поезде один. И вообще в целом сне он — один-единственный персонаж.
Долго едет в темноте, как в детском аттракционе «пещера ужасов», когда из темноты неожиданно выдвигаются на тебя привидения. И вот в который раз он снова и снова попадает в подземный город-храм.
Те же столбы-сталактиты, тот же ледяной прозрачный купол высоко над головой. Не раз и не два он бродил во сне по лабиринтам этого города и все время выходил на одно и то же место — к кумирне с глиняной богиней и алтарем, на котором возвышалась хрустальная пирамидка с хрустальным шариком. Десять лет его преследовал этот сон.
Было в нем нечто таинственное, влекущее, но вместе с тем и пугающе-ужасное. Такое случается, когда человек смотрит в пропасть с высоты шестнадцатиэтажного дома: и страшно, и хочется сорваться вниз и полететь.
Богиня с воздетыми кверху руками начинала сиять. Сначала как золотая вещица, затем как голограмма, которую можно обойти и рассмотреть со всех сторон.
На этот раз она все росла и росла, пока Скифу не пришлось смотреть на нее снизу вверх.
Зазвучала музыка, даже не музыка, а какой-то подземный гул, в котором не различить отдельных звуков. Он словно клещами сдавливал голову и стискивал дыхание.
Полупризрачная богиня опустила руки, подняла голову и открыла пустые глаза, из которых лазерными лучами расходилось золотисто-голубоватое сияние.
— Вот ты наконец и наш, воин Гинду… Чаша твоих страданий перевесила чашу крови, пролитой тобой. Возьми священную маманду и взгляни на свою судьбу!
Перед Скифом выплыл хрустальный шарик и встал, переливаясь всеми цветами радуги.
— Всего девять было маманд. Девять — по числу планет, детей великого отца Солнца, дарующего жизнь. Девять маманд было даровано людям для познания вселенского разума. Девять измерений пронизывают пространство и три царства мира живут одно в другом: царство духа, царство материи и царство людей. Эпох тоже было девять. Восемь раз зарождалась и исчезала на Земле жизнь. Наступила последняя эпоха.
Скиф зябко повел плечами, хотя от прозрачной сияющей фигуры и от маманды исходил сильный жар. Тьма исчезла, на него вплотную надвинулось звездное небо. Так близко, словно Земля под ногами превратилась в футбольный мяч и он стоял на нем.
— Вглядись в свою судьбу!
Скиф прищурился. В хрустальном шарике пылало пламя.
— Это очистительный огонь, он превратит тебя в священный пепел.
«Вселенская перспектива», — подумал Скиф.
— Ум твой еще короток. Как у человека. Очистительный огонь сожжет твою душу, а не тебя. Тебе придется принести на алтарь жертвы свою дочь.
— Не бывать! Кто ты?
— Я — созидающее зло. Люди меня называют Ана Кали или…
— Или дьяволом? — догадался Скиф.
— Что названо — то уже существует. Созидающее зло даровало вам технический прогресс, который принес наслаждение комфортом, но породил еще большее зло. В мире людей никогда не было и не будет места добру. Оно живет в духовном мире, но у человека нет надежды обрести бессмертие. Хотя человек может стать вечным, как пророк, в мире зла. Еще до твоего рождения тебе выпал такой жребий — стать бессмертным в мире зла.
Скиф невольно попятился от этой дьявольской силы, исходившей от видения, но уперся спиной во что-то живое, колышущееся, движущееся. За ним плотной стеной стояли афганские цыгане, те, что просили подаяния в электричке Калуга-Москва.
— Это твои проводники в мир вечного зла. Они охраняют тебя.
Скиф поднял камень и замахнулся на перекошенного дервиша, пританцовывавшего на деревянной колодке. Цок, цок, цок — отстукивал убогий своей культей. И забытым гулким эхом отзывался этот звук в голове Скифа, отчетливо напоминая ему тиканье ходиков из его далекого детства.
— Не смей — это Хранитель Времени. Убьешь его — остановится время. Тогда наступит смерть для всех миров.
Скиф повернулся к великану в обрезанных сапогах.
— Это Хранитель Пространства. Разобьешь ему череп — разорвешь пространство, и в бреши ринутся захватчики из других миров.
На маленького побирушку с бритой головой у Скифа не поднялась рука.
— Этот ребенок — наследственное зло, груз прародительских грехов, которые достаются каждому младенцу от всех его предков. Когда он вырастет, девятая эпоха жизни на Земле закончится вместе с Землей, потому что дети не в силах вынести тяжести грехов всех своих предков. Они будут умирать во чреве матери.
— Запомни, ты должен принести свою жертву очистительному огню, иначе мы покинем тебя навсегда…
Именно на этом месте его разбудил звонок Ольги.
…Скиф приподнялся на локте и выглянул в окно. Дед Ворон возился в своем саду, обматывая стволы деревьев блестящей на солнце пленкой. Голуби и галки, прикормленные стариком, и в саду не давали ему прохода. Прыгали по свежему снегу у самых его ног, оставляя следы-крестики.
…Об отношениях с Аней Скиф действительно не сказал Ольге всей правды. Не потому, что боялся. Он и сам еще не понимал, что случилось сегодняшней ночью.
Около двух часов ночи он проезжал мимо Киевского вокзала и увидел неподалеку от въезда на Бородинский мост лежавшую на проезжей части пожилую женщину с двумя сумками. Скиф ехал без пассажиров, заказов после встречи с Походиным и Шведовым не было.
Он остановился, следом за ним притормозил и Засечный. Тот тоже был один — братьев Климовых он уже развез по домам. На теле женщины не было никаких следов автодорожной травмы. Ей просто стало дурно, когда она пересекала улицу с двумя огромными авоськами, набитыми пустыми бутылками.
От немытой и оборванной бродяжки несло перегаром.
— Оттащите ее на тротуар, — презрительно сплюнул сквозь зубы подоспевший к тому времени милиционер. — Таких за ночь вокруг вокзала по десятку замерзает.
— «Скорую помощь» бы вызвать, командир, по радио, — сказал Скиф.
— Бросьте вы ее, всех не натаскаешься. «Скорая» к нормальным людям из-за таких вот не может приехать вовремя. Да еще заразу врачам в машину занесет.
Милиционер несколько раз легонько толкнул ее носком сапога под ребро и, услышав пьяные стоны, проговорил в микрофон: «Я — Двадцать третий. На участке все в порядке».
Засечный со Скифом погрузили несчастную пьянчужку в «жигуль» и пошли колесить по мокрому снегу в надежде, что их пути пересекутся рано или поздно со «Скорой помощью».
И точно — на Арбате, сразу за зданием Министерства иностранных дел, навстречу им шла машина с красным крестом на бортах. Водитель «Скорой» обложил их злым от усталости матом, когда они двумя машинами преградили ему путь. Рыжий фельдшер орал, что у них заканчивается смена и что «Скорая» не маршрутное такси для бездомных.
Потом он вышел, зевая в кулачок. Разбудил врача. Врач тоже вышел из кабины… Перед ними стояла Аня.
Холодно кивнув Засечному и Скифу, она осмотрела больную и властно прикрикнула на фельдшера и водителя. Те послушно погрузили бомжиху в салон машины.
— Вы куда едете? — усталым голосом спросила Аня.
— Куда бог или черт пошлет, — ответил Скиф, кивнув на телефонную трубку в руке. — Пока ждем вызова. А вам куда?
Аня замялась. По ее лицу было видно, что собралась она домой — халат уже сняла и держала его на руке вместе с сумкой.
— Да подкинь ты ее домой на «жигуле», а я за тебя поработаю, если Нидковский позвонит, — сказал Засечный, стрельнув лукавым глазом на смущенную Аню.
— Нет-нет, что вы! Я вернусь на работу, высплюсь в дежурке. А утром на метро.
Но Засечный уже вложил свои ключи в руку Скифу, забрал ключи от «Мерседеса» и сел за руль иномарки. Посигналив, подбадривая Скифа, он резко газанул с места. Вскоре, медленно-медленно развернувшись, пошла прочерчивать ночную темноту красными огнями машина «Скорой помощи».
Скиф открыл дверцу и нерешительно предложил:
— Садитесь, пожалуйста.
От Ани пахло валерьянкой и еще какими-то сердечными каплями. Скифу было неловко глядеть, как она суетливо прихорашивалась перед зеркалом, словно стыдясь своего усталого вида.
Они обменялись малозначащими фразами и потом долго молчали, пока Аню не сморил сон. Во сне она притулилась к его плечу головой. Скифу было неудобно вести машину, сначала он попробовал чуть отстранить ее от себя. Затем обнять, но все равно она ему мешала. Он остановил автомобиль, и Анна проснулась. А уже совсем потом ему стало как-то неприятно, что первая близость произошла у них в машине. На «брачную ночь», о которой говорила Ольга, все это было слишком мало похоже.
На следующий день он ночевал или, вернее сказать, дневал у Ани, и вовсе не потому, что прозорливая Ольга «благословила» их связь. Он чувствовал себя виноватым перед женщиной, которую один из «ангелов-хранителей» в ильичевской маршрутке нежно назвал «подранком».
Ночью ему опять приснился сон, один из тех самых, афганских.
