Андрей Воронин - Беспокойный
Он остановился и со вздохом облегчения бесцеремонно сбросил в траву у подножия бетонного забора набитый верной смертью рюкзак.
– Перекурим, командир? – предложил он.
Борис Иванович тоже снял рюкзак и посмотрел на часы.
– Перекурим, – решил он, усаживаясь на центнер тротилового эквивалента, как на подзеркальный пуфик, и доставая сигареты. – А то, боюсь, потом будет уже не до перекуров. – А я ж тебе о чем, – сказал Сергей, давая ему прикурить. – Вообще, Иваныч, – продолжал он, усаживаясь прямо на землю и приваливаясь лопатками к своему рюкзаку, – что-то мне не по себе. Я ведь не зря сомневался: а вдруг это все мне померещилось? Я и сейчас, откровенно говоря, немножко сомневаюсь. Потому что – ну невозможно же! Там, внизу, охрана налажена четко. У них даже когда кто-то в сортир по нужде идет, и то, по-моему, сигнализация срабатывает. А я ушел себе спокойненько, и – тишина… Поискали, не нашли, плюнули и рукой махнули: черт с ним, нового купим. Не бывает так, понимаешь? Весь этот побег от начала и до конца – штука абсолютно невероятная, мне бы такое рассказали – не поверил бы, на смех поднял бы…
– Ну, правильно, кто же спорит, – рассудительно ответил Борис Иванович. – Только ты кое-что забыл. Во-первых, тебе просто повезло. В такой ситуации встреча инженера по вентиляционным системам и человека с твоей подготовкой и впрямь сродни чуду. Во-вторых, тебя, дружок, со дня поступления в Рязанское училище как раз этому и обучали – совершать невозможное. А что искали тебя спустя рукава, так вот именно – на что ты им сдался? Ну, сбежал бездомный пьяница без документов, и что с того? В байки его никто не поверит, а если станет упорствовать, рано или поздно попадет либо в сумасшедший дом, либо к человеку, который полностью в курсе дела… а оттуда, сам понимаешь, на участок кладбища, где бомжей и неопознанных хоронят. И чего за ним гоняться, одышку наживать? Все в точности так, как ты сам говоришь: сбежала из лаборатории белая мышка – не беда, другую купим…
– Все так, – вздохнул Сергей, – но все равно чудится мне в этой истории что-то не то… А тут еще этот Бородин!
– И вербовщик, – согласно кивнул Рублев. – Умнее было бы, конечно, их обоих пришить… Особенно твоего Бородина.
– Вот сам бы и занялся, – огрызнулся Сергей. – Ну, не поднялась рука! Да ты и сам хорош. Что тебе стоило там, перед воротами базы, этому вербовщику шею свернуть? И что тебе мешало? Скажи еще, что матросика со штык-ножом испугался!
– Ладно, замнем для ясности, – слегка смущенно проворчал Борис Иванович. – Все равно это ничего не меняет. Ну, стало у них два беглых алконавта вместо одного – подумаешь, делов-то! Что два человека – пусть даже три, считая Подольского, – могут им сделать? – А в самом деле, что? – заинтересованно подхватил Сергей.
– А давай поглядим, – предложил Борис Иванович.
– А давай, – согласился Казаков и, встав на четвереньки, потянул на себя пук сухой травы, которым во время побега замаскировал лаз под забором.
Неожиданно он замер, как кошка, учуявшая под ковром мышь, слегка попятился и снова застыл в неподвижности, выставив руку назад в предостерегающем жесте.
– Ты чего, Серега? – встревожился Рублев.
– Тихо, Иваныч, – немного невпопад откликнулся Сергей. – Отойди-ка ты лучше от греха… Растяжка, командир. Причем, сволочь, медная. А ты говоришь, ночью… Им, говоришь, на нас наплевать… Вот сволочи!
Борис Иванович послушно отошел в сторонку и, затоптав окурок, стал наблюдать за тем, как Казаков возится в узком лазе, снимая растяжку. Он не зря обозвал тех, кто ее установил, сволочами: неписаный кодекс военного диверсанта решительно осуждает использование для устройства подобных ловушек проволоки из меди и других цветных металлов, на которые не реагирует стандартный армейский миноискатель. Это правило продиктовано не благородством, а сугубо практическими соображениями: когда противник будет выбит с занимаемой территории, на растяжке, которую благодаря твоей «военной хитрости» не обнаружили саперы, может подорваться кто угодно – гражданское лицо, твой лучший друг и даже ты сам.
Тех, кто минировал лаз, подобные тонкости явно не беспокоили. К тому же наличие растяжки, которой раньше не было, свидетельствовало о том, что благодушествовать им с Сергеем не приходится: вопреки логике и здравому смыслу, охрана бункера ждала их возвращения и подготовилась к торжественной встрече. Это означало, что Казаков прав: все было намного сложнее, чем могло показаться на первый взгляд.
Наблюдая за Сергеем, Борис Иванович подумал, что встряска явно пошла ему на пользу. Еще пару месяцев назад он вряд ли доверил бы Казакову хотя бы ремонт газовой плиты из опасения взлететь на воздух, а сейчас тот действовал спокойно и уверенно – так, как, по разумению Бориса Ивановича, и должен был действовать капитан ВДВ, пусть себе и отставной.
Наконец Сергей, пятясь, выбрался из норы, сжимая в одной руке моток тонкой медной проволоки, а в другой – гранату. Пальцы, прижимавшие к корпусу спусковой рычаг, побелели от напряжения; Борис Иванович помог ему подняться на ноги и закрепить чеку.
– Пригодится, – сказал Казаков, пряча гранату в карман.
Расширив лаз саперной лопаткой, они протолкнули через него рюкзаки, протиснулись сами и, внимательно глядя под ноги, не блеснет ли среди травы предательская медная нитка, двинулись вперед, держа курс на уже недалекое минное поле.
Глава 16
Старший прапорщик Палей, одетый по форме, но с поднятым забралом шлема, прошел по короткому коридорчику с голыми бетонными стенами и вошел в пустое квадратное помещение, пол которого представлял собой до блеска отполированную стальную плиту, а стены были зачем-то обнесены натянутой на проволочный каркас проволочной сеткой. Прапорщик перебросил массивный, архаичного вида рубильник; над головой у него щелкнули контакты, взвыл и ровно заурчал электромотор, и открытая кабина лифта, погромыхивая, поползла вниз. Лифт был старый, еще немецкий, о чем свидетельствовали выбитые на алюминиевом корпусе рубильника готические надписи, и, насколько было известно Палею, ни разу не выходил из строя с тех самых пор, как его установили здесь дотошные фашисты. Разумеется, его приходилось периодически обслуживать, но работал он бесперебойно, невзирая даже на усилия отечественных специалистов по ремонту электрооборудования.
Часы на запястье показывали четыре пятнадцать утра – время, когда людей одолевает самый крепкий сон. Палей, которого бесцеремонно разбудили десять минут назад, слегка покачиваясь, дремал с открытыми глазами. Из-за левой проймы черного бронежилета у него выглядывал длинный желтоватый конверт с небрежной карандашной пометкой на уголке. «1/2» – было написано там; данный код означал, что внутри содержится радио или телефонограмма, которую связист сразу же по получении, независимо от времени суток и иных привходящих обстоятельств, обязан вручить старшему прапорщику Палею, где бы тот ни находился и чем бы ни занимался в этот момент.
Прапорщик в свою очередь, получив конверт с упомянутой пометкой, был обязан незамедлительно бросить все прочие дела и с наивозможной скоростью доставить депешу – куда именно, на всем объекте знал только он да человек, которому она была адресована.
Старший прапорщик Палей являлся доверенным лицом начальника режима полковника Маковского и, пожалуй, единственным человеком на объекте, который знал его в лицо. Даже заведующий лабораторией, начальник научной части полковник Черных, равный Маковскому по положению, общался с ним исключительно по телефону.
Старшему прапорщику лично такая таинственность казалась чем-то сродни детской игре. В нежном возрасте (который в его случае вовсе не был таким уж нежным) они с пацанами обожали разводить страшные тайны, давать клятвы на крови и, обмирая от сладкого ужаса, бродить по темным, запутанным, как лабиринты, подвалам большого пятиэтажного дома, где большинство из них тогда проживало. Но одно дело – восьми-девятилетние пацаны, и совсем другое – полковник флотской контрразведки, начальник режима важного секретного объекта. Перед ним должны трепетать все, в том числе испытуемые и даже покойники; от него должны прятаться по углам – от него, а не он сам!
Однако начальству, как известно, виднее. Наверное, у полковника были свои резоны, заставлявшие его действовать именно так, а не иначе и прятать лицо даже от доктора Смерть, с которым они, по идее, поровну делили фактическую власть на объекте. Система соблюдения режима функционировала, как любовно вычищенный и хорошо смазанный автомат Калашникова, и это было самое главное. Победителей не судят, а Маковский, насколько было известно старшему прапорщику, до сих пор не потерпел ни одного поражения, которое впоследствии, и притом весьма скоро, не обернулось бы блестящей победой.
