Андрей Ильин - Ловушка для героев
— Один хрен куда…
— Я не понял направления. Я не понял, что ты сказал.
— Стой! Я сказал — стой!
Запыхавшийся американец остановился и посмотрел на своего напарника по побегу.
— Что? Что случилось?
А действительно, что случилось? Куда они сломя голову бегут? Вернее, от кого бегут? От вьетнамцев?
Ну да, от вьетнамцев. От кого еще? От вьетнамцев, которые вот-вот встанут на их след.
И ведь встанут. Точно встанут. И догонят. И найдут. Неизбежно найдут, как нашли ранее все их тайники. Это их территория. Это их страна. Они знают здесь каждый кустик, каждый камешек… Они знают здесь все!
Как можно убежать от населения целой страны? Это же не Великая Отечественная война, не партизанские края, где всякий встречный был готов помочь, был готов рассказать, есть ли в деревне немцы, предоставить кров и стол. Но то была Россия, своя страна. И свои партизаны! А это — Вьетнам. Чужой и враждебный. Здесь никто не предложит ночлег и не скажет, есть ли в деревне вьетнамцы. Потому что никого другого там быть не может! Потому что они все вьетнамцы. С рождения.
Некуда бежать в этих краях! И убежать некуда! В этих краях можно только умереть. Достойно, как ты хочешь.
— Что случилось?
— Тебя как зовут, американец?
— Майкл. Майкл Джонстон.
— А меня Лешка. Лексей…
— Я знаю…
— Вот что, Майкл-друган. Если хочешь бежать — беги. А я возвращаюсь…
— Возвращаешься? Лешка-друган?
— Возвращаюсь. Мы все равно не убежим. Только зря мозоли на ногах набьем. Они все равно нас достанут. Они просто перекроют все тропы, поставят засады и будут поджидать, когда мы на них выйдем. Как волки на флажки. И пристрелят нас, как волков. Мы даже не успеем ответить выстрелом. Я не хочу так.
— А как хочешь ты?
— Если подыхать, то в открытом бою. Чтобы утащить их с собой. Хотя бы дюжину. Хотя бы столько, сколько положили они. Я не хочу погибать от пули, выпущенной из засады…
— В бою да. В бою хорошо. Как солдат…
— Вот именно, как солдат. А не как загнанная лисица. Я пошел.
Капитан развернулся и пошел туда, откуда только что прибежал.
— А я? — спросил американец.
— А ты можешь идти… на все четыре стороны…
— На четыре стороны это значит сразу везде? Это значит никуда? Так?
— Это значит — куда хочевшь. — Я хочешь с тобой! Это какая сторона?
— Эта та сторона, куда я иду. Это назад. К вьетнамцам.
— Тогда я тоже иду к вьетнамцам. Мы же теперь вместе. — И американец свел руки, как будто они были зажаты в колодках.
— Ну, вместе так вместе…
Недавние пленники возвращались по собственным следам. Только теперь они не бежали. Теперь они шли медленно. Спешить им было некуда. На собственные похороны не торопятся.
— Стой! — вдруг сказал Кузнецов.
— Опять назад? Да? Опять не в ту сторону…
— Да погоди ты, янки…
А почему обязательно найдут? Почему найдут?
Потому что это их территория? Потому что они знают эти джунгли как свои пять пальцев? Потому что будут в этих джунглях искать досадивших им беглецов? Потому что будут искать?..
Ну конечно, будут искать! И найдут! Потому что знают эти джунгли как пять пальцев. Потому что будут искать… Там, в джунглях. Куда пленники, по идее, и должны бежать со всех ног… А куда пленники не должны бежать? По мнению вьетнамцев? Где пленников не может быть? Где их не будут искать?
В том-то и дело!
— Стой! — еще раз сказал капитан. — Пойдем не так. Пойдем друг за другом. Шаг в шаг. Как тогда, помнишь?
— Помню, да!
— И чтобы ни одной веточки, ни одного листика не потревожить. Чтобы как кошка на мягких лапах. Понял, янки?
— Понял. Да.
— Тогда пошли полегоньку… Дальше беглецы шли как по минному полю. Шли, отсматривая каждый следующий шаг, обходя опасные сучки и слишком выступающие в сторону ветки. Шли так, что за ними не оставалось следов.
Они приблизились к кустам, за которыми, присмотревшись, можно было увидеть плац, вкопанные в землю колья и лежащие возле них трупы. Они заметили суету солдат в лагере, машины, в которые спешно грузились вооруженные вьетнамцы.
— Мы будем делать бой здесь? — спросил американец.
— Нет, мы не будем принимать бой. Пока. Мы спрячемся.
— Где спрячемся? Здесь?!
— Именно здесь! Где они нас будут искать меньше всего. Они думают, что мы побежим в джунгли. Они будут ловить нас именно там. А мы будем здесь! Почти в их лагере. Где искать нас им никогда не придет в голову!
— Но мы не можем быть здесь всегда.
— А мы и не будем всегда. Мы переждем, пока суета утихнет, пока они вернутся из поиска. И потом уйдем. Но только потом. А не сейчас.
— Сколько мы будем ждать?
— Столько, сколько понадобится!
— Yes! Столько, сколько по-надо-бится! Я не спорит…
— Тогда копать будем здесь, — показал Кузнецов. — Здесь самое доброе место.
— Почему здесь? Здесь все открыто. Ты уверен?
— Уверен. Меня на этих делах полгода натаскивали. В буреломах и буераках ищут все. А открытые участки проскакивают. Потому что кажется, что и так все видно. И так видно, что никого нет. Поляны не осматривают так, как густолесье. Копать будем здесь! И как можно быстрее.
Двумя штык-ножами, снятыми с убитых конвоиров, беглецы подрезали дерн, уложили его вниз травой, подсунули под него края расстеленной одежды и стали выбирать и ссыпать на них вытащенную из ямки землю. Очень осторожно, чтобы, не дай Бог, не просыпать выбранный грунт на траву. Работали они быстро и на совесть, потому что в награду должны были получить не деньги — жизнь.
Когда в яме стало возможно поместиться вдвоем, они перекрыли потолок толстыми жердями, потом тонкими, потом забросали листвой и засыпали сверху слоем земли. Поверх уложили листы дерна. Они добивались того, чтобы импровизированная крыша выдерживала вес человека. Чтобы, встав на нее, он не почувствовал прогиба.
— Ну как?
— Нормально! Можно ходить, как по земле! Можно даже танцевать!
Потом они собрали отдельные просыпавшиеся комки земли. И выпрямили все травинки.
— Ну что, сигаем?
— Сигаем это как?
— Это очень, очень быстро.
Первым в узкий лаз вполз американец Вторым, закрыв за собой вход специальным, укрепленным палками листом дерна — Кузнецов.
— Ну как, понравилось?
— Немножко тесно, да.
— В тесноте, да не в обиде. Все, янки, легли и умерли!
— Умерли это как?
— Умерли — это значит закрыли рот и чтобы не говорить, не чихать, не кашлять, не храпеть, не ворочаться. Желательно даже дышать через раз. Спать будем по очереди, чтобы друг другу шуметь не давать…
— А если, как это говорят русские, нужда?
— А нужду — себе в штаны.
— Но это не есть польза для здоровья.
— Ничего, перетопчешься. В штаны ходить — здоровью меньше вредить, чем если на улицу выходить! Там нужда может быть со смертельным исходом. Ничего, в колодках в порты гадил, и здесь не умрешь… Дети по году в мокрых пеленках живут и ничего, вырастают…
* * *Лежали сутки…
Потом вторые…
Потом третьи…
В первые сутки спали. По очереди. Вначале в полное свое удовольствие. Потом — сколько влезет. Потом — до одури. Потом до тошноты. Потом чуть не до рвоты. «Чуть не до рвоты» выспались к исходу первых суток.
Во вторые сутки — мучились неподвижностью. Тем, что невозможно размять рук и ног. А можно только разгибать и сгибать кисти и шевелить стопами. Затекшее в неподвижности тело болело в каждом своем суставе. Все сильнее и сильнее. Но только глубокой ночью беглецы позволяли себе сменить позу. Насколько это позволяло тесное, как пенал для ручек, убежище.
В третьи сутки беглецы чесались. Вернее, мучались от чесотки, не имея решительно никакой возможности нормально удовлетворить эту естественную человеческую страсть. Далеко не везде можно было пролезть руками, не вставая и не сгибаясь. Больше всего страдали потерпевшие от обоюдной «нужды» ноги. Которые меньше всего можно было достать. Приходилось терпеть.
Потом, когда в трофейных фляжках кончилась вода, навалилась жажда…
Потом со всех сторон полезли разнообразные подземные насекомые и мелкие гады. Было невозможно увидеть и понять, кто это там долго и скользко проползает через вытянутую ногу, копошится в голове или, бодрым аллюром забежав в штанину штанов, добегает аж до самых… колен. Приходилось терпеть и это.
В четвертые сутки терпеть уже не было никакой мочи. Даже колодки представлялись чем-то менее страшным, чем это бесконечное лежание в тесноте и темноте. К исходу четвертых суток беглецы решили выбираться наружу. Но именно в конце четвертых суток поверх убежища прошла облава.
Вначале послышались голоса.
Потом далекие глухие шаги.
Потом негромкие команды.
— Тихо! — на всякий случай зажал рот напарнику Кузнецов.
Но он и без того был тих, как дохлая мышка.
Шаги приблизились.
Если сейчас не выдержит крыша… Если прогнется хотя бы одна жердина…
