Николай Чергинец - Русское братство
Принимая сигарету из рук сокамерника, Степаненко ожидал от него подвоха, но все обошлось.
Прошло не менее получаса после его появления в камере и стычки, как последовал мирный перекур, после чего Степаненко улегся на койку и задумался.
Неужели Рогожцев оказался так всемогущ, что он, майор ФСБ, очутился в следственном изоляторе без какой-либо надежды вырваться? И все подстроено так, что ему придется отвечать и за оказание сопротивления работникам милиции, за взрыв гранаты, но самое главное — на него повесят труп академика, если Богомолов действительно мертв?! А почему молчат о чудовищной смерти жены Шмакова?
Дверь камеры вздрогнула от удара, звякнули ключи.
— На выход, — буркнул контролер.
«Опять? — подумал Степаненко. — Сколько можно? За сутки уже третий раз на допрос…»
Но на этот раз его повели не в камеру для допросов, а в другую, более просторную, разделенную решеткой посередине.
«Камера для свиданий!» — догадался Максим. И в самом деле, дверь с противоположной стороны камеры отворилась и на пороге показалась… молодая женщина, которую он узнал с первого взгляда.
«Зойка-посудомойщица! И на нее вышли. Что делать? Узнавать?»
Степаненко был рад видеть эту женщину. После перенесенного в пресс-хате унижения, боли он физически ощутил тепло недавнего прошлого.
Нестерпимо хотелось спросить у молодой женщины, жив ли Богомолов. Но он сделал вид, что не знает ее. Смерил взглядом, равнодушно отвернулся.
— Что же вы так, — смущенно пробормотала женщина. — Уже забыли, да?
— Я не знаю этой женщины, — обратился Степаненко к контролеру. Он был уверен, что за ним наблюдают.
— Бессердечный вы, Максим… — пролепетала Зойка.
Он пожал плечами. Его увели в камеру, и в этот день уже не трогали.
Не вызвали его на допрос и на следующий день, не беспокоили еще один день. Видимо, следователь или получал дальнейшие инструкции, или же что-то замышлял. Это были мучительные дни, полные напряжения.
Скрашивали его перевязки. Максим до того увлекся врачом, что чуть ли не боготворил ее.
В сопровождении конвоира она приводила его в отдельный бокс, усаживала на деревянную кушетку, покрытую клеенкой, натягивала резиновые перчатки на маленькие, такие холеные ручки, разбинтовывала ногу, накладывала мазь…
Она была так близко, это существо из иного мира! Степаненко слышал ее равномерное дыхание, вдыхал запах, исходивший от нее. Он усилием воли подавлял в себе желание хотя бы коснуться ее руки.
Перевязки проходили в полном молчании — рядом неотлучно находился конвоир, который пресекал любые попытки завести разговор. И не потому, что это было нарушением инструкции, а потому, что этого не хотела Елена Анатольевна…
Дни шли, а его не трогали. Степаненко понял, что следователь просто ждет, когда заточение сделает свое дело. Постоянные переживания, недоедание, одиночество и неопределенность быстро истощают силы человека, воля его к сопротивлению слабеет. Теперь, если его опять бросят в общую камеру, он даже не сможет постоять за себя.
И вот однажды, к исходу четвертого дня, его повели к следователю.
Тот встретил его с подчеркнутой вежливостью, через которую сквозила издевка.
— Скажите, Потапов, вы еще не решаетесь переменить свою фамилию?
— Не думаю, начальник, нет особых оснований.
— Называйте меня Павлом Донатовичем… Павел Донатович Смирнов. В отличие от вас, это моя настоящая фамилия…
Далее следователь спрашивал о разных пустяках. В дверь кто-то постучал.
— Войдите!
В камеру не вошел, а как-то бочком протиснулся… старикан. Он был сильно помят, словно с перепоя, одет в мешковатый, слишком просторный для него пиджак. Здороваясь со следователем, он смотрел больше на Максима, чем на следователя, изображая на своем лице удивление.
— Садитесь, пожалуйста, — пригласил следователь старика. Тот сел рядом с Степаненко. С таинственным видом потирал руки, по очереди поднося их ко рту. Что-то бормотал себе под нос. По его глазам видно было, что он будто силился что-то вспомнить. И вдруг мутные глаза его как бы просветлели, загорелись живым блеском:
— Ага… Вот… Встретились нежданно-негаданно!
— Это ваш квартирант? — спросил следователь.
— Совершенно верно.
Степаненко едва не скрипел зубами. Старика привели на очную ставку, но предварительно хорошенько обработали. Интересно, что они ему посулили? По поведению бывшего чекиста, по его мимике, по его жестам, когда он здоровался со следователем, видно было, что он здесь не впервые, что он здесь свой. Степаненко насторожился, выжидая, что будет дальше. Во всяком случае, волноваться особых причин не было: он сидит в дерьме по самые уши и без старика.
— Ну, господин Потапов, не признаете вашего бывшего квартирного хозяина? — спросил следователь.
— Я не знаю этого человека.
— Ну зачем же так, Максим… — встрепенулся старик.
— Что зачем? — взглянул на него Степаненко.
— Зачем отпираться… Бессмысленно… Я должен сказать, товарищ следователь, — старик повернулся к следователю, — что это майор Степаненко.
— Он при вас совершил нападение на представителей органов правопорядка?
— Да, — кивнул головой старик.
— И гранату он бросил?
Степаненко показалось, что сразу все тело его сделалось тяжельш-тяжелым, если бы и захотел, не смог бы оторваться от скамейки. Весь напрягшись, как пружина, стараясь быть как можно спокойнее, он сказал тихо-тихо, почти шепотом:
— Что за чушь вы плетете?
Старик немного растерялся, беспокойно завертелся на стуле. Но тут же овладел собой.
— Какая же чушь, если это самая настоящая правда? Ну да, да, чего ты, Максим, на меня так смотришь?
— Однако мастер вы сказки рассказывать, — произнес Степаненко. — Я еще раз повторяю, что никогда вас не видел, не знаю, кто вы, откуда взялись и зачем эти дурацкие выдумки.
Следователь был немного сбит с толку и, чувствуя, что вопрос его не совсем кстати, однако задал его:
— Так вы говорите, что не знаете этого человека, не знакомы с нашим уважаемым Вороновым Владимиром Степановичем…
«С нашим уважаемым? Ага, вот оно что! — мелькнула мысль. — На старости лет пошел в услужение в милицию… Информатором подзарабатывал… Теперь все понятно…»
— Третий раз говорю, что я не знаю его, — буркнул вслух.
— Голова кружится, — вдруг пробормотал старик. — Он сильно похож на моего постояльца. Но… голос не тот.
— Я попросил бы вас, Павел Донатович, — сказал Степаненко, — прервать на какое-то время эту… милую встречу. Она только запутывает дело. Со временем у старика прояснится память, и вообще… голова придет в порядок.
— Вы, Степаненко, напрасно отпираетесь, — сказал следователь. — Он в полном здравии. Что ж, раз вам и этого мало, мы найдем кое-что еще.
Следователь вызвал конвоира…
В камере Максима ожидал… Шмаков. Верзилу куда-то увели. Гулкая стальная дверь захлопнулась, и они остались вдвоем. Шмаков виновато улыбнулся и протянул руку для рукопожатия.
«Дешевый прием, — подумал Степаненко. — Хочет сразу завоевать доверие. С первых минут. Голову можно дать на отрез, что за нами наблюдают…»
Степаненко подумал еще, что ему самому приходилось в подобных ситуациях поступать подобным образом. Особенно, когда позарез нужно было вытянуть у подследственных какую-либо очень важную информацию. А Шмаков тем временем картинно представился:
— Ну раз ты меня не признаешь, то я Шмаков. Региональное управление ФСБ.
С этими словами он протянул свое удостоверение. Степаненко внимательно всмотрелся в раскрытое удостоверение. Краем глаза наблюдал за дверью. Крышечка глазка была закрыта. Шмаков был спокоен. Значит, сейчас последует более или менее откровенный разговор.
«А если открыться? — сказал себе Максим. — Но может, они на это и рассчитывают. Нет, раскрываться рано, осторожность прежде всего. В камере жучок, это факт. Очень уж это похоже на ловушку».
Шмаков вдруг выразительно подмигнул глазом в сторону умывальника. Степаненко проковылял к умывальнику и отвернул кран. Под шум воды услышал едва различимое:
— Ничего не бойся, я не выдам тебя…
— Как вы считаете, — спросил Степаненко вполголоса, — мне что-либо угрожает? Я имею в виду физическое воздействие.
— А я вижу, вы хотите, чтобы я гарантировал вам безопасность? — громко, видимо, для чужих ушей, произнес Шмаков.
— Что-то в этом роде. Хотя бы меня никуда больше не переселяли…
— Самый верный способ, чтобы вы оставались здесь, в одиночке, это сотрудничать со следствием. Обещаю, что вы останетесь в одиночке. Вашего сокамерника скоро уберут отсюда, пойдет в общую камеру…
«Пошел бы ты к черту со своей одиночкой!» — едва не сорвалось с языка у Степаненко.
