Николай Караев - День, когда Вещи пришли в Себя
Обзор книги Николай Караев - День, когда Вещи пришли в Себя
Николай Караев
День, когда Вещи пришли в Себя
Бессчётным утром старенькое Солнце бодро вскарабкалось на небосвод, чтобы утвердиться там ненадолго среди грозных рваных сизых Туч, и Листья вокруг дружелюбно зашелестели. Проснувшись, Доктор Никопенсиус решил осуществить наконец мечту, которая терзала всё мое Существо последний Кусок Времени. Я отправился в путешествие.
О том, что он (я) отправляется в путешествие, мудрый Никопенсиус знал с того Момента, как очнулся бессчётным утром под Кустом дикой Малины, тщательно обобранным накануне. Доктору давно уже не попадался столь щедрый и обильный малиновый Куст. Накануне, покончив с последней Ягодой, он (Доктор) свернулся калачиком тут же (под Кустом) и проспал немалый Кусок Времени. Пробудился бессчётным утром, взглянул на запредельный небосвод, который просматривался меж крон Деревьев неизвестной мне породы, и узрел золотое Светило, что двигалось неспешно по невидимым Рельсам небесной Надземки от станции рассвета до станции заката.
Доктор пришёл в самое поэтическое расположение Духа и вспомнил сон, который приснился мне, пока я спал под Кустом, на который наткнулся накануне, когда уже не ждал милостей от Матери-Природы.
Во сне мечтательный Никопенсиус впервые за огромный Кусок Времени увидел Город. В нём (Городе) он (Никопенсиус) жил вместе с ещё пятьюстами восьмьюдесятью шестью тысячами тридцатью пятью (по состоянию на День, когда Вещи пришли в Себя. Эту невообразимо длинную и утомительную в плане написания цифру памятливый Никопенсиус успел прочесть утром (того
Дня) в последнем выпуске Газеты «Орегонец» до того, как эта Газета упорхнула прочь) Горожанами, пока Вещи не пришли в Себя и из Города не пришлось уйти восвояси.
Итак, собравшись с Духом, я отправился в путь по Тропинке, которая однажды была просёлочной Дорогой и выводила к другой Дороге, широкой и асфальтовой, которая, в свою очередь, вела в Город, в котором некогда жил внимательный Никопенсиус, чей острый взор не уставал пронзать окрестности в поисках чего-нибудь съестного, как то: Ягоды, неядовитые Грибы или полезный для моего пищеварительного тракта Синий Мох. Тропинка петляла меж Деревьями всевозможных пород, которые (Деревья) угрюмо качали узловатыми Ветвями, норовя похлопать меня (Доктора) по плечу. На Ветвях сидели молчаливые Птички с тонкими ножками.
В один Момент Доктору показалось, что он узнал место, на котором расстался когда-то с Интернациональными Балерунами. Потом настал другой Момент, и Доктор понял, что ошибся. В третий Момент, отстоявший от второго много дальше, чем второй от первого, Никопенсиус вынужден был пересечь вброд (ибо иного способа перейти журчащий Ручей не было) небольшой журчащий Ручей, образовавшийся, судя по особенностям рельефа дна, там, где прошла однажды колонна очень тяжёлых Вещей.
Может быть, подумал я, колею для Ручья проложили Типографские Прессы, те самые, что повстречались Доктору, когда я (он) хромал по капитолийскому Шоссе. Впрочем, вспоминал Доктор, шествие Типографских Прессов и других Промышленных Машин он увидел около полудня того Дня, а началось всё со стука. Да, именно со стука. Стук был везде. До того Дня я не знал, что в этом Мире возможен столь необъятный, беспримерный, всепроникающий стук. Никопенсиус спросонья подумал даже, будто он сошёл с Ума, которого, по заверениям Врачей, у меня всегда был недостаток. Сонный Никопенсиус открыл глаза, но стук не унимался, причём стучали со всех сторон, а звучнее всех прочих стуков казался стук со стороны Стены, что было удивительно, ведь в той стороне не было никого, кто способен был издать такой сочный стук, равно как, надо заметить, и в других сторонах, потому что одинокий Доктор жил в своём Доме совсем без никого, Отшельником, каковым я остаюсь и по сю Пору.
Итак, напуганный Никопенсиус открыл глаза (в тот День), однако метод, до того Дня обычно помогавший, оказался недейственным. Если коротко: ничего не изменилось. Бдительный Доктор Никопенсиус вынужден был сойти с Кровати на пол, точнее, на Ковер, поскольку решил, что в его Дом проникли Воры. Но эту мысль я быстро отверг, потому что Ворам положено делать своё дело тихо, без шума и уж во всяком случае без стука, который и не думал прекращаться, жуткий стук, кошмарный стук, чудовищный стук, словно стучали наяву.
Именно наяву и стучат, понял Доктор, обернувшись к Стене, что являлась будто бы источником стучания. У Стены стоял большой, книжный и весьма многоуважаемый Шкаф, полки которого были заставлены множеством Книг: развлекательных, художественных, научных, энциклопедических - проще говоря, всевозможной Литературой.
Она-то и производила несмолкавший стук. Особенно громко стучали Книги в твёрдых обложках, что понятно: при соприкосновении твёрдых Тел стук обычно получается куда громче, чем при соприкосновении Тел мягких, когда никакого стука не выходит вовсе, а выходит хорошо если мягкое шуршание, а то и невразумительные чпок и чмок.
Правда, в книжном Шкафу шокированного Доктора все Тела соприкасались со всеми, устроив (я пошучу довольно скабрёзно) размашистую оргию, точнее, так это явление воспринял в тот Момент Никопенсиус, чей Разум был испорчен прогнившей американской цивилизацией, но небезвозвратно, нет. Книги, достаточно плотно приставленные друг к другу, дёргались туда-сюда, вверх-вниз, вправо-влево, а также в иных направлениях, для которых Человечество уже никогда не изобретёт удобопонятных слов и которые Никопенсиус вынужден был бы описывать в терминах Геометрии, чего мне (милосердному Никопенсиусу) делать, честно говоря, совсем не хочется, потому что мёртвой Бумаги тут не так уж много.
Воззрившись на отчаянно трепетавшие Книги, рассудительный Доктор пришёл к выводу, который опередил Время, правда, только на очень скромный его Кусок. Я понял, что Книги по неведомой причине желают вырваться прочь из ненавистного Шкафа, покинуть осточертевшие им тюрьмы полок и обрести долгожданную Свободу. А всё потому, что биенье Книг друг о друга напомнило Доктору одну Птичку, которая хотела упорхнуть из железной Клетки. Ту Птичку Никопенсиус видел в зоомагазине Города бьютт-сити в штате айдахо, когда был маленьким и жил с Папой. Эта (та) Птичка была Попугаем и, по всей вероятности, давно умерла.
Зачарованный Книжным перестуком Доктор приблизился к высокому Шкафу и уставился на Энциклопедию Всей Земли, шестьдесят четыре Тома которой нестройно подпрыгивали на своей полке: с невесть откуда бравшейся силой отталкивались от неё (полки) нижними уголками переплётов, стукались верхними уголками их же (переплётов) о верхнюю полку и падали, чтобы вновь оттолкнуться от собственной полки уголками (переплётов), и так далее, все шестьдесят четыре Тома и Приложение, исправлявшее опечатки.
