Антон Первушин - Миротворцы
Помогало. Боль на какое-то время уходила и можно было дальше изображать из себя бодренького, довольного своим положением в мире старика-пенсионера, заядлого шахматиста и непоседу. И не думать – ни в коем случае! – что если не сегодня, то завтра боль вернётся вновь.
О склонности Сергея Фёдоровича к подобному истинно "народному" способу лечения своих болячек знало немного людей. Одной из них была его родная сестра, Анастасия Фёдо-ровна, которая, как то и полагается всякой добропорядочной сестре, склонности этой не одоб-ряла, о чём при случае заявляла Сергею Фёдоровичу конкретно и во всеуслышание. Впрочем, Сергей Фёдорович и сам не одобрял своей склонности, но никакого другого средства унять боль не знал, врачам не доверял и только кивал понуро на любое замечание сестры.
Вот и в ясный день десятого августа одна тысяча девятьсот девяносто шестого года он употребил под сухую корку литр "Столичной" Ветрогорского разлива и с утра пребывал в бла-женном состоянии невменяемости, когда нет ни боли, ни страха перед её новым и скорым при-ходом. В ярком луче света, проникавшем сквозь щель между прикрытыми на окне занавесками, кружились мелкие пылинки; Заку казалось, что он способен одновременно различать и фикси-ровать каждую из их великого множества, а пол чуть покачивался в ритм неспешным ударам сердца; Зак улыбался и добродушно подмигивал своему отражению в коричневой глубине по-лированного серванта.
Анастасия Фёдоровна открыла дверь своим ключом. И сразу прошла в комнату. Улыбка на лице Зака несколько увяла; он приготовился услышать стандартный набор упрёков по пол-ному списку, начиная с дежурной фразы: "Ну что, опять напился?". Но обманулся в своих ожи-даниях.
– Серёжа! – закричала она с порога. – Серёжа, помоги!
Зак поднял голову. И не то чтобы сразу протрезвел, но из состояния медитативной со-зерцательности вышел:
– Что опять… кх-х… стряслось?
– Володю бьют!
– Садись, – приказал сестре Зак. – Садись и рассказывай.
Сбиваясь и глотая слёзы, Анастасия Фёдоровна рассказала, что в последнее время её единственный сын и родной племянник Зака, Володя, парень шестнадцати лет от роду, стал возвращаться домой в синяках. На расспросы он или говорил, что оступился где-то и упал ("Старая, как мир, байка", отметил Зак.), или ничего не говорил вообще, повергая тем самым несчастную Анастасию Фёдоровну в ещё большее расстройство. Она, конечно, не являлась настолько глупой клушей, чтобы не понять смысла происходящего, но прямых доказательств того, что Володю избивают у неё до сих пор не было, да и кто конкретно этим занимается вы-яснить до времени не удалось, но вот вчера только соседки сказали, что видели, как Володю остановили вечером трое парней из дворовой компании, шпана и оболтусы, надавали оплеух и отобрали мелочь – проходу совсем ему не дают; а до участкового не дозвониться, занятой и пропойца; ты уж помоги, Серёжа, на тебя только и надеюсь…
Сергей Фёдорович кашлянул и встал из продавленного кресла. Задел ногой пустую бу-тылку; она покатилась, звеня, в угол. Покачиваясь и помогая себе тростью, Зак направился в ванную комнату, где до упора открыл кран и, дождавшись, когда вода в хлещущей струе станет до невыносимого холодной, почти ледяной, сунул под неё голову. Потом, сопя и отхаркиваясь, высушил волосы полотенцем, окликнул сквозь дверь сестру:
– Так что Володька-то – молчит?
– Молчит, – вздохнула Анастасия Фёдоровна. – Ни словечка не выпытать.
– Молодец, – одобрил Зак. – Настоящий мужик растёт.
– Дурак он растёт! – заявила сестра безапелляционно. – Они ж его покалечат!
– Небось не покалечат, – проворчал Зак, выходя из ванной. – Ну что, пойдём разбе-рёмся?
2.
– Что хоть за парни? – спросил Сергей Фёдорович сестру, когда они вышли из дома, направляясь к ближайшей троллейбусной остановке; Зак сильно прихрамывал.
– Да из горлопанов дворовых, – жаловалась Анастасия Фёдоровна, семеня то по пра-вую руку от него, то по левую. – Юрка Шнырёв у них заводилой. Тюрьма по нему, окаянному, плачет.
– Уж сразу и тюрьма! – усомнился Зак. – Что ты о нём сказать можешь? Или – что со-седки твои о нём говорят?
– Уголовник он, – убеждённо продолжала Анастасия Фёдоровна. – На седьмом классе школу забросил, живёт без отца, а мать пьёт – он и делает, что захочет. Старших-то никого не трогает, и своим заказал трогать – боится ещё, а вот мальчишкам проходу не даёт.
– Девчонкам, надо полагать, тоже? – пробурчал Зак.
– Что ты спросил?
– Так, ерунда. Значит, говоришь, Юрий Шнырёв? Как его по батюшке?
– Зачем тебе? – удивилась сестра. – Он безотцовщина, ворюга…
Зак остановился, уперев трость в асфальт.
– Послушай, женщина, – сказал он проникновенно, – если я спрашиваю, значит, мне есть "зачем". И если тебя спрашиваю я, и ты знаешь ответ на мой вопрос, то лучше бы тебе его выдать немедленно и без дополнений.
Анастасии Фёдоровне впору бы обидеться на подобного рода отповедь, но она была род-ной сестрой Зака и знала все его причуды наперечёт, а потому не обиделась и спокойно так отвечала:
– Викторович – его отчество.
Зак кивнул и зашагал дальше.
Конкретного плана действий у него пока не имелось. И направлялся он к дому сестры с намерением прояснить обстановку и этот план выработать. Однако обстоятельства заставили его действовать немедленно и без всякого плана. Стоило Заку с сестрой вылезти из троллей-буса на остановке у кинотеатра "Молодёжный", как Анастасия Фёдоровна схватила Зака за руку и сказала тоном ниже, почти шёпотом:
– Вон они сидят. И Шнырёв здесь. Высокий, в куртке.
Зак повернулся и посмотрел.
Действительно, на ступеньках высокой каменной лестницы перед входом в кинотеатр "Красный луч" сидела, потягивая пиво, троица рослых парней – все коротко стриженные, не по годам развитые и чем-то очень похожие друг на друга.
– Та-ак, – обронил задумчиво Зак. – Мне везёт…
И, поигрывая тростью и даже перестав прихрамывать, двинулся к парням.
– …он мне… а я ему… за это и в лоб… – услышал Зак обрывок разговора.
– Здравствуйте, молодые люди, – сказал Сергей Фёдорович, подойдя к парням вплот-ную.
Шнырёв – он сидел посередине, одетый поприличнее своих друзей в лёгкую, но дорого-го покроя куртку, вельветовые узкие брюки и тяжёлые башмаки с тупыми концами – поднял голову и, недобро прищурясь, окинул Зака изучающим взглядом. Хищник. Не увидев в старике с тростью сколько-нибудь значимой величины, Шнырёв расслабился, отхлебнул пива и спро-сил, презрительно растягивая слова:
– Кто это, мужики? Чей пращур?
– Не мой, – тут же откликнулся тот из приятелей Шнырёва, что сидел слева.
– И не мой, – подхватил сидевший справа.
– Совершенно верно, – вежливо подтвердил Зак. – Я не имею чести состоять в родст-венной связи с кем-либо из вас. Однако у меня есть к вам дело…
– Ты бы, мужик, представился, – грубовато перебил его Шнырёв.
– Сергей Фёдорович меня зовут, – сказал Зак с достоинством. – А вы, насколько я по-нимаю, Шнырёв Юрий Викторович?
Шнырёв отставил бутылку с пивом в сторону и поднялся. Он по-прежнему не видел угро-зы в этом тщедушном "пращуре", но то, что "пращур" откуда-то знает его полное ФИО, Шнырё-ву не понравилось. Очень. Как и любой другой хищник на его месте, он предпочёл занять бо-лее удобную для самообороны позицию.
В правом кармане у него нож, понял Зак. Но он ему не поможет. Низкого полёта чижик. Зак улыбнулся.
– Откуда ты меня знаешь?
– Разве это важно? – Зак чуть наклонил голову.
– Слушай, дед, фуфло кончай гнать, а? Или говори, кто тебя навёл, или проваливай.
– Ну что ж, я готов изложить причины, по которым оказался здесь. Только прошу вы-слушать меня внимательно и без эмоций.
Двое приятелей Шнырёва при этих словах встали на ноги, обменялись озабоченными взглядами. Теперь полный комплект. Поехали!
– Представьте, Юрий Викторович, следующую ситуацию, – начал обработку Зак. – Живёт на белом свете человек, который терпеть не может зла в любых его проявлениях. Чело-век этот немолод и достаточно опытен, чтобы отличить и выявить зло в какие бы одежды оно не рядилось. Впрочем, в данном конкретном случае сомнений о характере совершённого зла у этого человека не возникло, и он поспешил нейтрализовать зло в зародыше, пока оно ещё не выросло, не окрепло, не пустило корни. Это ведь очень страшная штука, Юрий Викторович, – зло, пустившее корни…
– Короче, – с отчётливой угрозой сказал Шнырёв, – дед, у тебя, верно, крыша поехала!
– Этот человеку, – продолжал Зак как ни в чём не бывало, – не нуждается в наводчи-ках. Он чувствует присутствие зла, его отвратный запах, смрад и испорченное дыхание. Приня-то считать, что зло по природе своей не искоренимо, но этот человек думает иначе и не соби-рается капитулировать. И люди верят ему и зовут его на помощь, когда количество зла перехо-дит допустимый человеческим обществом предел.
