Сергей Донской - Жадный, плохой, злой
Когда машина проезжала мимо часовых, они синхронно вскинули руки, точно намеревались помахать нам вслед. Насколько я успел заметить, вооружены они были только дубинками, но первое впечатление часто бывает обманчивым.
Вдоль подъездной дорожки, выложенной розоватой плиткой, тянулся низкий кустарник, выглядевший таким ровным, как будто его обработали гигантской бритвой. В сочетании с вытоптанной, как на пастбище, травой такое усердие садовников выглядело по меньшей мере странным.
Трехэтажный дом, к которому доставил меня Душман, ничем не напоминал особняк в новорусском стиле. Длинный, приземистый, серый, он больше всего смахивал на барак или казарму. Над входом болталось черное полотнище, освещенное специальным прожектором. Надо было досмотреть новости до конца, подумал я. В стране объявлен всеобщий траур, а я ничего не знаю.
– Кого оплакиваем? – спросил я Душмана. Не то чтобы я сильно стремился установить с ним контакт. Просто неизвестность терзала меня все сильней, а лучший способ скрыть свою тревогу и страх – куражиться как ни в чем не бывало.
– Совсем тупой? – грубо осведомился он, перехватив мой заинтересованный взгляд. – Это не флаг, а знамя, разве не видишь?
– Теперь вижу, – согласился я, выбравшись из машины. – Тут обосновались пираты?
– Придержи язык и передвигай ногами. – Душман, похоже обиделся. Он даже занес руку, намереваясь подтолкнуть вперед, но встретился с моим взглядом и передумал. – Шагай! – этим окриком он и ограничился.
Я широко улыбнулся, сделал приглашающий жест и распорядился:
– Прошу следовать за мной.
Душману невольно пришлось подчиниться. То ли от его негодующего сопения, то ли от порыва теплого ветерка, но стяг ожил и лениво развернулся во всей своей мрачной красе. Присмотревшись к нему повнимательнее, я действительно не обнаружил на полотнище ни малейших признаков черепа с перекрещенными костями. Возьмите «Черный квадрат» Малевича, наложите на него рубиновую звезду, перечеркнутую сдвоенной эсэсовской молнией, и вы получите представление о потрясном шедевре, открывшемся моему взору.
Мне вдруг почудилось, что я нахожусь среди декораций к музыкальному клипу какой-нибудь фашиствующей группы типа «Рамштайн». Но не подъем от этого я испытал, а уныние. Тем более что до сих пор оставалось загадкой, какая роль будет отведена здесь лично мне.
Нас запустили в дом, и освещение внутри оказалось настолько скудным, что мне даже не пришлось щуриться после ночного путешествия. Щекастого ублюдка с мафиозными усиками я опознал сразу, хотя он стоял в дальнем конце помещения и был переодет в одежду, более приличествующую взрослому мужчине, чем пляжные шлепанцы, великоватые шорты и попугаистая рубаха навыпуск. Теперь этот тип развесил свои щеки поверх стоячего воротника оливкового френча, а под брюками нормальной длины угадывались ботинки изящного фасона. Черной повязке на его рукаве я уже не удивился. Точно такая же красовалась на предплечье привратника, отворившего передо мной дверь.
Повысив голос, чтобы быть хорошо услышанным и правильно понятым, я сказал с упреком:
– Надо было предупредить меня, что у вас намечается бал-маскарад. Я хотя бы лицо размалевал.
– Об этом не беспокойся, Бодров, – плотоядно ухмыльнулся Душман. – Будешь выпендриваться, тебя так разукрасят, что родная дочь не узнает. – Улыбчиво оскалив все свои резцы с клыками, он уточнил: – В морге.
Напоминание о Светочке отбило у меня всякую охоту шутить. Будь у меня уверенность в том, что в случае моей безвременной кончины жену и дочурку оставят в покое, кое-кому из присутствующих не сносить головы – лысой, как бильярдный шар.
– Кто здесь назначил мне свидание? – спросил я, неспешно направляясь к щекастому знакомцу.
В этом помещении, слишком просторном для прихожей и чересчур убогом для холла, явственно пованивало какой-то дезинфекционной гадостью.
Душман двинулся было за мной, но щекастый жестом отослал его обратно. Меня же он удостоил целого монолога:
– Вот и свиделись, Бодров. Не стоило утром Ваньку валять. Человек, который пожелал с тобой встретиться, умеет настоять на своем. Я его личный секретарь. Можешь называть меня Германом Юрьевичем…
– Очень приятно, Геша, – дружелюбно сказал я.
– Герман Юрьевич. – Во время этого уточнения голос и щеки моего собеседника возмущенно дрогнули.
– Конечно, Геша. – Я понимающе кивнул. – Тебя зовут Германом Юрьевичем. А кто твой хозяин, Геша? Только не говори, что это граф Дракула собственной персоной. Я не захватил валидол.
Щекастое лицо цвета бордо недовольно смялось да так и не разгладилось до конца нашего разговора. Незнакомый мне папа Юра воспитал странного сына. Не более грозного, чем земляной червь, но злобного, как кобра. И шипеть он умел громче проколотой шины:
– Послуш-шай, мразь! Прекращ-щай корчить из себя шшута горохового! Здесь и не такие герои привыкают передвигаться на коленях. Не забывай, как и почему ты оказался здесь.
– Я все помню, Геша. – От моей улыбки не осталось и следа. – А если ты еще раз вздумаешь угрожать мне, то сначала позвони домой. У тебя есть жена?
– Есть, а что? – Он растерялся. – Почему это я должен ей звонить?
– Чтобы предупредить: мол, дорогая, явлюсь я к ужину поздно, месяца через полтора, не раньше. Весь загипсованный.
Я не боялся расправы над собой. Страх за Светочку был сильнее, чем чувство самосохранения. Геша, лишенный мною отчества и апломба, почувствовал мою отчаянную решимость, догадался, что обламывать меня не время и не место. Пару секунд он задумчиво глядел куда-то поверх моей головы, явно испытывая искушение кликнуть здешнее траурное воинство на подмогу, но благоразумие взяло в нем верх. Хозяин наверняка не отдавал приказа калечить меня или убивать. Для этого вовсе не обязательно было вытаскивать меня из Подольска. А раз так, то я находился в полной безопасности до того момента, пока я буду представлять для него интерес. И тут моя дерзость могла сослужить мне хорошую службу. Странно, но факт: хозяева ненавидят своих особо усердных жополизов и обожают, когда их ставят на место.
– Нехорошо ты себя ведешь, Бодров. – Геша перестал налегать на шипящие и попытался закусить свои усики, хотя для этого нужно было либо отрастить их подлиннее, либо вывихнуть нижнюю челюсть. – Тебя пригласили в гости, а ты хамишь. Так дела не делаются… Ладно, иди за мной. Босс пока занят, но ты можешь понадобиться ему в любую минуту, а он не любит ждать.
– Как все-таки зовут твоего нетерпеливого босса? – поинтересовался я, послушно совершая восхождение по узкой крутой лестнице с громыхающими металлическими ступенями.
– Обращайся к нему по имени-отчеству, – поучал меня на ходу Геша, уже смирившийся с тем, что для меня он никакой не Юрьевич и не станет им никогда. – Владимир Феликсович. Фамилия у всех на слуху: Дубов.
– Известная личность, – согласился я, когда мы пересчитали ногами все ступени и очутились в торце третьего этажа. А здесь не удержался от ехидного уточнения: – В далеком прошлом.
– В ближайшем будущем тоже, – напыщенно заявил мой провожатый, вызвав у меня скептический смешок. Вход в длинный коридор преграждали две очередные оливковые рубашки с черными повязками. Для посетителей был оборудован специальный закуток, обозначенный явно не декоративной решеткой. Здесь Геша устроил меня в кресле за низеньким столиком, а сам поспешил куда-то с докладом.
Разглядывать потолок или молчаливую парочку почти идентичных истуканов мне наскучило уже через пять секунд. Зато на столике обнаружилось два журнала: один шведский, с лоснящимся женским влагалищем чуть ли не на всю обложку, а другой отечественный, с вдохновенным ликом Дубова, потрясающего кулаком. Справедливости ради должен заметить, что вторую фотографию я разглядывал с большим удовольствием, чем первую.
Звучная фамилия и самодовольная физиономия Дубова одно время являлись такой же обязательной частью политической жизни, как выход клоуна на цирковую арену. Задиристый, здоровенный, с кудрявой седой шевелюрой, он был у всех на виду, вездесущий и неутомимый. Вечно с кем-то спорил, скандалил, сыпал в микрофон непарламентскими выражениями, пылко противоречил своим оппонентам и самому себе. Каждое его появление на телеэкране было интригующим, потому что никто никогда не знал, чего ожидать от Дубова в следующий момент: плевка в нацеленный на него объектив или проникновенного обещания честно распределить свои капиталы между всеми соотечественниками без исключения – по 27 центов на рыло. Президенту он готов был выделить целый доллар. А коммунистам однажды посулил добавку в виде бесплатного погребения, если они дружно повесятся на фонарных столбах.
Хулиганил Дубов на политическом небосклоне несколько лет подряд, но, потерпев разгромное поражение в очередном избирательном марафоне, неожиданно сошел с дистанции и вот уже года три-четыре как сквозь землю провалился вместе со своей партией. Как же она называлась? Помнится, аббревиатура всегда казалась мне забавной.
