Александр Тамоников - Милицейский спецназ
Если духи подтянули бы на этот рубеж все свои силы, то броском скорее всего сумели бы ворваться на территорию СПС. И тогда неминуем был рукопашный бой, который десант не выдержал бы. Из-за численного превосходства врага. А посему нельзя было допустить сосредоточение противника для совершения этого губительного броска. И пост вел непрерывный огонь, перейдя практически к круговой обороне.
Кузьмичев яростно отстреливался как раз на том фланге, где была подбита боевая машина десанта. Рядом вел бой и рядовой Коренев. Прапорщик понимал, что такого темпа боя рота долго не выдержит. Арсенал поста, хоть и солидный, все же был ограничен. Когда-то патроны кончатся, и тогда конец! Но изменить ситуацию не мог, готовясь принять свой последний рукопашный бой. На этот случай в накладном кармане его полевой куртки всегда хранилась граната. Если придется умирать, то с собой прапорщик успеет захватить с пяток духов… Рядом с ним в глиняный забор ударила граната. Противно лязгнули осколки, вскрикнул Коренев. Оплавленный, зазубренный кусок горячего металла торчал из его плеча. Боец, как и многие другие, застигнутые врасплох столь массированной атакой душманов, не успел или в суматохе не сумел надеть бронежилет. Хотя тот плечо не прикрывал, но уже следующая порция металла могла превратить молодого солдата в решето. Кузьмич сменил позицию, оттолкнув Коренева к дувалу и встав у амбразуры вместо него. Он не лишил блокпост стрелка, так как все магазины механика-водителя были уже пусты. Он просто занял его место. Разрыв второй гранаты сильно ударил по перепонкам. Но заряд, сбив макушку глиняного забора, угодил в сожженную уже боевую машину десанта. Кузьмич увидел вражеского гранатометчика. Тот менял позицию. Прапорщик поймал его в прицел автомата и нажал на спусковой крючок. Но только две пули вышли из ствола. Два выстрела, слившихся в один, и АКС захлебнулся. И в ответ мощный разрыв, от которого прапорщик совершенно оглох, в глазах помутнело, резкая боль ударила по голове и, как ни странно, отдалась в ногах. Владимир, контуженный, не мог оценить произошедшего и попытался переместиться в сторону. Но ноги не слушались. Он опустил глаза и увидел рваные раны на обеих голенях. Ступни были неестественно вывернуты, это значило, что кости перебиты начисто. Тогда мелькнуло в голове: все, отвоевался. Слух постепенно вернулся к нему, и прапорщик услышал одиночные очереди бойцов, еще продолжавших сдерживать натиск духов. Но этот огонь был слишком слаб, чтобы удержать противника от решающего штурма. Значит, наступил его, прапорщика Кузьмичева, да и всех еще живых бойцов роты, момент истины. Он оглянулся. Рядом увидел тела солдат. Они лежали в разных позах и не двигались. И только Коренев смотрел на прапорщика широко раскрытыми от ужаса глазами. Владимир хотел что-то сказать солдату, но не смог, не слушался язык. Он вновь, с трудом повернув голову, посмотрел на блокпост. Крови Кузьмич не видел и уже не думал о ней. Дрожащими руками он достал гранату, вложил палец в кольцо предохранительной чеки. Осталось вырвать его, и через секунды взрыв. Он откинулся на холодную шероховатую поверхность глиняного забора. И стал ждать, считая последние секунды своей жизни и жизни рядового Коренева.
Взорвал бы он гранату, ворвись духи на пост? Да, взорвал бы! Но сделать это, к счастью, не пришлось. Когда казалось, все было кончено, со стороны Баграма он услышал рев быстро приближающейся гусеничной боевой техники. А затем с воздуха по духам ударили внезапно появившиеся спарки афганских правительственных военно-воздушных сил. Пилоты-афганцы хоть и летали на старой технике, но дело свое знали. Их бомбы ложились точно в цель, а подошедшая вовремя разведывательно-штурмовая рота отдельного разведывательного батальона мотострелковой дивизии переломила ход боя. Ребят из этого разведбата духи боялись, так как легенды об их подвигах распространились далеко за пределы провинции.
Перед тем как потерять сознание, Кузьмичев увидел разведчиков, ворвавшихся на пост. И Коренева, плакавшего над Кузьмичом, когда того несли к боевой машине пехоты. Владимир так и не сказал ничего солдату. И больше не видел его. Прапорщик остался жив. И так как лечение предстояло длительное, его переправили в Чирчикский госпиталь, что недалеко от Ташкента. Там Владимир и познакомился с молоденькой медицинской сестричкой Катей. Она покорила сердце кавалера двух орденов Красной Звезды своей ненаигранной скромностью и чистотой. У нее также не было родителей. Воспитывала Катю бабушка, и жили они в Горинске. После окончания девушкой медицинского училища в Переславле ее позвала к себе дальняя родственница – военный врач. Так Катя оказалась в военном госпитале. Знакомство их за время лечения Кузьмича переросло в любовь. У Владимира заканчивался контракт, и Катя предложила после его увольнения поехать на ее родину. Кузьмичев согласился.
И после госпиталя и увольнения, уже муж и жена, Владимир и Екатерина Кузьмичевы приехали в Горинск. Где и прожили уже более двадцати лет. Кузьмича взяли в милицию. После курсов переподготовки он получил офицерское звание и был определен в ГАИ инспектором. Жизнь и новая служба Кузьмичева складывались по-разному. В своей любви они с Катей были счастливы. Хотели, как и все, иметь детей. Но так уж получилось. Не дал господь.
Вернулся Губин. Загнав машину на прежнее место, вышел на улицу. Кузьмичев посмотрел на часы. Сержант, уловив это движение начальника, проговорил:
– Все в порядке, Кузьмич, доставил твою красавицу по назначению в полной сохранности!
– С чего ты взял, что она моя?
– Ну, ты же с ней базарил! Только не пойму, о чем вообще можно говорить с плечевкой!
– Эх, Максим! Во-первых, она женщина. Во-вторых, у каждого своя судьба. А судьба, брат, штука непростая и капризная. Может вверх поднять, а может и на дно бросить. Да так, что не всем оставит шанс выбраться обратно. Плохо тому, кто не в силах справиться с собой. И таких много. Коровина в их числе. Но она жертва. И не только собственной глупости, но и коварства тех, кто завлек ее на грязный путь проституции. А вот эти особи уже преступники.
Сержант пальцем сдвинул фуражку на затылок.
– Слушай, Кузьмич, а ты философ! И говоришь складно. Как лектор, что недавно в отделе выступал. Тоже что-то о нравственности бакланил. Только, признаюсь, я в его выступлении ни черта не понял. А ты?
– Я не ходил на лекцию.
– И правильно сделал! Базара было много, а толку ни хрена. Лектор говорил часа два, может, больше. А я, когда домой пришел, попытался предкам рассказать о лекции, и что ты думаешь? Двух слов связать не смог. Так и не вспомнил, чего этот областной оратор нам столько времени в актовом зале втирал.
Старший лейтенант прищурился:
– Ты на что намекаешь? Что и я фуфло всякое гоню?
– Не-е, Кузьмич! Ты как раз тему по уму раскладываешь. Просто я сказал, что умеешь ты речи толкать! И ничего большего.
– Ладно. Постой теперь ты на дороге. Я часок вздремну.
Сержант предложил:
– А чего тут торчать? Может, к ребятам на пост рванем? Там все веселее будет! Тут отираться какой смысл?
Кузьмичев посмотрел на подчиненного:
– Стоять будем здесь! До утра. Как рассветет, уйдем на пост. Но не раньше! Вопросы?
И, не дожидаясь реакции сержанта, продолжил:
– Нет вопросов! Неси службу, инспектор, бдительно. Как часовой в карауле. Армейские порядки еще не забыл?
– Помню! Только там охранять было чего… А тут за чем смотреть? За дорогой? Ее, при всем желании, никуда не денешь. И никто на нее не посягнет. Не в Чечне.
– Ты там был?
– Бог миловал! Пока…
– Вот именно что пока! В твоей службе, если, конечно, намереваешься служить до конца, еще многое может измениться. Это я отпахал свое, а у тебя, сержант, все впереди. Ладно. Следи за обстановкой.
Кузьмичев устроился на месте водителя служебной «Волги», откинувшись на сиденье.
До утра время прошло спокойно.
В 8.00 Кузьмич с напарником подъехали к стационарному посту. Их встретил офицер и новая смена инспекторов. А вскоре, сдав оружие, старший лейтенант вошел в свой дом. Его, как всегда, ждала супруга, приготовившая горячий завтрак для мужа.
– Как дежурство, Володя? – спросила она.
– Нормально! Без происшествий.
– Ты отдыхай, а я к бабушке съезжу. Звонила в шесть часов, опять ей плохо.
– Слушай, Кать! Ну, чего ты будешь мотаться с края на край города. Давай попросим Василия, перевезем Анну Ивановну сюда.
– Тесно будет, Володь!
– Ничего! Разместимся. И ей одиноко не будет. Все мы рядом. А это большое дело! Опять-таки, коли надо, «Скорую помощь» вызовем, воды подадим.
– Ну, я не знаю.
– Я знаю! Жди дома, я к Василию.
– Тебе отдохнуть надо!
– На пенсии отдохну. – Офицер вздохнул, добавив: – До нее, родимой, недолго!
Набросив поверх мундира ветровку, Кузьмич вышел со двора, прошел немного по улице, свернул в ближайший переулок. У второго дома остановился. Вернее, у калитки, от которой вела бетонная дорожка, окаймленная кустами сирени, к крыльцу деревянной избы Василия Белугина. Первым Кузьмича встретил Шалаш – пес непонятной породы, здоровый, но дружелюбный. Владимир помнил, как Васька привез из области Шалаша щенком. Утверждал, что купил дельного кобеля – помесь немецкой овчарки и лайки, которого сначала громко назвал Рексом. Но, по мере роста щенка, утверждение Белугина по поводу породы Рекса становилось все более сомнительным. Он не был похож ни на овчарку, ни на лайку, имел характер порывистый, озорной и совершенно не злобный. Команд, как ни старался Василий, не воспринимал и только оказывался на свободе, начинал терзать все, что попадалось под зубы. Старую телогрейку, новую метлу или пустую пластиковую бутылку из-под минеральной воды. Тут-то Белугин и переименовал своего питомца. Из Рекса пес стал Шалашом.
