Михаил Федоров - Сестра милосердия
Сергей говорил: — Нас что спасло? Что у моджахедов не было гранатомётов, а только стрелковое оружие. Стрельба пошла. Наши — отсюда, они — оттуда. А в них разве попадёшь, они за камнями… Мы на виду. Я: «Вперёд! Вперёд!» А водила кровью истекает. Хорошо, меня с детства учили водить. Надо за руль. Я смотрю: не могу через водилу перелезть. Я прыгаю — сумел ухватиться за дверную ручку — автомат мешает. А обежать, вижу, не смогу, чтобы сесть на водительское место. Я — под машину. Со стороны водителя залез. Где-то стреляют. Нога моя над обрывом. Водилу двигаю. Всё, тронулся. И колонна пошла и ушла из-под обстрела. Пятнадцать человек мы только там потеряли. Водилу — в госпиталь.
Пуля лёгкое зацепила, но живой остался. Короче, ушли. Пришли на точку, где разворачиваться. Кстати, БТР вообще не появился. Там такой бардак… Сван ударил по ручке ножа.
— Узел связи открыли. Вертушки прилетели, раненых забрали, на самолёт — и в госпиталь. Что правда, то правда: только раненый — вертушка сразу.
И связь дали. Этот наш майор: «Построить узел!» Всех построил. Мне: «Выйти из строя!» Я выхожу. «За проявленную доблесть будете представлены к званию Героя Советского Союза!» Ведь спас колонну. Я выхожу — а он чуть выше меня, высокий, худощавый, — я ему с правой и в челюсть — на! Сван вздрогнул.
— Он — брык! Встать хочет, я ему «на!» ещё раз. Весь узел стоит, кто остался, пятнадцать увезли трупов, раненых. Я: «Ты это расскажешь матерям тех пятнадцати пацанов… Я тебе сказал: «Нельзя останавливаться». Он поднялся, отряхивается: «Я тебя сгною! Ты больше не выедешь никуда!» — «Мне плевать! Я своё дело сделал…» — «В общем, приедем в Союз, пойдёшь под трибунал».
Неделю мы ещё простояли. Отработали, приезжаем в часть. Командиром части генерал-майор, звали его Батя. Он от солдата до генерала дошёл. И этот ему рапорт пишет. Это же что, во время боевых действий. Меня Батя вызывает. А он такой: «Ну что, сынок?» Иной раз идёшь пьяным по части. Смотришь, он идёт, раз — в кусты. Он: «Эй, солдат, ты что от генерала прячешься?» — «Товарищ генерал…» Не то что наказать, а морально. И он вызывает меня: «Ну что, сынок?» Он не говорит: «Рядовой такой-то…». Говорит: «Ну что, расскажи». А его тоже никто по званию, всё по имени и отчеству. Я: вот так и так. Он выслушал и: «Ну тебя ж к звезде хотели послать. Героя…» А я говорю: «Она мне не нужна».
— Так сказал? — резко спросил сван.
— Так сказал, — проговорил Сергей. — «Ну иди, сынок. Звезды ты не получишь…» Короче, через день меня вызывают: «На документы». — «Что за документы?» — «Езжай домой». Меня сначала в отпуск отправили, а потом уволили.
И не дали ходу заяве майора, а то б — трибунал.
— Зачем мне это рассказал? — спросил сван.
— А затем, чтоб ты знал.
— Что ты за орёл? — сван блеснул фиксами.
Сергей промолчал.
— Я тебя выслушал, Герой Советского Союза… У тебя на лбу написано, за кого ты. Но ты мне нужен… Сван подошёл к Сергею и ударил по ножкам табурета. Табурет вылетел изпод Сергея, тот грохнулся на пол.
— Живи, Герой! Пока… — бросил сван.
7«Живи. Это хорошо сказано. Но сколько живи?» — с таким вопросом Сергей вошёл в камеру.
— Снова с поднятой головой! — навстречу шагнул Алхас.
Сергей не ответил. Слово «живи…» он слышал и в Афганистане…
Теперь накатили афганские воспоминания. Он вспомнил моджахеда с четырьмя дырками в груди. Такого же молодого, как он. Тогда они тоже лезли в горы на ЗИЛах. Также полз впереди БТР. Он также смотрел в окно машины на обрыв внизу. Тогда добрались на точку без приключений. Стали на плато и развернули станции. Получалось, там, как заходишь в будку, стоял коммутатор. За коммутатором лежак. В тот день Сергей отсидел смену и отдыхал за коммутатором. Штекеры втыкал сменщик. И произошло нападение на узел. Как моджахеды прошли, Сергей не знал. Один моджахед кинулся к напарнику, который сидел на связи. Горло перерезал. А Сергея не заметил. Напарник единственное что успел сделать — повернул зуммер на полную мощность. Может, это машинально получилось… Сергей просыпается от звука. Поднимается. Видит — моджахед в намотке на голове. Он с автоматом спит, держит его на груди. Моджахед испугался и выпрыгнул. Сергей — за ним. Тут уже стрельба поднялась.
Сергей под колесо машины прыгает. Капитан, начальник станции, кричит: «Башкир! Прикрывай «Дельфин»!» Это станцию. Она имела самовзрыватель.
На случай захвата его должны взорвать. На случай, если взрыватель не срабатывал, лежало несколько канистр с бензином, чтобы поджечь.
Сергей вскакивает, обегает будку, и ему навстречу — нос к носу — афганец. А у Сергея приклад на руке, он автоматически поднимает автомат… И видит четыре дырки… И дальше — бегом, за колесо спрятался.
Стрельба… Бой кончился. Сергей первый раз убил. Подходит к моджахеду. Наклонился, голова от него сантиметров на пятьдесят. Хотя и горло напарнику перерезал, но смотрит — он такой же молодой, как он сам. Ему жалко его стало. Становится на колени. Начал с ним разговаривать: «На фиг эта война кому нужна… Ты молодой…» И тут капитан подлетает и с ноги прямо снизу — Сергей, как в кино, отлетает. Пытается встать, капитан его добивает. Вырубил Сергея, и тут же сам в чувство приводит. Попробуй встань после таких ударов! Он Сергея, как щенка, поднимает за шиворот: «Что, башкир, жалко?» — «Ведь человек», — лопочет Сергей. — «А ты подумай: если бы не ты его, он бы тебя!» Вот так. И с презрением бросил: «Живи!»
То «живи» напоминало «живи», услышанное от свана, своим презрением.
Но презрение капитана относилось к хлюпику-однополчанину, а презрение свана — к противнику. Теперь Сергей смотрел на круглое лицо Хасика, вспоминал скуластое свана, и не мог понять, сколько ему отведено времени, чтобы жить. Ясно, что срок свой он продлил, но насколько? Тогда он убил моджахеда и остался жив. Теперь, если бы он и убил, вряд ли б спасся.
В иные минуты успокаивал себя: «Что ты! Тебе сколько раз везло».
С этого дня Сергей делал зарубки на лежаке. Но если в армии они приближали к дембелю, то теперь — отдаляли от смерти.
8Сергей надеялся: его не тронут, будут заставлять служить грузинам. Как спеца, возьмут и отправят в Тбилиси. Там тоже есть узел правительственной связи. На этот случай разрабатывал план, как бежать в Южную Осетию, а оттуда через перевалы — в Абхазию. А если отправят в Сухуми — как попытаться перейти Гумисту к абхазам.
Тех, кто сидел с ним в камере, выводили, били ногами-руками, опять приводили.
— Ты с абхазами. Русских тоже выгоним. Кто хочет с нами жить, учитесь по-грузински говорить. Берите наши фамилии. А так вы нам не нужны. Абхазов оставим небольшое количество… Которые полностью лояльны… Ни армян, ни греков — никого не нужно, — такие рассказы допросов слышались в камере.
А некоторые не возвращались, и тогда камера на время погружалась в поминальную тишину.
Кончался август, приближался сентябрь. Много задержанных абхазов, русских, армян собралось в гагринском застенке. А за Бзыбью у абхазов скопилось порядком грузин. Через нейтральную полосу, разделявшую линию фронта, проезжали машины гуманитарных организаций, с ними от одной стороны другой передавали списки задержанных.
В одном из грузинских списков оказался Алхас.
Узнав об этом, его отец, Василий Забетович, кинулся к взводному.
— Анатолий! — поправил на поясе топорик. — Надо грузин наловить. Не дай бог на Хасика не хватит!
— А что ты хочешь сделать? — спросил брат Наташи.
— Как что?! В горах виноградники. Скоро вино будут давить. Старое надо допить. Пройдусь, поищу. Может, грузин попадётся. Ведь если гога стакан вина не выпьет, он не гога!
— Что ж, — рассмеялся Анатолий, — дуй!
Василий ушёл вечером.
Утром ребята его взвода сидят:
— Васёк на дело ушёл и до сих пор не вернулся… — Наклюкался! То, что Василий Забетович до войны трудился на винном заводе, ни для кого не являлось секретом.
Ребята сидят и вдруг видят: идёт. Что-то на спине еле несёт.
— Всё! Кушать будем! — Бухать! — загалдели.
Василий подходит, сваливает на землю мешок. Оттуда выскакивают шесть автоматов, рожки с патронами.
— Вот так улов!
Во взводе мало у кого имелись автоматы, и их в одно мгновение расхватали.
— А мне? — развёл руками Василий.
— В следующий раз, — хватаясь за животы, прятали оружие счастливчики.
— Пир на славу удался, а хозяину стола не досталось и хвоста, — проговорил Василий, вытирая лезвие топорика.
— А что это топорик твой сегодня без чехла? — кто-то спросил.
— Поработал… — ответил Василий.
— А почему ты его в чехле? — А потому что дерево, если видит лезвие, — оно содрогается… — Ну…
— Вот я и ношу его в чехле, — надел чехольчик. — А вот когда на грузина иду, тогда — снять…
